– Нет, – покачал головой Кривошеев, – правда всегда лучше лжи.

– Вы его первое время ни о чем не просите, только требуйте. Он привык слушаться, привык выполнять команды и приказания.

– Вот деньги, – глядя поверх головы психиатра, сказал Кривошеев и достал из папки полиэтиленовый пакет с пятью пачками долларов.

– Даже не знаю, как вас благодарить. Это слишком много, хватило бы и меньшей суммы. Брат все-таки – дело святое.

– Не отказывайтесь.

Кругловский, волнуясь, принял деньги и произнес:

– Я на вас наживаюсь, Кирилл Андреевич. Ваш покойный отец многое сделал для нашей лечебницы.., а теперь.., вы. Я понимаю ваше состояние: вы хотите откупиться от судьбы.

– Да, я поступаю так, как дающий милостыню калеке в подземном переходе. Плачу за то, чтобы судьба сберегла меня.

– Хотите расплатиться с судьбой, а почему-то платите мне.

– Мне так удобнее.

– Если вы передумаете, часть денег я вам обязательно верну.

– Ни за что, – Кривошеев поднялся. – Я уже могу его забрать?

– Пожалуйста.

Кирилл Андреевич остановил психиатра перед самой дверью.

– Я хочу попробовать убедить его без вашего участия.

– Не убедить, а приказать, распорядиться. Будьте настойчивее.

Брат Кривошеева сидел в той же позе, в которой его оставили.

– Встань, – твердо произнес Кирилл Андреевич.

Брат повиновался.

– Идем со мной.

Брат, как привязанный, двинулся за Кириллом Кривошеевым.

– Если что, звоните… – приговаривал Кругловский, выходя вместе с братьями на крыльцо.

– Дальше мы сами.

Кирилл Андреевич попрощался с психиатром и зашагал к воротам. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не обернуться, прислушивался, идет ли брат за ним. Тот не отставал ни на шаг.

– Машина, – услышал Кирилл Андреевич.

– Садись.

– Твоя? – спросил брат.

– Моя.

Брат Кривошеева сел и секунд на пять задумался.

– Раньше такое уже было, – проговорил он и пристегнулся ремнем безопасности.

"Вспоминает, – подумал Кирилл Андреевич, – все, что человек когда-то умел, из него ничем не выбить”.

– Кто ты? – спросил брат.

– Твой новый доктор, – выдавил из себя Кирилл Андреевич и зло нажал на стартер.

Первые километры брат Кривошеева восторженно осматривался: то опускал боковое стекло, подставляя лицо ветру, то поднимал его. Перед самой Москвой дотянулся до радио, перебирал пальцами кнопки, ручки настройки, но так и не включил его.

– Выходи, – сказал Кирилл Андреевич. Брат повиновался. Они молча поднялись к двери квартиры, снятой Кривошеевым.

– Будешь жить здесь, – закрыв дверь, сказал Кирилл Андреевич.

– Красиво.

– Никому не открывай. У меня есть ключ. Брат кивнул. Кривошеев сварил кофе, разложил по тарелкам еду и, вспомнив слова Кругловского, положил приборы. Сумасшедший принялся есть руками, но, встретив строгий взгляд брата, тут же взял нож и вилку. Услышав звучную отрыжку, Кривошеев брезгливо скривился:

– Больше так не делай.

– Хорошо.

Кирилл Андреевич заставил брата переодеться, сам повязал ему галстук, помог надеть пиджак.

– Руку, – скомандовал он.

Когда приказание было выполнено, прищелкнул к запястью брата браслетом портативный компьютер.

– Выходим.

Сумасшедший не спрашивал, зачем и куда они идут, послушно следовал за братом.

– В машину, на заднее сиденье. Евгений сел.

– Возле тебя окажутся чужие люди, – наставлял брата Кирилл Андреевич. – Что бы тебе ни говорили, отвечай одно – голова болит, но теперь лучше, лекарство помогло. Повтори.

Брат повторил. Голос казался Кириллу Андреевичу чужим, но он знал: голоса у них очень похожи. Самого же себя человек слышит искаженно, поэтому и не узнает свой голос, записанный на магнитофон или спародированный подражателем.

Кирилл Андреевич в один момент понял: брат отлично поддается дрессировке и уже усвоил тот необходимый минимум, который он хотел в него вложить. На сегодня хватит.

Они вновь поднялись в квартиру и уселись за кухонным столом. Убогость снятой квартиры на умалишенного не производила ровным счетом никакого впечатления. За время пребывания в сумасшедшем доме районного городка он привык ко всему.

Он даже не среагировал, когда по столу быстро промчался огромный таракан. Кривошеева же передернуло, он поморщился и спросил у брата:

– Ты знаешь, как тебя зовут?

– Меня? – переспросил тот. – Свое имя я знаю – Евгений Андреевич, – не очень уверенно произнес сумасшедший.

Чувствовалось, что эти слова он произнес впервые за много лет. Они всплыли в памяти, как умение пользоваться ножом и вилкой.

– Нет, ты ошибаешься, тебя зовут Кирилл Андреевич.

– Кругловский говорил… – растерянно начал Евгений Кривошеев.

– Он ошибался, ты Кирилл Андреевич. Посмотри, – он протянул ему свой паспорт.

Брат Кривошеева растерянно посмотрел на фотографию.

– Пошли, посмотришь.

Он подвел его к зеркалу.

– Видишь? Там твое отражение. Видишь, в паспорте твоя фотография.

– Кирилл Андреевич Кривошеев, – прочитал Евгений, – а ты тогда кто?

– Я твой доктор.

– А почему ты так похож на меня?

– Так надо, и не спорь со мной, – резко оборвал его полковник налоговой полиции. – Ты – пациент, я – психиатр. Моя задача сделать тебя нормальным. Я тебя вылечу.

– А почему ты тогда не даешь мне пить никаких таблеток?

– Я лечу другими методами.

Кириллу Андреевичу было страшно оставлять брата одного. Чего доброго, выберется на улицу или выпрыгнет из окна, но Кругловский предупредил, что если приказать Евгению, то приказ будет выполняться неукоснительно. Доказательством тому было то, что брат просидел в клинике на стуле в одной и той же позе почти час.

– Ложись спать.

– Да, спать.., я хочу спать.., я все время сильно хочу спать.

– Вот и ложись. Пока меня не будет, единственное, что ты можешь делать, – это ходить в туалет.

– Дверь за собой закрывать можно?

– Нельзя, – резко произнес Кирилл Кривошеев.

– Понял, нельзя, значит, не буду. Женя стал раздеваться, аккуратно сложил одежду на стул, лег в кровать, натянул одеяло до груди и закрыл глаза.

– Ты спишь? – спросил Кирилл Андреевич.

– Да, я сейчас усну.

Кривошеев оставил зажженной настольную лампу. За время пребывания в сумасшедшем доме Евгений привык спать со светом.

Закрыв дверь на два замка, Кривошеев спустился к машине, взглянул на окна. С улицы можно было подумать, что в квартире спит маленький ребенок, который боится темноты, и родители включили ему ночник. Картинка была уютная: цветастые занавесочки и теплый домашний свет.

"Я все-таки мерзавец, – пронеслось в голове Кривошеева, но развивать дальше эту мысль он не стал, слишком она была болезненна, терзала. – А волноваться мне сейчас ни к чему, – подумал полковник. – Я должен быть спокойным, соблюдать хладнокровие и выдержку, ведь именно от этого зависит успех задуманного мной предприятия”.