Китобаза не обнаруживалась, зато впереди нас покачивался на волнах китобоец. На его белой рубке четко чернела цифра «32».　

Сразу стало веселее. Еще на подлете к «Тридцать второму» мы услышали голос капитана:　

— Алло, «Альбатрос»! Что вы тут крутитесь, как очумевшие? Базу потеряли? Так она от меня слева сорок… В семи милях. Я сейчас развернусь на нее носом, вы пройдите точно надо мной — и будет вам китобаза. Прием!..　

За кормой «Тридцать второго» забурлила вода. Китобоец медленно разворачивался вправо…　

Я поблагодарил капитана; Шаманин точно, как по нитке, промчался над мачтами китобойца, и минут через пять мы увидели серый контур потерянной нами китобазы.　

Когда надувные баланеты вертолета мягко коснулись палубы «Славы», стрелка бензинометра стойко покоилась на нуле.　

Я ступил на палубу совершенно ватными ногами, едва доплелся до кормового кнехта, сел и закурил, даже не сообразив, что это на вертолетной площадке запрещено.　

Удивительно тихим и прекрасным казался вокруг меня мир. Безбрежье океана уже не удручало своей серой монотонностью. Чуть подсвеченная солнцем вода обнаруживала немыслимое многоцветье. Равномерно и могуче вздыхала машина в глубине китобазы, ласково шелестела волна за бортом…　

Из задумчивости, может быть, полусна, меня вывели нетерпеливые руки молодого биолога, научного сотрудника флотилии. Он теребил меня за полу спасательного жилета.　

— Ну чего тебе?　

— Снимай. Теперь я полечу с Шаманиным. На ваших китов «Двадцать девятый» вышел. Киты не наши. Брать нельзя, а сфотографировать надо. Редкая порода!　

— Никуда он не полетит! — вдруг закричал я на оторопевшего биолога. — Сам лети!.. За своими дурацкими китами!..　

— Ты чего, Михалыч? — Со стремянки, приставленной к вертолетной кабине, на меня оглянулся Дим Димыч. А я ведь и не заметил, как он пришел. Потом Дим Димыч мне рассказал, что он даже подходил ко мне, спрашивал, как слетали. А я вроде бы посмотрел сквозь него и только.　

Так и не снявший шлемофона Шаманин тряхнул меня за плечо.　

— Успокойся! Держался, держался молодцом и… надо лететь. Это ж моя работа, чудик!.. Вот сейчас Дим Димыч отремонтирует радиокомпас, зальем горючего — и контакт!　

Техник вертолета уже подтаскивал заправочный шланг. 　

Ничего я им не ответив Быстро сдернул с себя спасательный жилет и швырнул его биологу. Отвернулся и стал смотреть на бегущие за бортом волны, и они почему-то мутнели у меня на глазах.　

Когда Шаманин с биологом улетели, я не ушел с вертолетной площадки, как меня ни тянул за собой Дим Димыч. Я дождался их возвращения. Вылезая из кабины, Шаманин устало улыбнулся мне и подмигнул. И я понял, что никогда мне теперь не покажется он «синьором Помидором» и совершенно напрасно терзает себя он мыслью о преимуществах его чернявого и высокого друга и соперника.　

С этого дня Шаманин летал только со мной. Не часто, но случалось и нам обнаруживать «наших» китов и даже заслужить благодарность капитан-директора флотилии.　

А через несколько месяцев я очень обрадовался, услышав, как, перекрывая медь сводного оркестра, стоявший рядом со мной Шаманин крикнул:　

— Нина!　

И я сразу увидел ее, голубоглазую девушку с гвоздиками в тонких, нервно сжатых руках. И хотя была она в туфельках на каблуках, ничуть не показалась мне Нина высокой. Может быть, оттого, что смотрели мы с Женей Шаманиным на нее с исхлестанного штормами высокого борта «Славы»…　

УГОВОРИТЬ ШТОРМ

Я стою посреди ходуном ходящей палубы с двумя фотоаппаратами на шее, которые болтаются при каждом крене, как два маятника. В таком виде коротким взмахом руки меня и приветствует с мостика Василий Федорович Туз.

Через минуту я поднимаюсь по трапу к нему.

Капитан «Отважного» смотрит на меня настороженно. Видать, и он не избежал почти врожденной предвзятости бывалых моряков в отношении к людям с фотоаппаратами и корреспондентскими блокнотами.

— У вас как рука?.. Легкая? — подтверждая мою догадку, спрашивает Туз.

— Легкая, Василий Федорович! — тороплюсь я заверить капитана и уже придумываю разительный пример этой самой легкости.

Однако Туз удовлетворенно кивает, словно ему достаточно моего заверения.

— Это хорошо. А то как-то высадился к нам один корреспондент — замок от пушки утопили.

И рулевой, и молодой помощник капитана дружно поперхнулись смехом.

— Ну, я надеюсь…

— Китов мало! — перебивает меня Туз, строго глянув на помощника. — И шторм вот-вот грянет.

— Шторм? — Я с недоверием смотрю на тихую, кажется, маслянистую воду, в которой зыбкими желтками плавятся огни китобазы.

— Вы не на воду глядите, вы сюда слушайте, — говорит мне Туз и медленно сгибает в локте руку. Даже сквозь полушубок слышно, как рука поскрипывает. С ужасом вскидываю глаза на капитана.

— Вам бы на лиман, или в Евпаторию…

— Ну да! Там-то я сразу и загнусь. Давайте-ка в каюту. Устраивайтесь на отдых.

Просыпаюсь я от резких звонков — сигнала охоты. Койка гарпунера уже пуста. Все ясно!..

На ходу застегивая альпаговку, вылетаю на мостик. Ну и Народу же здесь! Сам Туз, все три его помощника, свободные от вахты моряки машинной команды. Узнаю среди них одного из матросов, выдернувших меня вчера из переносной корзины. Человек двенадцать на мостике. Никакой суеты. Тихо; Так, что слышно, как тенькают дизеля. Я догадываюсь: молча и настороженно все ждут очередного выхода кита. Только почему мы так уверенно летим вперед, а все глядят по сторонам? Но вот я замечаю, как круто выгнулся за кормой бурунный след. Ясно. Мы «летим» не просто вперед, а выходим туда, где, пока я одевался, марсовый матрос отметил последний фонтан. Два коротких звонка — Василий Федорович переводит ручку машинного телеграфа на «самый малый». Становится совсем тихо, только шумит по бортам сразу сдавшая в силе и высоте волна да становится слышно, как басовито гудит моторчик репитера гирокомпаса,

— Справа «блины»! — истошно кричит марсовый из укрепленной высоко на мачте бочки. «Блины» след подводных взмахов китового хвоста — уже заметили многие. И у капитана, и у стоящего справа не знакомого мне добровольца из груди вырывается и застревает на полуслове какая-то фраза, потому что марсовый все же опередил их. Получается что-то вроде коллективного выдоха: «Вво-о!..»

Теперь и я вижу, как впереди, словно мгновенно густея, покрывается быстро растущими в диаметре кругами свинцовая вода.

— Выходит! — снова кричит марсовый.

Совсем близко перед носом китобойца с громким всхлипом-выдыхом, от которого взрывным облачком взлетает вода, появляется на поверхности лоснящаяся спина. Но выстрел не грянул. Кит вышел значительно левее, чем ожидал гарпунер, и когда ствол пушки с торчащим из него гарпуном переметнулся влево, на воде снова росли круги — след уходящего на глубину морского чудовища.

— Хорошо! — словно ничуть не досадуя, на опоздавшего с выстрелом гарпунера, констатирует Туз. А я ловлю себя на том, что у меня зуб на зуб на попадает. Не от холода, просто и меня захватил азарт охоты.

Я смотрю на гарпунера. Даже по его спине чувствуешь напряжение. Держась за поводок пушки, он то, пригибается к прицельной линейке, то нетерпеливо пританцовывает, зябко поеживаясь. Почему-то проникаюсь уверенностью, что вот-вот стану свидетелем гарпунерской удачи. Хорошо бы украсить газету снимком. «Меткий выстрел!» Подготавливаю аппарат. Нет, с мостика хорошего снимка не получится — мешает торчащая впереди мачта! Не замечая неодобрительного взгляда капитана, сбегаю на переходной мостик и, преодолев секундную слабость, карабкаюсь по тугим вантам к, марсовой бочке… О! Отсюда гарпунер вместе с пушкой точно вписываются в кадр. И сразу, словно вознаграждая меня за репортерскую лихость из марсовой бочки, нетерпеливый крик: «Выходит!.. Близко будет выходить! Слева будет!..»

На секунду оторвавшись от видоискателя, я и сам вижу, как прямо перед форштевнем стремительно разрастаются, наползая друг на друга, «блины».