Можно не верить в телекинез или астральную связь. Можно как угодно относиться к приметам и к сновидениям, называя все бытующие в народе поверья бабкиными сказками. Но именно в этот день с самого утра у Алины заболело сердце.

С ней, молодой и абсолютно здоровой девушкой, ничего подобного никогда раньше не случалось, и поначалу Алина совершенно не придала значения этой странной ноющей внезапно появившейся и все нарастающей тяжести под левой грудью. Но тяжесть становилась все сильнее и сильнее и наконец обернулась болью, остро пульсирующей при каждом вздохе, при каждом ударе сердца.

Это было такое странное и такое неприятное ощущение, что Алина не выдержала, прилегла у себя в комнате на кровать, приложив руку к груди и стараясь успокоиться, отвлечься от отвратительного ощущения.

Настасья Тимофеевна, проходя мимо открытых дверей в комнату дочери, заметила, как тихо лежит ее ненаглядная Алинушка, странно приложив руку к груди. Раньше мать не замечала такого за дочерью – чтобы с утра, уже встав, Алина снова улеглась! Это было столь необычно, что с нехорошим предчувствием Настасья Тимофеевна зашла к дочери.

– Алина, что-нибудь случилось?

– Нет, мама, не волнуйся, все нормально...

От матери не ускользнула мгновенная гримаска боли, промелькнувшая по лицу девушки. Рука Алины вздрогнула, как будто плотнее прижимаясь к груди, и Настасья Тимофеевна теперь уж испугалась не на шутку.

– Доченька, а чего это ты за сердце держишься?

– Ерунда, не волнуйся... Слушай, как ты думаешь, почему Саша уже два дня не звонил?

– Никуда не денется твой Саша. Ну, работы у человека много, забегался. Позвонит. Александр – очень ответственный человек, не переживай... А вот с тобой что?

– Сейчас пройдет.

– Что?

– Да вот тянет как-то...

– Где именно? – мать подсела к дочери и осторожно отвела от груди ее руку. – Здесь? Или в боку?

– Здесь, чуть пониже груди. Прямо под грудью.

– Внутри?

– Да.

– А в спину не отдает?

– Нет.

– А вот здесь, под горлом? Как будто дышать труднее. Как будто камень лежит...

– Немного.

– Сильно болит?

– Нет, ма, я же сказала. Ерунда, сейчас все пройдет, что ты волнуешься!

– Это не ерунда, – Настасья Тимофеевна строго взглянула на дочь, глаза ее были полны тревоги. – Это сердце, Алинушка, так болит у людей. Я по папиному сердцу знаю – у него все точно так же бывает. Подожди...

Она вернулась через минуту с таблеткой валидола и протянула дочери.

– Положи под язык и соси.

– Мама, ну перестань...

– Слушайся! – насильно всунула в рот дочери таблетку Настасья Тимофеевна. – Ну как же так, доченька? Ты же еще такая молодая, с чего тебе вдруг сердце рвать, а? У тебя же еще вся жизнь впереди, ты уж осторожней. Не" переживай так. Ничего с Александром не случится. Он у тебя самый сильный, самый смелый. Ты посмотри, из каких он только передряг ни выбирался. А сейчас, он же сам говорил, вообще никакой опасности. Так, формальности кое-какие утрясти, проверить кого-то там...

– Мама, я так за него боюсь, – слезы навернулись на глаза Алины. – Мне почему-то страшно.

– Вот глупости!

– Я знаю, что глупости. Но мне страшно. Скорее бы он вернулся!

– Скоро, Алинушка, скоро вернется. Ты же помнишь, что он обещал, когда последний раз звонил: неделька-другая, и он приедет. Сыграем свадьбу...

– Мама, я без него очень скучаю!

– Знаю, дочка, знаю, – Настасья Тимофеевна ласково погладила дочь по голове. – Он парень хороший, мне нравится. И папе понравился...

– Скорее бы он возвращался. И только бы с ним ничего не случилось!

Сердце девушки ее не обманывало – в более паршивую передрягу Банда еще не попадал.

Именно в это время где-то там, далеко на юге, в Одессе, он лежал без сознания на грязном и холодном бетонном полу больничного морга...

Очнулся он мгновенно. Ведро ледяной воды, вылитой Остапом Банде на голову, сразу же привело его в чувство.

Он приподнял тяжелую голову и обвел взглядом все вокруг, пытаясь вспомнить, что с ним произошло, где он сейчас и как сюда попал. Наткнувшись взглядом на Остапа, Василия Петровича и этого, неизвестного, ударившего его сзади, он вспомнил все и застонал от боли.

– Ну вот и оклемался, кадр, – констатировал возвращение сознания к Банде Василий Петрович.

Он уже успел сбросить свой белый халат, перчатки и остался в джинсовом костюме и легкой футболке. – Иди, зови Нелли Кимовну.

Тот, который ударил Банду, вышел из прозекторской, а Василий Петрович поставил напротив Банды два стула и уселся на одном из них. Остап молча, не двигаясь и не спуская глаз с Бондаровича, стоял у двери, все так же сжимая свою резиновую дубинку.

Банда, снова уронив голову на грудь, пытался сосредоточиться.

"Так. Сколько времени я был в "отключке"?.. Вот черт, руки связали, даже на часы не посмотришь!"

Он сидел на стуле с высокой спинкой, и руки его были стянуты за спинкой стула так, что Банда и пошевелиться не мог. Парень попытался растянуть узел или хоть немного подвигать руками, но это ему не удалось – узел вязал профессионал, и освободиться от него или чуть расслабить было невозможно.

Дверь открылась, и в прозекторскую вошла Рябкина. Все такая же симпатичная, улыбчивая – ну просто само обаяние! Выдавали ее только глаза – глаза были теперь злые и строгие, холодным прищуром будто пронизывая Банду насквозь.

– Ну здравствуй. Банда! – улыбнулась она ему, усаживаясь на стул напротив и грациозно положив ногу на ногу, отчего приоткрылись красивые круглые колени. – Мы с тобой уже вроде пытались беседовать по душам, но ты оказался не слишком откровенным. Придется нам с тобой поговорить еще раз. Только более открытый и честно. Ты, надеюсь, не против?

– Поговорим, – чуть шевельнул Банда пересохшими губами. – Только дайте попить сначала.

– С этого, если мне память не изменяет, и прошлый наш разговор начался, да? – она снова улыбнулась ему. Голос ее звучал так ласково, что трудно было поверить в то, что сейчас друг против друга сидят два заклятых врага. Только один был связан, а другой чувствовал себя вполне комфортно в окружении своих дрессированных горилл. – Карим, дай ему, пожалуйста, попить. И нельзя ли его развязать?