Спохватился, что опять забыл написать о себе: как живет, как со здоровьем. Не любил он распространяться на эту тему. Да и к чему? Все равно Альдона ничего в его положении изменить не может. Но она требует, хочет обязательно все знать.

Феликс вздохнул, и снова перо забегало по бумаге. «Что касается меня, то я надеюсь, что не более как через два месяца буду, вероятно, выслан в Якутский округ Восточной Сибири. Здоровье мое так себе — легкие действительно начинают меня немного беспокоить. Настроение переменчиво: одиночество в тюремной камере наложило на меня свой отпечаток. Но силы духа у меня хватит еще на 1000 лет, а то и больше…»

Он только собирался взяться за новое письмо, как загремел засов, дверь отворилась, и высокий, всегда хмурый надзиратель, привыкший за долгую службу не говорить лишних слов, пробасил:

— Выходи на свидание. — Прочел недоумение на лице Дзержинского. Добавил: — Сестра приехала.

«Альдона, милая», — думал Феликс, ловя себя на том, что идет слишком быстро и надзиратель едва поспевает за ним.

Он открыл дверь в комнату для свиданий и… остолбенел. Перед ним за барьером, разделявшим комнату на две части, стояла Юлия Гольдман.

С Юлией он познакомился еще в Вильно, через ее братьев Михаила и Леона, принимавших участие в работе социал-демократической организации. В то время Юлия только искала свой путь в революцию и была где-то на перепутье между Бундом и социал-демократами. Феликс горячо взялся за обращение ее в убежденную последовательницу революционного марксизма. Он едко высмеивал национальную ограниченность Бунда и доказывал преимущества лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Письма товарищей иногда доносили до него в Кайгородское кое-какие сведения о Юлии. Она пошла по его пути, стала социал-демократом, агитатором среди рабочих. В далекой ссылке Феликс тепло вспоминал о Гольдман. Ему было приятно думать, что вот живет в Вильно девушка-революционерка и что в ее становлении и он сыграл не последнюю роль.

Юлия нашла его в Седлецкой тюрьме. Началась переписка. И Феликс заметил, что с особым нетерпением ждет ее писем, радуется им и тоскует, когда их долго нет.

И вот она сама, живая Юлия, стоит перед ним, и большие ее глаза лучатся радостью. Но что это? Седая прядь серебрится в ее пышных черных волосах.

— Феликс, не узнал? Это же я, Юлия, твоя двоюродная сестра, — услышал он наигранно веселый голос.

— Юлия! Как ты выросла за эти годы, не сразу и узнаешь, — подхватил игру Феликс.

Они стояли и не могли наглядеться друг на друга. А разговор не клеился. В комнате сидел надзиратель. Говорить при нем о том, что волновало их, было нельзя. Приходилось объясняться намеками.

— Наши родные живут плохо, — говорила «сестра», — кто болеет, а кто уехал искать работу.

И Феликс понимал, что «родные» — это социал-демократы, «болеют» — сидят в тюрьме, «уехали» — высланы или сосланы. Затем следовали приветы и поклоны от «родственников» и «знакомых» — товарищей по партии, называемых, разумеется, по кличкам или именам. Это значит — живы, здоровы, работают.

Ему хотелось услышать от Юлии, как она жила и как живет сейчас, чем дышит, о чем думает. Но перед бдительным взором надзирателя стояла «двоюродная сестра», что могла она рассказать о революционерке Юлии Гольдмая?

— Свидание окончено! — возвестил надзиратель, а они ничего так и не успели сказать друг другу.

Юлия не пропускала ни одного свидания. Чтобы быть ближе к Феликсу, она переехала из Вильно в Седльце. Конечно, без разрешения полиции: и теперь значилась в рубрике «преступников, скрывшихся из-под надзора».

Возвращаясь с очередного свидания, Дзержинский метался по камере под напором чувств, обуревавших его. Он любит, и он любим. Счастье переполняло его. Но — проклятие палачам! — они с Юлией не могут даже сказать в полный голос о своей любви. Юлия хочет разделить с ним ссылку, но и это невозможно. Разве может он позволить, чтобы ради него она бросила дело, которому посвятила жизнь! Феликс сам попросил Юлию не приходить больше к нему. Они поклялись найти друг друга, как только он вырвется на свободу.

Постепенно Феликс начал успокаиваться. Но тут пришло письмо от Альдоны. Сестра собиралась приехать попрощаться с ним. Феликс ответил: «Не приезжай — не стоит без нужды увеличивать свои страдания. Я знаю это лучше всего из собственного опыта: у меня здесь было несколько свиданий с одним очень дорогим мне человеком; больше уже не получу свиданий, и судьба разлучила нас на очень долго, может быть, навсегда. Вследствие этого мне пришлось очень много пережить, и сегодня, через полтора месяца после нашего последнего свидания, я не могу еще обрести душевного равновесия».

Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому и Юлии Гольдман суждено было встретиться еще раз в конце 1902 года в эмиграции, в Швейцарии. Оба они были больны туберкулезом. Юлия простудилась и умерла от воспаления легких у него на руках. Феликс заставил себя жить.

В селе Александровском, что лежит в верстах 70 от Иркутска, в корпусах бывшего винокуренного завода разместился знаменитый на всю Сибирь, да что там Сибирь — на всю Россию — Александровский каторжный централ, а при нем, в одном из корпусов, отгороженных от остальных зданий деревянным забором, центральная пересыльная тюрьма.

Начало мая 1902 года выдалось солнечным. Пользуясь довольно свободным режимом — весь день камеры в пересыльной тюрьме были открыты, — большинство ссыльных с утра и до вечера находились во дворе. Одни проводили время в беседах с земляками или товарищами, другие искали новых знакомств или просто блаженствовали, греясь на весеннем солнышке и отдыхая от утомительного этапного пути.

Феликс Эдмундович Дзержинский прибыл сюда несколько дней назад, но уже успел определить, что большинство содержавшихся в тюрьме ссыльных принадлежит к социал-демократам или к социалистам-революционерам. Именовались они для краткости и удобства произношения первые — эсдеками, а вторые — эсерами. Кроме эсдеков и эсеров, были здесь еще и пепеэсовцы, и бундовцы, и анархисты, но их было относительно мало.

Настроение у Дзержинского боевое, приподнятое. Еще бы! По пути в Сибирь и здесь, в Александровской тюрьме, он перезнакомился с социал-демократами из самых разных мест: с Украины и Кавказа, из центральных русских губерний и из Бессарабии, из Риги и Пскова. Работая в Варшаве, он, конечно, знал о существовании социал-демократических организаций в различных пунктах Российской империи, однако только сейчас воочию убедился, как широко и глубоко проникли в массы социал-демократические идеи. Дзержинского радовало и то, что большинство ссыльных социал-демократов считает себя «искровцами». Он и сам причислял себя к «искровцам», и был в свое время рад узнать, что «Искрой» руководит Владимир Ульянов.

Николай Алексеевич Скрыпник, товарищ по этапу, рассказал, что Ульянов в партийной среде больше известен как Ленин — псевдоним, которым он подписывает теперь многие свои работы.

В Александровской пересыльной тюрьме Дзержинский встретил ссыльных, сидевших там по десять месяцев. Это был вопиющий произвол.

— Послушайте, Сладкопевцев, — обратился Феликс к эсеру, непременному участнику всех дискуссий между ссыльными, — давайте на время оставим наши теоретические разногласия и выступим совместно. Ведь от произвола администрации страдают все.

— Давайте, — согласился Сладкопевцев. — Откровенно говоря, живое дело мне тоже приятнее разговоров.

Поддержка эсеров и других политических была обеспечена. Оставалось уговорить уголовников, содержавшихся вместе с политическими ссыльными. Среди ссыльных-уголовников нашлось несколько из Варшавы и Вильно. С помощью «земляков» Феликс быстро сговорился и с остальными.

6 мая 1902 года в Александровской пересыльной тюрьме произошло событие, никакими тюремными правилами не предусмотренное: состоялось общее собрание ссыльных. Председательствовал Дзержинский.

— Товарищи! Нас держат здесь незаконно. Мы все приговорены к ссылке, а не к тюремному заключению. Предлагаю предъявить начальнику тюрьмы требование: немедленно сообщить нам, кто и куда будет сослан и когда отправлен.