Глеб не мог позволить себе такой роскоши, как сопереживание. Перед ним стояла другая, вполне конкретная задача. Дело Сафонова он открыл третьим по счету. И сразу почувствовал: четвертой стопки папок не понадобится.
Вопрос: Что вас заставило вступить в контакт с ярым врагом Советской власти, бывшим офицером-врангелевцем Лаврухиным?
Ответ: Свои контакты я не скрывал. После того как Лаврухин передал записку нашей машинистке, я обратился к товарищу Журавлеву как непосредственному начальнику. Он был очень занят, ситуация в отношениях с Германией тогда менялась очень быстро. Дал мне команду разобраться, я ее выполнил.
Вопрос: Товарищ посол опровергает ваше заявление. Вот выдержка из его показаний: «Сафонов мельком сказал мне про обращение Лаврухина. Но умолчал о контрреволюционном прошлом этой личности. Я предупреждал, что необходимо навести справки, все выяснить». Вы продолжаете настаивать, что дали товарищу послу полную информацию?
Ответ: Я не мог сказать больше, чем знал. Лаврухину очень важно было установить контакт, поэтому в записке он умолчал о своем прошлом. Во время нашей единственной очной встречи он признался, что воевал на Дону, затем в Крыму. Политических своих убеждений до сих пор не изменил, но ввиду серьезной опасности хочет помочь родине».
Отпечатанный на машинке текст выглядел стенограммой общения двух людей, оба из которых сохранили человеческое достоинство. На самом деле отвечавший уже был раздавлен. Его голос то снижался до шепота, то готов был сорваться на всхлипы. Его бессвязную речь редактировал на ходу сотрудник, давно поднаторевший в таких делах.
Вопрос: Вы сообщили об этом товарищу Журавлеву?
Ответ: Да, конечно.
Вопрос: Он утверждает, что с самого начала сомневался в личности Лаврухина, но вы продолжали прикрывать суть дела. Почему с запиской от белогвардейца машинистка обратилась именно к вам?
Ответ: По инстанции.
Вопрос: Обратимся к ее показаниям. Она утверждает, что отправилась в кафе по вашему приказу — получить от Лаврухина записку. Вы по-прежнему настаиваете, что ничего не знали о Лаврухине до встречи в сквере на Аугсбургерштрассе?
Ответ: Наша машинистка, наверное, очень напугана. Ничем другим я не могу объяснить ее показания.
Вопрос: Что предложил вам Лаврухин при личной встрече?
Ответ: Лично мне он ничего не предлагал. Сказал, что хочет помочь своей стране, как патриот.
Вопрос: И у вас ни на секунду не возникло сомнений в его искренности?
Ответ: Я привык смотреть на таких людей как на заклятых врагов. Поэтому нам было трудно найти общий язык. Возможно, я ошибался. Мне не следовало открыто проявлять своих подозрений. Тогда он быстрее передал бы мне свой образец стали. Наши специалисты смогли бы провести опыты и оценить материал. Его якобы открытие действительно могло оказаться блефом. Могло, наоборот, принести большую пользу. Я до сих пор не считаю зазорным использовать одних наших врагов против других.
Вопрос: Некоторые до последнего уверены, что владеют ситуацией. А на самом деле стали пешкой в чужой игре. Ведь обещания Лаврухина так и закончились ничем, образца вы не получили?
Ответ: Получил бы, если бы проявил большую хитрость, замаскировал свое истинное отношение к собеседнику.
Вопрос: Что он хотел взамен?
Ответ: Он не ставил условий.
Вопрос: И вы поверили, что такой человек будет помогать Советской власти бескорыстно?
Ответ: Нет, не поверил. Я ждал просьб о денежном вознаграждении или об амнистии в случае возвращения в СССР.
Вопрос: Он не интересовался вскользь работой посольства, деталями наших тогдашних отношений с Германией?
Ответ: Нет. Я этого ждал и держался предельно внимательно.
Вопрос: К концу встречи он был не очень удовлетворен?
Ответ: Он явно ждал другого. Мне нужно было проявить большую хитрость. Сказать, что в Москве рассматривают программу широкой амнистии для бывших белых офицеров — всех, кто готов бороться с фашизмом. Но я решил не спешить, а времени в запасе оказалось слишком мало.
Вопрос: Если вы никак его не обнадеживали, зачем он явился на пароход?
Ответ: Наверное, понимал, что другого шанса не будет.
Вопрос: Вы ведь находились под надзором, правильно?
Ответ: Вначале на глазах у агентов гестапо, потом в запертой каюте.
Вопрос: Шансов на удачу у него почти не было. Зато огромный риск. Считаете, он готов был рисковать жизнью ради малейшего шанса нам помочь?
Ответ: Его патриотизм был, конечно, контрреволюционным. Но в создавшейся обстановке толкал на сотрудничество с нами.
Вопрос: Вам не пришло в голову, что Лаврухин работает на фашистов? И его авантюрная «храбрость» объясняется именно этим?
Ответ: Я был очень удивлен и, конечно, задавал себе вопрос… Мы еще не знали, чем кончится наше плавание, фашисты могли запросто наплевать на международные конвенции. Я был не один, и моя неосторожность могла дорого обойтись всем нам. Поэтому я предпочел не вступать с ним в контакт. Вопрос: Лаврухин сказал, что образец у него с собой?
Ответ: Образец вроде бы имел форму большого креста. Впрочем, это как раз объяснимо — эмигранты вроде Лаврухина до сих пор находятся в плену суеверий. Жизнь на чужбине, в изоляции, только укрепляет в них религиозный фанатизм…
Сиверов быстро пролистал десяток страниц вперед. О судьбе Лаврухина больше ничего не говорилось. Похоже, свое намерение он не выполнил, советник посольства не получил образца.
Дальше допросы стали похожими на навязчивый бред. Как опытный шулер, следователь вытаскивал из рукава то одну, то другую крапленую карту. Ссылался на показания машинистки, посла Журавлева, рассуждал с точки зрения «здравого смысла». Сафонов пытался выстроить защиту, но постепенно сдавал рубеж за рубежом.
Листать дальше не имело смысла, итог следствия угадывался легко. Глеб вернулся к началу папки, чтобы удостовериться еще раз — пароход назывался «Фридрих Великий». Это был один из последних его пассажирских рейсов, вскоре корабль реквизировало военное ведомство Германии.
Наверняка бывший врангелевец был настоящим патриотом России. Верил, что поможет Родине образцом своей стали. Но почему Голобродов решил, что крест из сверхпрочного материала остался на пароходе? Еще где-то нарыл сведений? Может быть, благодаря своему тестю-генералу съездил в Берлин, где немецкие товарищи дали ему возможность покопаться в архивах гестапо?
Сиверов попробовал воспроизвести тогдашний расклад, представить одержимого человека, двадцать лет жившего памятью о Родине, надеждой помочь России. На пароходе хватало гестаповцев, рано или поздно Лаврухин должен был навлечь на себя подозрения. Когда он понял, что обречен, постарался ненадолго ускользнуть от слежки.
Выбросил крест за борт? Спрятал где-нибудь в щели? Если он решился спрятать образец, значит, место показалось ему надежным.
Из второго похода в архив Глеб вернулся в половине четвертого ночи. На этот раз Быстрицкая не спала, читала при зажженном ночнике. Еще вчера, во время ужина с фирменным пирогом, он почувствовал ее недовольство. В таких случаях он никогда не торопил события. Созреет, объяснит, в чем дело.
Теперь она созрела. Глеб был готов к семейной сцене, но сказанное оказалось неожиданным.
— Ты был с другой женщиной. И не вздумай отпираться.
— Что значит «был»?
— Ты прекрасно понимаешь.
Как она почувствовала? Не один ведь день прошел и не одна ночь. Неужели в любящей женщине естественным образом развивается та интуиция, которую мужчины обретают только после долгих лет тренировки в разведшколах?