— Как рисовать? — спросила она. — Ведь я не умею!

— Просто рисуйте то, что видите, — ответил немец. — Вы убедитесь, что это вовсе не сложно.

Следуя его совету, княжна принялась пачкать бумагу, не утруждая себя такими мелочами, как построение и соблюдение пропорций. В глазах воспитанника Дюссельдорфской академии художеств подобный подход к рисунку должен был выглядеть кощунственным. Начав с левого верхнего утла листа, княжна принялась губить рисунок так старательно, что уже через десять минут ей стало ясно: теперь сделанного не исправишь даже при самом горячем желании. Того, что она сотворила при помощи обычного свинцового карандаша, не переделал бы даже великий Леонардо; герр Пауль при этом выглядел довольным и подбадривал ее одобрительными замечаниями.

— Недурно, — заявил он через полтора часа, глядя на густо замаранный лист бумаги, в левой половине которого красовалось нечто, на первый взгляд напоминавшее груду кухонной утвари вперемежку с головешками. Торчавшие из кувшина кисти, будучи изображенными княжною, сделались похожи на растопыренные, скрюченные в предсмертной агонии, обугленные крысиные лапки; кривой овал поставленного на ребро блюда смахивал на выход из барсучьей норы, а густо и неряшливо заштрихованный кувшин получился таким кривобоким, что напоминал запечатленную в профиль арапку, пребывающую на девятом месяце беременности.

— Правда? — из последних сил сдерживая душивший ее смех, доверчиво спросила княжна. — А по-моему, что-то не так. Ведь непохоже!

Руки у нее по локоть были выпачканы графитовой пылью и углем, на лбу и правой щеке темнели параллельные полосы, оставленные грязными пальцами, и, поймав свое отражение в висевшем на стене зеркале, Мария Андреевна еда не прыснула: ей показалось, что она похожа на трубочиста.

— Вы слишком строги к себе, фройляйн Мария, — назидательно объявил немец. — Ведь это первая попытка, и, поверьте, весьма удачная. Разумеется, выставлять ваше произведение в Дрезденской галерее еще рано, но показать его друзьям и знакомым я бы не постеснялся. Тут есть кое-какие мелкие недочеты, но они вполне допустимы в ученической работе, особенно в первой работе...

— И все-таки, Павел Францевич, — сказала княжна, молитвенно складывая перед собою грязные руки, — я бы очень просила вас слегка поправить этот рисунок. Пусть я тщеславна, но мне бы не хотелось, чтобы мои гости видели те недочеты, о коих вы столь снисходительно упомянули.

— А! — понимающе воскликнул немец. — Натюрлих! Желание быть совершенной во всем вполне простительно для столь очаровательной особы, как вы, фройляйн Мария. Айн момент!

С этими словами он схватил карандаш и, склонившись над рисунком княжны, принялся с воодушевлением поправлять кривобокий кувшин. В результате его вдохновенных усилий беременная арапка с крысиными лапками на голове приобрела большой вислый зад, а Мария Андреевна убедилась, что герр Пауль либо никогда не держал в руках карандаша, либо работает в весьма оригинальной, присущей только ему одному манере.

— Так лучше, не правда ли? — спросил герр Пауль, отступая от мольберта и окидывая критическим взором жалкие плоды своего и княжны совместного творчества.

— О, много лучше! — радостно воскликнула княжна, не в силах понять, что на самом деле происходит. Хесс и впрямь не замечал очевидных вещей или считал ее полною дурою; в любом случае учитель из него был как из бутылки молоток.

Взяв это обстоятельство на заметку, Мария Андреевна горячо поблагодарила немца за урок и отправилась умываться, прихватив с собою свой так называемый рисунок. Хесс остался в студии, заявив, что, быть может, попытается начать работу над портретом.

Идя по коридору к своей спальне, княжна по-прежнему боролась с подступавшим к горлу смехом. Закрыв за собою дверь, она, однако, почувствовала, что смеяться расхотелось. В том, что произошло сегодня, не было ничего смешного. Несостоятельность герра Пауля как художника можно считать доказанной. Ни один настоящий художник не смог бы спокойно наблюдать за тем, что вытворяла княжна в течение полутора часов. И потом, коль скоро речь зашла об уважении, какой художник, уважая Марию Андреевну, стал бы поощрять ее к тому, чтобы показывать получившуюся мазню друзьям и знакомым?

С отвращением бросив испачканный лист бумаги на подоконник, княжна присела в кресло и глубоко задумалась, пытаясь понять, что собою представляет ее немецкий гость и каковы истинные мотивы его появления в Смоленске.

В тот день герр Пауль Хесс остался дома отнюдь не по собственному желанию: к этому его вынудили обстоятельства. Накануне, обследуя подземелья под северной башней кремля, он наткнулся на непреодолимое препятствие, и теперь ему нужно было срочно решить, как быть дальше.

В отличие от Хрунова и Еремы, о присутствии которых в подземелье герр Пауль не подозревал, он точно знал, что именно ищет. Знал он и то, где именно следует искать, и потому не тратил времени на бесполезное обстукивание стен: казна царя Ивана IV действительно была замурована в кирпичную кладку стены, однако взрыв пороховой мины вскрыл тайник, и теперь сокровища просто лежали на каменном полу, присыпанные сверху обломками рухнувшего свода.

Герр Пауль рассчитывал, что слой битого кирпича, похоронивший под собою сокровища русского царя, окажется не слишком толстым. В противном случае лейтенанту Бертье не удалось бы выбраться наружу из подземелья. Хесс полагал, что ему удастся проделать путь, пройденный умиравшим от стужи и потери крови, тяжело раненным человеком, пребывавшим в полубессознательном состоянии. Отцы-иезуиты успели подробно расспросить Бертье перед тем, как тот был казнен за убийство. Теперь задача герра Пауля была не слишком сложной: явиться, куда сказано, взять, что велено, и вернуться обратно с драгоценной добычей.

Однако каменный лабиринт, в который угодил герр Пауль, оказался куда пространней и запутанней, чем ему представлялось. Очевидно, той страшной ноябрьской ночью двенадцатого года измученный отступлением французский лейтенант увидел и запомнил далеко не все повороты и ответвления подземного коридора. Плутая в этих закоулках и забредая в глухие тупики, Хесс осознал, что задача, возложенная на него отцами-иезуитами, не так уж проста.

Тем не менее он не унывал и с истинно немецкой педантичностью исследовал коридоры, тупики и каменные мешки, коими была источена земляная гора под северной стеной кремля. В один из первых дней поисков он наткнулся на боковой коридор, доверху заваленный каменными обломками. Разбор этого завала мог отнять много времени и сил; посему, пометив это место на плане, Хесс двинулся дальше, в другие коридоры.

К концу второй недели, однако, ему сделалось ясно, что произошла ошибка. Он зашел гораздо дальше, чем мог бы зайти, а результат поисков по-прежнему оставался нулевым. Наконец герр Хесс добрался до массивной ржавой решетки, перегородившей главный коридор. Решетка эта выглядела нетронутой — к ней никто не прикасался в течение многих лет. Все боковые ответвления коридора, кроме одного, уже были им обследованы; дальше пути не было, а это означало, что сокровище лежит в том самом, засыпанном обломками коридоре.

Это было досадно, но, лишь вернувшись к завалу и попробовав его разобрать, герр Пауль осознал истинные масштабы постигшего его бедствия. Под тонким слоем земли и щебня обнаружились намертво сцепившиеся друг с другом огромные куски кирпичной кладки, растащить которые в одиночку нечего было и думать. С этой работой, пожалуй, было бы не под силу справиться и пятерым сильным мужчинам, и на какое-то время герр Пауль впал в уныние.

Ситуация казалась столь безвыходной, что он преклонил колени и помолился, прося Господа явить одно из своих чудес. Однако Господь почему-то не спешил прийти к нему на помощь — то ли занят был, то ли не расслышал доносившейся из подземелья молитвы. Впрочем, у герра Пауля и в мыслях не было роптать на Всевышнего: отцы-иезуиты, к числу коих он относился уже в течение нескольких лет, обучили веселого немца терпению и покорности. Пути Господни неисповедимы, и жизнь человеческая целиком и полностью находится в его руках. Он господин, а не раб, и глупо надеяться, что он станет ворочать за тебя камни и копать землю.