В дверь позвонили условным звонком. Глеб посмотрел в стереоскопический дверной глазок – площадка была пуста, только перед дверью стоял генерал Потапчук. Слепой впустил генерала и запер дверь.
– Кофе? – спросил он как ни в чем не бывало. – Только не садитесь у окна, из него сквозит.
Генерал посмотрел на круглое отверстие в стекле и тихо выругался сквозь зубы.
– Вот именно, – согласился Слепой. – Тот парень погиб напрасно. Если хотите, его убили вы. Ладно, это пустой разговор. Ведь у вас ко мне дело?
– Дело… – задумчиво повторил генерал, прохаживаясь по комнате, – дело… Я предлагаю тебе списание всех твоих долгов. Задание ты выполнил, теперь тебе полагается отпуск.
– Как я полагаю, бессрочный, – иронически сказал Слепой.
– Там видно будет, – пожал плечами генерал. – Единственное, в чем я уверен, это то, что тебе необходимо отдохнуть.
– Ценю вашу заботу, – сказал Слепой. – Я был бы искренне тронут, если бы не это.
И он кивком указал на пробоину в стекле, из которой сильно тянуло холодом.
– Это была страховка, – почти виновато сказал генерал. – Согласись, ты в последнее время ведешь себя непредсказуемо. Зачем, к примеру, ты убил Алавердяна?
– Я был уверен, что он – один из руководителей отряда.
– Так вот, – жестко сказал генерал, – ты ошибся. Алавердян знал об этом проекте и очень резко высказывался против его осуществления. Он даже разорвал дружеские отношения с генералом Володиным. Тебе пора сойти с дистанции, Глеб. Ты начал ошибаться и стрелять наугад.
– А кто в этом виноват? – начиная горячиться, воскликнул Слепой. – Если бы вы дали мне имена этих мерзавцев, ваш Алавердян был бы жив и здоров.
– Я не назову тебе их имен, Глеб, – сказал генерал. – Хватит смертей. Эти люди ошиблись…
– И им пора сойти с дистанции, – подхватил Слепой. – Это ваши собственные слова. Или они имеют право ошибаться, а я нет? У них руки по локоть в крови, а вы их защищаете.
– Кто дал тебе право судить? – тоже повышая голос, спросил генерал. – Ты не Робин Гуд, ты офицер ФСБ.., по крайней мере, был им. Посмотри, во что ты превратился! Ты похож на маньяка. Исчезни, Глеб, и я обещаю, что тебя не станут искать.
– А что, меня уже ищут? – спросил Слепой.
– Ищут безымянного убийцу, – с неохотой признался генерал. – О том, кто этот убийца, пока что знаю только я.
– И вы не боитесь мне об этом говорить?
– Не боюсь. Твое имя есть в моем компьютере.
Моя смерть не принесет тебе ничего, кроме неприятностей. Пока я жив, я молчу. Мертвый – могу заговорить.
– А это? – спросил Слепой, снова кивая в сторону окна.
– Это на тот случай, если мы не договоримся, – жестко сказал генерал. – Если тебя возьмет кто-то другой, мне тоже не поздоровится.
Глеб отвернулся к окну и стал смотреть, как на крыше дома напротив двое в бронежилетах упаковывают тело снайпера в блестящий пластиковый мешок на «молнии». Мешок был снабжен ручками, чтобы удобнее было его носить. Двое взяли мешок и торопливо поволокли его прочь. Третий, опасливо пригибаясь, подобрал скатившуюся к самому парапету винтовку с оптическим прицелом и поспешно покинул крышу, следом за своими товарищами нырнув в люк.
Генерал Потапчук сидел в кресле и смотрел в широкую спину Слепого, заслонявшую оконный проем.
Тягостное чувство разлуки, владевшее им с того самого момента, как было получено сообщение о срабатывании установленных в мансарде датчиков, за время разговора многократно усилилось. Слепой действительно сошел с нарезки. Генерал уже видел такое и знал: даже если он сию минуту отдаст своему агенту последнего оставшегося в живых генерала и полковника, имевших прямое отношение к деятельности спецотряда майора Сердюка, Слепой не остановится, пока его не настигнет пуля. Он будет все так же мотаться по Москве, заросший нечистой щетиной и воняющий канализацией (кстати, подумал генерал, а почему от него так несет?), и вершить суд по своему разумению, и оправдательных приговоров этот суд выносить не будет. И первый приговор будет вынесен ему, генералу ФСБ Федору Филипповичу Потапчуку, единственному человеку, который знает о Слепом все. Глядя в обтянутую кожаной курткой широкую спину, генерал печально думал о том, с какой разительной быстротой порой меняются люди под невыносимым давлением обстоятельств, и какая это все-таки хрупкая штука – человеческая психика. И пока он так сидел, его правая рука словно сама по себе медленно ползла к лацкану пальто, неторопливо забиралась в жаркую темноту под мышкой, и, наконец, пальцы плотно обхватили нагретую теплом его тела рубчатую рукоять «стечкина». Так будет лучше для всех.
Некоторое время он колебался, потом пальцы разжались, и рука безвольно упала на колени. Генерал умел стрелять в людей, и делал это неоднократно, причем, как правило, попадал, но выстрелить в эту знакомую спину почему-то никак не получалось. Это было все равно, что выстрелить в себя – во всяком случае, в какую-то, очень немаловажную часть своего существа. В том, что сейчас творилось со Слепым, была и его вина. Проклиная себя за это, генерал решил оставить право выстрела снайперам и группе захвата. Слепой стоял у окна и наблюдал за отражением генерала в стекле. Это не было настоящим отражением – так, тень тени, призрачная, лишь отчасти различимая фигура, разглядеть которую можно было только под определенным углом. Призрачная рука упала на призрачные колени, и Слепой снял указательный палец со спускового крючка засунутого за пояс «магнума» – генерал выиграл еще сколько-то лет или минут жизни, не сделав попытки попортить шкуру своему бывшему подчиненному. Но то, что у генерала была такая мысль, внезапно наполнило Глеба смутной печалью, словно настроение Потапчука передалось ему каким-то сверхъестественным образом. Он и раньше знал, что остался один, но знать – это одно, а почувствовать одиночество на собственной шкуре в то время, как вокруг полно людей, занятых своими повседневными делами – совсем другое. Слепому стало по-настоящему грустно.
Обернувшись, он вынул руки из карманов куртки и подошел к генералу.
– Мне жаль, – сказал он. – Правда, жаль. Я многое отдал бы за то, чтобы все стало по-старому.
– Эх, Глеб, Глеб, – вздохнул генерал.
Рука Слепого дружески опустилась на плечо генерала, похлопала, слегка сжала на прощанье и отпустила. Зажатая между пальцев тонкая стальная булавка с зазубриной на конце и вмонтированным в головку миниатюрным микрофоном вонзилась в шов генеральского пальто.
– Эх, Глеб, – повторил генерал.
– Такова жизнь, Федор Филиппович, – сказал Слепой, снова отходя к окну и со скрипом потирая ладонью жесткую щетину. Генерал поморщился – раньше Сиверов ни за что не позволил бы себе разгуливать по городу в таком виде. И этот запах…
– Вы идите, Федор Филиппович, – глядя в окно, сказал Слепой, – а то, неровен час, ваши солдатики решат, что я и впрямь взял вас в заложники и уже повырывал половину ногтей.
– Кстати, – сказал генерал, поднимаясь и делая шаг в сторону выхода, – а почему ты этого не сделал?
Слепой обернулся к нему и улыбнулся – почти как раньше.
– А почему вы не выстрелили? – вопросом на вопрос ответил он.
Генерал вздохнул и, больше ничего не говоря, вышел.
Через две с половиной минуты по хронометру Слепого начался штурм. По ступенькам, не скрываясь, загрохотали сапоги спецназовцев, единственное окно мансарды с треском вылетело вовнутрь, и в него ввалился спустившийся с крыши на тонком стальном тросе автоматчик. Пустая мансарда встретила его тишиной, в которой колокольным звоном отдавался грохот прикладов по стальной двери. Сильный сквозняк шевелил страницы забытой на столе книги, компьютер в соседней комнате щерился осколками разбитого монитора, вывалив на пол развороченные электронные потроха. В окно проник второй автоматчик. Вдвоем они отперли входную дверь и впустили в мансарду остальных. Когда члены ворвавшейся в мастерскую штурмовой группы обнаружили ведущую на чердак низкую стальную дверцу и открыли ее, хитроумно укрепленная на ней осколочная граната взорвалась, унеся жизни троих спецназовцев и надолго отправив в госпиталь еще пятерых. В расположенной под мансардой квартире с потолка с грохотом обрушилась штукатурка.