— Выходит! — снова кричит марсовый, и тут же гремит выстрел…
Вообще-то я знал, что при выстреле из гарпунной пушки судно вздрагивает. Именно поэтому на вантах и устроился вполне надежно: левую руку, в которой держал аппарат, пропустил через одну балясину, ногами обвил другие. Но чтоб так трахнуло!.. Какой там, к бесу, снимок! Нажать-то на спуск затвора я нажал, но что толку, если небо и море несколько раз судорожно переменились на моих глазах местами?
Но самое печальное, что я пытался зафиксировать неудачу. Гарпун, протянув за собой белую молнию капронового линя, не вонзился в кита, а, продольно скользнув по упругой спине, стремительно, как ракета, взвился в воздух, и там звонко хлопнула граната. Резко ударил в нос запах пороха. Справа отчетливо прошелестели осколки…
— Слезайте! — В звенящей тишине голос капитана прозвучал хрипло и зло.
Уговаривать меня не пришлось. Через минуту я уже стоял на мостике, опустив глаза, торопливо застегивая «Зоркий». «Нет, вовсе у меня не легкая рука!..»
Словно угадав мою удрученность, Туз чуть подтолкнул меня в бок.
— Не огорчайтесь. Не уйдет он от нас.
Пока перезаряжали пушку, горизонт стремительно затянуло серой клубящейся мутью, жалобно заскулило в проводах антенны и — я даже спросить ничего не успел — ударил шторм. Не соврал вчера скрипучий барометр капитана.
— Все! — огорченно вздохнул Туз. — Отохотились на сегодня. — Спускаясь по трапу, Туз оглянулся и тихо сказал мне — Помогите ребятам уговорить шторм!..
Я непонимающе взглянул на капитана, но он уже повернулся ко мне широкой, обтянутой полушубком спиной.
Китобоец, казалось, вымер. Когда шел по кренящемуся коридору, меня бросало от одной переборки к другой. В какую каюту ни загляну — никого! И тут из-за дверей кают-компании долетел взрыв смеха. Осторожно приоткрыл дверь, и меня швырнуло вперед — сам не заметил, как очутился на чьих-то коленях…
Матрос, на которого меня бросило, чуть прижал своего соседа, и я втиснулся между двумя моряками на узком диванчике.
Люди смотрели на меня с недоброй усмешкой. Наверное, все-таки человек с корреспондентским блокнотом представлялся им источником всех сегодняшних бед: и промаха по киту, и так внезапно сорвавшегося шторма. Впрочем, возможно, я и переоценил внимание к своей особе. Во всяком случае, через какую-то минуту я обнаружил, что большинство глаз выжидательно, пожалуй, просяще даже приковано к рыжебородому боцману «Отважного», неторопливо разминающему папиросу…
— Резинкина помните? — спросил боцман и, окинув присутствующих разочарованным взглядом, махнул рукой. — Хотя кому тут помнить? Салажня сплошная!..
Тут, конечно, самое время морячкам обидеться — у всех (кроме меня) за кормой по три-четыре рейса. Но все стерпели. Раз боцман фамилию вспомнил — жди рассказа. У боцмана двенадцать рейсов — чего только не повидал человек.
— Да-а… — оценив нашу сдержанность по достоинству, продолжал боцман. — Вот, говорят, этот укачивается, а тот нет. Хоть бы что ему в любой шторм. Ерунда все это! Каждый укачивается на свой манер.
И опять мы промолчали. Только скрип пошел по кают-компании — заерзали все на своих местах.
— И не скрипите! — махнул рукой боцман. — Потому что так оно и есть. Вон возьмем Реутова за пример.,
Рано располневший моторист вздрогнул, уставился на боцмана сонными настороженными глазами.
— …Его в сон в штормягу кидает. Спит, можно сказать, на ходу.
— Да он и в штиль спит неплохо, — робко возразил электромеханик Коротич.
— Верно! — согласился боцман. — Спать он завсегда здоров. Потому что ленив дюже. А в шторм спит особо.
— А чего делать-то? — обиженно спрашивает Реутов. — Не спать, так и вовсе…
— Или тебя взять, Жора. — Боцман повернулся к электромеханику, и теперь насторожился Коротич. — У тебя, если приглядеться, от шторма в глазах раскосец наступает.
— Да ну тебя, знаешь…
— Верно говорю!
Кондей Тимчук потянулся было к электромеханику, хотел заглянуть тому в глаза. Но тут сильно садануло в правый борт, и, тихо ойкнув, кондей очутился под столом. Кряхтя, стал выбираться.
— Потому не любопытствуй — на слово верь человеку, — злорадно изрек боцман и снова повернулся к электромеханику. — У тебя, Жора, когда шторм долгий, один глаз вроде как внутрь смотрит. И грустный делается. Вроде ничего-то он там путного, внутри тебя, не обнаруживает.
Коротич шумно вздохнул и, может, собрался очень даже серьезно возразить боцману, но тут в коридоре тяжело бухнули шаги капитана, скрипнула дверь старпомовской каюты и, предостерегающе подняв палец, боцман тихо, но категорично произнес:
— Да что там… Если хотите — шторм и на Туза действует, хоть он капитан и, не вам чета, мореходный стаж — чуть не полвека.
— Это как же? — В голосе моториста Реутова прослушивалось недоверие.
— А так!.. Насморк на него нападает сразу — и никакой тут доктор не поможет. Спасу нет, такой насморк.
И, словно подтверждая неоспоримость боцманских наблюдений, из коридора долетел к нам. протяжный трубный звук. Явно заложенная ноздря капитана пропела грустно, тоскливой безнадежностью ударило по сердцу этим звуком.
— О! — Боцман, ничуть не торжествуя, вздохнул и развел руками.
— Ты давай о Резинкине, раз обещал, — несмело напомнил второй помощник капитана Эдик Логвин, не то отводя внимание от особы капитана «Отважного», не то опасаясь, что сейчас боцман обнародует и его, Эдика Логвина, симптомы штормовой болезни.
— Так вот, Резинкин, — согласился боцман. — Ничего был матрос. Шустрый… Думали поначалу его на гарпунера подучивать. Пока не случилось с ним настоящее чепе…
Все устроились поудобней. Как-то полегчало сразу в кают-компании, ибо разговор наконец-то уходил в область истории, оставляя в покое присутствующих.
— …Пришел он к нам из пароходства — не новичок вродё… Надо сказать, что переход в Антарктику до самого экватора проходил спокойно. В Средиземном, уже около Гибралтара, качнуло малость.
Кондей Валера, правда, спохватился — исчез из камбуза круг колбасы. Висел на крючке, говорит, и вдруг исчез. Стал Валера по палубе на карачках ползать — может, говорит, при резком крене сбросило колбасу и забило куда-нибудь в угол. Вот тут-то и объявился Витя Резинкин.
«Не ищи напрасно, я, — говорит, — закусил малость».
«На здоровье, — отвечает кондей. — А где ж колбаса-то?»
«Говорю, закусил!»
«Всей, что ли?»
«А что, жалко?»
«Да нет, — опять же заверяет кондей. — На здоровье!» А сам смотрит на Резинкина С некоторым испугом. Потому что в круге том без малого три килограмма было. И, глядя на Резинкина, трудно было даже предположительно поверить, что он смог ее, колбасу эту, в одиночку умять. Худой, заместо живота, наоборот, вмятина: руку подальше протяни — за позвоночник ухватиться можно.
«Ладно, — говорит кондей. — Съел — и на здоровье. А только, может, тебе у старпома касторки попросить? Для профилактики?»
«Ты не волнуйся за меня, — успокаивает кондея Резинкин. — Ты лучше с ужином расстарайся».
За ужином Резинкин, как ни в чем ни бывало, рубанул тарелку с верхом макарон по-флотски.
Кондей смотрел на Резинкина, как на йога какого. Словно тот не макароны, а змею заглотал. Хмыкнул, но промолчал. Может, ему понравилось даже, что такой в экипаже едок объявился. Правда, мы его вроде тоже не обижали; подметали все, что ни приготовит, да еще добавку просили.
Ну ладно… Идем дальше. Инцидент с колбасой забылся. Да и что там помнить? Съел человек три килограмма— жив остался, ну и будь здоров!..
Тут экватор наближается. А у нас трое новичков на борту и Резинкин в том числе.
Готовим праздник Нептуна. Купель на палубе устанавливаем. Меня кэп Нептуном назначает. Ну и кондей, понятно, соображает на камбузе обед попраздничней. Закусочку разную, шашлыки затеял, даже торт, хоть и отговаривали — не девочки, мол, — а он свое — испеку! Чтоб, значит, все как у людей.