— Чего тебе?

— Хлеба, дядя!

׳— Нету хлеба! — Дверь захлопнулась.

Я забарабанил кулаками.

— Сказал ведь тебе — нет хлеба!

— Дядя, только один хлеб! Понимаешь, на улице меня ждет голодный человек!

— Э, дорогой, на свете много голодных! На всех не напасешься!

— Ну, прошу тебя!

— Гони пятерку!

— Вот три рубля. Больше у меня нет ни копейки.

— А у меня нет трехрублевого хлеба!

— Выбери самый маленький!

— Ну, знаешь!.. Откуда ты взялся, такой прыткий? Голова исчезла, потом дверь распахнулась шире, и пекарь протянул мне горячий, источавший изумительный аромат круглый хлеб.

— На! Проваливай отсюда!

— Спасибо, дядя! Вот деньги.

— Ладно уж. Спрячь!

— Как же так?

— Иди, иди, сынок! Ешь на здоровье!

— Спасибо!

— Будь здоров!

Под акацией, где я оставил Лию, никого не было. Я огляделся. Улица была пуста. Тускло горели редкие фонари.

— Лия! — крикнул я.

Тишина. Вдали, в самом конце подъема, виднелась одинокая фигура. Я изо всех сил бросился догонять ее.

— Лия! — позвал я, с трудом переводя дыхание.

Фигура оглянулась. Я извинился и повернул назад.

...Ушла. Где теперь искать ее? Ушла, не захотела быть со мной. Почему? Видно, ей неприятно мое общество... Но ведь я ничего неприятного ей не сказал, ничем ее не оскорбил. Быть может, она испугалась, что нас могут увидеть вместе? Но почему, почему?

Мне стало грустно и больно, до того больно, что на глаза навернулись слезы. Я опустился на тротуар и прижал к груди горячий хлеб...

 «Господи, наконец-то я ее нашел и так глупо потерял!»

«Врешь! Ты никогда ее не искал!»

«Как это — не искал? Искал! Все два года искал!»

«Ни одного дня!»

«Почему же я так обрадовался встрече с ней?»

«Каждый обрадуется встрече с такой девушкой!»

«Так, как я, — никто!»

«Не беда, ты еще встретишь ее».

«Где? Когда?»

«Встретишь!»

...Долго бродил я по опустевшим улицам. Над городом горели звезды. На тротуарах расплывшимися лужами лежал свет фонарей.

Я медленно побрел домой.

И какого черта мне понадобился этот хлеб, будь он неладен!

На углу улиц Ленина и Меликишвили, на остановке трамвая, стояли несколько человек. Я присоединился к ним — не хотелось идти пешком.

Среди ожидающих я заметил женщину лет тридцати с тяжелой сумкой в руке. Миловидное лицо. Брови подведены в ниточку. Пухлые, красивые, чуть напомаженные губы. Воротник и рукава шерстяного костюмчика изрядно потерты. Почувствовав мой взгляд, женщина обернулась и хмуро на меня посмотрела — так обычно смотрят на карманников осторожные пассажиры. Мне стало неловко. И только сейчас я заметил, что прижимаю к груди злополучный хлеб и уписываю его за обе щеки. Женщина прыснула, засмеялся и я.

— Вкусно? — спросила она.

— Изумительный хлеб! Хотите?

— Нет, что вы! Спасибо!

— Далеко живете?

— Не очень.

— Я тоже.

— Целый час жду трамвая. За это время раз десять дошла бы пешком.

— Так пойдемте, я вас провожу.

— Да вот... сумка.

— О, сумку понесу я!

— Нет-нет, что вы!

— А что тут такого? Дайте сумку!

— Неудобно, ей-богу...

— Давайте!

Сумка оказалась у меня в руке. Мы не спеша тронулись в путь.

...Миновав низкие железные ворота, мы очутились в крохотном дворике. Посередине двора хрипел и захлебывался перевязанный проволокой водопроводный кран. На веревке сушилось белье. Женщина подошла к занавешенной белой марлей, обитой металлической сеткой двери, отперла ее, вошла в комнату и зажгла свет.

— Входи! — позвала она меня.

Я вошел в крохотную прихожую, неловко потоптался, потом положил сумку на пол, рядом с керосинкой.

— Входи, входи, садись! — повторила женщина, поправляя розовую подушку на кушетке.

Я вошел в комнату, сел и огляделся.

Вся обстановка небольшой, метров в пятнадцать, комнаты состояла, кроме кушетки, на которой я сидел, из одной кровати, круглого стола, четырех стульев, шифоньера и нескольких книжных полок.

Женщина подошла к шифоньеру, сняла розовый халат и на моих глазах стала переодеваться. Мелькнула ее налитая белая грудь, круглые плечи, сильные, стройные ноги. Сердце у меня учащенно забилось. Я отвернулся.

Женщина подошла к столу.

— Поужинаем? — просто спросила она.

Я положил на стол хлеб, который до сих пор держал в руках, и кивнул. Женщина вышла в прихожую и скоро вернулась с тарелкой сыра, банкой консервов и бутылкой водки в руках. Потом принесла две рюмки.

— Ну, присаживайся!

Она разлила водку.

— Выпьем за наше здоровье. Спасибо тебе — помог... Меня звать Лидой. А тебя?

— Темур... За наше знакомство!

Мы чокнулись и выпили.

— Это мой муж, — показала она на висевший на степе портрет молодого красивого парня. — Погиб на фронте...

— Я думал — сын, — проговорил я.

— Муж... Тебе сколько лет?

— Двадцать два.

— Ему было двадцать три, — сказала Лида и снова разлила водку.

— Мне пора, — сказал я, вставая.

— Погоди. Выпьем по одной.

— Давай. За нас!

— За нас!

Мы выпили. Потом — еще и еще.

— Лида, можно я сяду рядом с тобой? — спросил я, и вдруг показалось, что комнату заволокло голубым туманом.

— Можно.

Я пересел к ней и, замирая от волнения, положил руку ей на колени. Лида не отстранилась, ничего не сказала — она сидела с закрытыми глазами и загадочно улыбалась/ Тогда я обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал — сперва под ухом, потом в шею. Непередаваемый, изумительный аромат ее тела — аромат земли, солнца, крови, моря, хлеба и еще чего-то, чему я не могу подыскать названия, — одурманил меня, наполнил чувством огромного человеческого счастья, того счастья, без которого жизнь не имела бы смысла.

— Лида, — прошептал я, — дорогая, хорошая моя Лида, разреши мне остаться с тобой...

Она не ответила.

— Останусь, Лида, милая, любимая моя...

Лида взглянула на меня широко раскрытыми глазами и порывисто встала.

— Оставайся!

И опять в глазах у меня поплыли пестрые круги, все вокруг закружилось. Я зажмурился. Когда я открыл глаза, в комнате было темно, Лида лежала в постели и смотрела на меня.

— Иди ко мне! — позвала она.

Я не сдвинулся с места.

— Иди ко мне! — повторила Лида.

Голос ее донесся издалека, словно эхо. Я пошел на этот далекий голос, звавший меня куда-то в сказочное царство грез, и вдруг погрузился, растворился в сказке...

Это был огромный дремучий лес. Залитые солнцем верхушки деревьев-исполинов — сосен, елей, берез, дубов, буков — тянулись к небу. Я стоял в лесу босой, и нежная, пахучая хвоя щекотала мне ступни. Простерев руки к солнцу, я разговаривал с богом:

— Э-ге-ге-ге-е!.. Боже высокий!..

Я вдыхал синеву неба, купался в золотых лучах солнца, врастал корнями в землю, я был высок, могуч и счастлив, как этот девственный лес.

— Э-ге-ге!.. Боже высокий, благодарю тебя!..

Потом лучи солнца вдруг превратились в пламя, и запылали объятые огнем деревья. Огонь поглощал, пожирал лес, небо, солнце, воздух... Воздух! Кругом не стало воздуха!.. Боже мой, я задыхался без воздуха, легкие мои разрывались... Я горел, горел, как деревья передо мной, как хвоя под моими ногами.

— Боже, спаси меня! Помоги мне, боже!..

Потом я вырывал с корнями огромные деревья, ломал их, словно прутья, сокрушал все вокруг себя, звал на помощь бога, но не было мне спасенья, и я, рыдая, повалился на землю.

И тогда бог внял моей просьбе. И хлынул дождь — теплый, ласковый дождь. Погасли зловещие языки пламени, земля покрылась белой, пенистой, сладкой пеленой. Я жался к влажной земле, мы плакали втроем — я, небо и земля... И земля, словно живая, нашептывала мне:

— Темур, радость моя, Темур, солнышко, жизнь моя...

Потом все вокруг исчезло в сиреневом тумане.

Меня, грудного младенца, в лесу потеряла мать. Большая серая волчица нашла меня, обнюхала, облизала, потом задрала морду вверх и протяжно завыла. Подбежали волчата. Они тоже обнюхали, облизали меня и жалобно затявкали. Потом волчица легла на бок и стала кормить волчат. Я почувствовал голод, подполз к волчатам, втиснулся между ними и схватил губами мокрый сосок волчицы. Она не отогнала меня. Молоко было горьковатым на вкус, но я скоро привык к нему, и оно казалось мне вкусным. Когда я немного подрос,волчица водила нас — меня и моих сестер и братьев — на охоту. Когда я стал взрослым и превзошел их в силе и ловкости, меня назвали Маугли. Я не понимал, что значит «Маугли», но знал, что так зовут меня и никого другого. Я выучился выть по-волчьи и полюбил свою мать — волчицу. Потом я стал совсем большим, и когда однажды, выйдя из леса, увидел в деревне подобных себе существ, передвигавшихся на двух ногах, мне захотелось быть с ними. И еще раз я увидел их в лесу — они сидели вокруг большого костра. Я долго смотрел на них, и во мне росло желание подойти к ним. Но я не посмел сделать этого. Я помчался к матери и все ей рассказал.