Она нерешительно приблизилась к столу и опустилась в одно из кресел. Поесть?.. Несомненно, еда была оставлена для нее, но Ирина как-то не привыкла, находясь в чужом доме, без приглашения набрасываться на еду. В животе у нее совершенно неприлично заурчало. Н-да… Теперь Ирина не сомневалась, что стоит ей дать себе волю, и она не отведает и не отщипнет, а именно набросится на еду, как потерпевший кораблекрушение, которого две недели носило по волнам в обнимку с одиноким сухарем. Уж лучше было потерпеть.

Подумав так, Ирина немедленно принялась за дело. Тщательно составленный натюрморт на столе очень быстро потерял какую бы то ни было эстетическую ценность, которая в полном соответствии с законом сохранения вещества преобразилась в ценность энергетическую. Вино было прекрасным, и Ирина с трудом заставила себя ограничиться одним бокалом. В голове сразу зашумело, по телу разлилось приятное тепло, и она не вдруг заметила, что в комнате появился кто-то еще.

За спиной у Ирины в стене была ниша, завешенная тяжелой портьерой, и именно оттуда, бесшумно ступая по пушистому ковру, вышел одетый только в белоснежную набедренную повязку человек. Некоторое время он стоял молча, с любопытством и удовлетворением разглядывая гостью горящими сквозь завесу спутанных черных волос глазами, а потом шагнул вперед и негромко, но звучно сказал:

– Здравствуй, сестра.

Директор крапивинского молокозавода пребывал в некоторой растерянности, обещавшей в ближайшее время перерасти в полновесное раздражение.

Мало ему было своих проблем! Взять хотя бы состоявшуюся в прошлом месяце наглую кражу, которую местные заспанные менты до сих пор никак не могли раскрыть, так теперь еще и этот командированный, с которым совершенно неизвестно что делать. Ну чего, спрашивается, он сюда приперся?

Какой, к черту, в наше время может быть обмен опытом? Нищета – она и есть нищета. Пошел бы на ближайшую паперть, там бы ему все это очень подробно рассказали и продемонстрировали. Нет, приперся сюда аж из самой Вологды…

И дикий какой-то, одно слово – глубинка". Стоит, моргает на установленное еще при царе Горохе оборудование, словно никогда такого не видел. Интересно ему.., экскурсант. Говорит, что снабженец. Документы вроде в порядке. Странный какой-то снабженец. Хотя… Снабженец – это не специальность, а призвание.

До этого он, может быть, снабжал какой-нибудь агрегатный завод чугунными болванками, а вот теперь молоко в своей Вологде добывает… Такому, конечно, не грех с кем-нибудь опытом обменяться.., в одностороннем порядке. И желательно подальше от родной Вологды. Поближе к столице желательно. Кабаки там, девочки, то-се… Тем более что он, директор крапивинского молокозавода, препятствовать ему в этом не станет. Пусть делает что хочет, лишь бы под ногами не путался…

Командированный был как командированный – лет пятидесяти или около того, в пыльных коричневых туфлях, серые брюки на коленях отвисли некрасивыми пузырями, светлая короткая курточка на «молнии», несвежая белая рубашка, черный галстук, пенсионерская шляпа в дырочках для вентиляции, чтобы, значит, плешь не потела… Впрочем, плеши у него не было. Шевелюра у него была жесткая, густая, подстриженная аккуратно и густо перевитая сединой, красивая шевелюра, и лицо твердое, властное, " хотя и было сейчас на этом лице простоватое изумление и едва ли не тупость провинциала, узревшего чудеса молокоперерабатывающей техники. Все-таки за версту было видно, что на молокозаводе он едва ли не впервые. Одно слово – снабженец. Специалист широкого профиля.., даже широчайшего. Что же с ним делать-то?

– Вы знаете, – сказал директор, – вы походите пока по заводу… В общежитие поселитесь, я позвоню… Беда в том, что наш снабженец сейчас поехал по поставщикам, ждем его только к концу дня, а то и завтра. Так что вы пока осмотритесь сами, что ли… Давайте вашу командировку, я отмечу.

По громыхающей железной лестнице они поднялись на второй этаж заводоуправления, прошли по коридору, в котором сильно пахло жареной картошкой (в отделе труда и зарплаты всегда начинали готовиться к обеденному перерыву за добрых полтора часа), пересекли приемную, где навстречу директору поднялись какая-то пожилая женщина в синем рабочем халате, замасленный, черный, даже с каким-то зеленоватым отливом мужик – явный слесарь по ремонту оборудования, и жирная холеная дама бухгалтерского вида с микроскопическими бриллиантами в мочках больших хрящеватых ушей. Директор торопливо кивнул всем троим и прошел в кабинет, волоча за собой на буксире командированного, который неловко поклонился посетителям, смотревшим на него волками, и исчез за обитой дерматином дверью местного вместилища власти.

Через минуту он вышел из кабинета, еще раз извинительно прижал обе руки к сердцу и покинул приемную. Через полчаса он уже получил ключ от номера в заводской гостинице, но в номер не пошел, а отправился бродить по поселку, демонстрируя полное равнодушие и отсутствие служебного рвения. Видимо, мысли директора молокозавода, касавшиеся его командировки и его лично, были этому выходцу из провинции предельно ясны..

Снабженец из Вологды прошелся из конца в конец по главной улице поселка, с праздным интересом осмотрел больницу, школу и универмаг, посидел немного в жиденьком парке на берегу Крапивки, куря сигарету и разглядывая ржавые остовы древних качелей и прочих аттракционов, вокруг которых кругами бродили голуби и хмурые злые механики, немного постоял на берегу, вернулся на главную улицу, свернул с нее и, немного поплутав, вышел к большому краснокирпичному зданию, черепичная крыша которого безуспешно старалась стать похожей на кровлю пагоды. Он постоял несколько минут и здесь, простодушно глазея на ровную зеленую лужайку с живописными кучками валунов, и лениво побрел дальше, прикидывая, по всей вероятности, не рвануть ли ему в Москву и не завалиться ли там в какой-нибудь кабак. Он даже остановился посреди улицы, извлек из кармана потертый кожаный бумажник и, шевеля губами, пересчитал наличность.

Наличности, судя по всему, было негусто, потому что командированный в Москву не поехал, а, вздохнув и пожав плечами, направился в сторону гастронома, запримеченного им полчаса назад. Видимо, он вполне здраво рассудил, что там можно по вполне разумной цене приобрести то же самое, за что в московском кабаке с него сдерут семь шкур.

Посторонний наблюдатель (если бы кому-нибудь пришла в голову блажь хоть сколько-нибудь внимательно наблюдать за командированным из Вологды) был бы сильно удивлен, увидев, как этот невзрачный тип, который только что лениво брел вдоль улицы, явно намереваясь напиться, не дожидаясь вечера, вдруг подобрался, напрягся и шмыгнул в переулок, не дойдя каких-нибудь пятидесяти метров до вожделенных дверей магазина, за которыми скрывалась мечта алкоголика – заставленные спиртным полки. Здесь, за углом, провинциальный снабженец затаился, то есть, попросту говоря, поставил между ног свой обтертый кейс, закурил и остался стоять, щурясь и пуская дым в голубое небо, до тех пор, пока мимо него по главной улице не проехал на скрипучем велосипеде новый настоятель храма Святой Троицы отец Алексий, направляясь, как видно, к себе в Мокрое. За спиной у батюшки на широком ремне висела объемистая хозяйственная сумка, а пыльная ряса развевалась по ветру, открывая обтянутые блеклыми джинсами ноги в расшлепанных кроссовках.

– Мать твою, – сказал вслед батюшке командированный, снимая свою сетчатую пенсионерскую шляпу и утирая со лба обильно выступивший пот. – Вот так встреча!

Он докурил сигарету и только после этого покинул свое укрытие. Зайдя в гастроном, он приобрел-таки бутылку пива и разговорился с симпатичной продавщицей, изнемогавшей от скуки и потому готовой поболтать.

Обменявшись с ней несколькими общими фразами, командированный сказал:

– Интересно тут у вас. Попы какие-то на велосипедах гоняют… А церкви не видать. Может, строить собираетесь?

– Так это же отец Алексий, – сказала продавщица. – Тут неподалеку деревня такая, Мокрое называется, так вот там церковь. Отсюда километров пять всего. Там недавно батюшка пропал, отец Силантий.