Все это она делала на скорости шестьдесят пять километров в час. Стрелку на этой цифре она увидела тогда, когда пыталась проскочить в разрыв между микроавтобусом и троллейбусом, вымытым и сверкающим, словно только сегодня сошедшим с конвейера и буквально полчаса выехавшим на линию. Этот маневр ей не удался, и микроавтобус на всей скорости ударил «тойоту» Софьи Куприной в правое крыло, вдавливая дверь.

Машина по инерции пронеслась несколько метров и попала под троллейбус, смятая сильным ударом микроавтобуса. Последнее, что увидела Софья, — это лицо водителя микроавтобуса и лица пассажиров троллейбуса, застывшие, словно рыбы в аквариуме, за задним стеклом.

Раздался ужасный скрежет рвущегося, раздираемого металла. Посыпалось выбитое стекло. Машину Софьи смяло. Каким-то чудом уцелевшая сирена включилась сама собой. «Тойота» сигналила без остановок почти две минуты.

Когда приехала «Скорая» и милиция, когда сбежалась куча людей, Софья Ивановна Куприна была уже мертва.

— Твою мать, дура! Куда же ты лезла? Твою мать! — потрясая кулаками и размазывая кровь по лицу, кричал водитель микроавтобуса «McDonald's». — Троллейбус же привязанный, он же никуда не увернет! Зачем ты щемилась? Вот дура! Баба за рулем — это смерть на дороге. Если не она кого-нибудь придушит, то ее обязательно задавят, как жабу.

Сотрудники ГИБДД ходили, мерили рулетками, матерились абсолютно беззлобно, составляли протокол. Женщина — водитель троллейбуса смотрела на машину «Скорой помощи», на пульсирующий синим цветом фонарь и плакала. Слезы струились по ее щекам, губы были ярко-красными, как цвет носа клоуна на микроавтобусе.

Гаишник ее пытался успокоить, поглаживал по плечу и говорил:

— Ну что ты, дура, ревешь? Все уже закончилось. Кончай реветь и подпись поставь.

Женщина попыталась поставить подпись, держа шариковую ручку грязной рукавицей.

— Да сними! — сказал сотрудник ГИБДД.

— Что снять?

— Рукавицы, дура, сними! И не реви, подписывай, да смотри, чтобы ни одна капля на протокол не упала!

— Какая капля?

— Слезы твои.

В двенадцать ноль-ноль в галерее «Мост» раздался звонок, и сотрудники узнали, что Софья Ивановна Куприна полчаса тому назад погибла в дорожно-транспортном происшествии и сейчас ее тело везут в морг. Сотрудники галереи были в шоке и тотчас принялись ссориться и спорить, кто должен отыскать Олега Петровича и сообщить ему трагическую новость.

ГЛАВА 18

Фима Лебединский приготовился к встрече московского гостя. В два часа дня он уже ходил вокруг заброшенного двухэтажного дома, стоящего в овраге, кричал и бросался камнями в бродячих собак и котов, которых в овраге водилось великое множество. Водка и пиво стояли в ванне, наполненной водой, и Фима уже один раз слил воду и наполнил ванну свежей.

Он поглядывал на дорогу.

«Только бы не приперлись мои музыканты! Пронюхают, что у меня есть выпить, словно из-под земли выползут. Ну да ладно, пошлю их куда подальше, — рассуждал Фима, засовывая под раздолбанное крыльцо палкой мусор — пакеты из-под молока, коробки уже непонятно из-под чего, консервные банки.

Джип Олега Петровича Чернявского долго колесил по Витебску. Водитель выспрашивал у прохожих, где находится необходимая ему улица.

В конце концов Олегу Петровичу вся эта езда по провинциальному городу надоела, и он позвонил Фиме. Тот был на крыльце, когда затрещал телефон. Фима вбежал, схватил трубку, боясь, что не успеет, но ему повезло. Олег Петрович был настойчив.

— Лебединский слушает, говорите! — громко крикнул в трубку Фима.

— Добрый день, — услышал знакомый голос Фима. Слышимость была настолько отчетливой, что Ефиму даже показалось, человек даже не звонит, а говорит ему прямо в ухо. — Не могу отыскать улицу,

— Овраг знаете? Вы где?

— Мы возле амфитеатра.

— Это совсем рядом. Ладно, будьте там. У вас какая машина?

— Черный джип.

— А номера? — поинтересовался Фима.

— Номера российские, — услышал он в ответ.

— Стойте там, я сейчас сам появлюсь. Семь минут.

— Хорошо.

Олег Петрович сказал, где они будут стоять, у какого входа и с досадой сплюнул себе под ноги:

— Придурок какой-то!

— Когда похороны? — поинтересовался водитель, глядя на мрачное лицо шефа.

— Какие похороны?

— Нашего эксперта.

Чернявский передернул плечами:

— Когда приедем в Москву, я разрулю это дело, а сейчас не знаю.

— Это же надо! Она неплохо водила, — принялся рассуждать шофер Олега Петровича о водительских талантах Софьи Ивановны Куприной.

— Да уж, говорят, водила хорошо, правда, я с ней никогда не ездил.

— Это же надо!

Но тут водитель увидел выражение лица шефа и понял, что лучше на эту тему разговор не продолжать, а смолкнуть.

Через семь минут появился Фима в своем старом черном костюме, в запыленных ботинках. Верхняя пуговица синей тенниски была расстегнута, лицо Фимы было коричнево-красным, на лбу поблескивали капельки пота. Увидев шикарную тачку, Фима чуть дар речи не потерял. Такие машины в Витебске редкость: огромная, хромированная, с тонированными стеклами, величиной с маленький автобус.

«Могучее авто!» — решил Фима, изображая приветливую улыбку и вытирая потные ладони о брюки.

— Здравствуйте! Это вы Олег Петрович? — обратился он к водителю.

— Нет, это не я. Олег Петрович, вас!

Чернявский стоял с другой стороны машины. Дверь была открыта, из салона слышалась негромкая музыка.

— Здравствуйте. Ефим, — обратился Чернявский к Фиме, протягивая руку.

Фима угодливо кивнул, изображая всем своим видом преданность, подобострастие и некоторую отчужденность.

— Ну как это вы не смогли до меня добраться? Вы бы не улицу искали, спросили бы, где живет Ефим Лебединский, и вам здесь каждая собака рассказала бы, как до меня добраться. Меня в Витебске и по области все знают, у меня свой оркестр.

— Хороший оркестр? — спросил Олег Петрович.

— Лучший, мы на прошлом «Славянском базаре» с программой выступали.

— А, — промямлил Олег Петрович, оглядывая Фиму, ощупывая его взглядом. Фима ему не понравился, он вызвал у владельца галереи брезгливое чувство. Ему даже захотелось тщательно вытереть носовым платком руку, которую пожал Фима. Но он не стал этого делать. Покупать и продавать картины было его работой, и он знал, что с потенциальным клиентом надо работать вежливо, ведь это в его интересах.

— По какому вы ко мне делу? — осведомился Фима, склонив голову к правому плечу.

— Да дело у меня вот какое… Может, мы поедем, пообедаем в какой-нибудь ресторан?

— К черту рестораны! Водка и пиво у меня дома всегда стоят. Вы с шофером, можете и выпить.

Естественно, Олегу Петровичу Чернявскому хотелось попасть в дом к Фиме, вполне могло оказаться, что он увидит что-то такое, что его заинтересует.

— А я думал, вы художник, а вы, оказывается, музыкант.

— О да, Ефим Лебединский — музыкант. Если бы жизнь сложилась по-другому, карта легла не так, как легла, я бы был очень известным человеком, хотя и так меня все знают. Без меня ни одного покойника на тот свет не отправят.

«Ефим играет преимущественно на похоронах. Что ж, какая разница, скрипач он, пианист или трубач?» — Чернявскому это было по барабану.

— Хорошо, давайте подъедем к вам, — сказал он, открывая дверцу, предлагая Ефиму сесть в машину.

Фима осмотрелся по сторонам, видит ли его кто-нибудь из знакомых. Ему еще никогда в жизни не доводилось ездить на такой роскошной тачке, даже шестисотый «мерседес» по сравнению с этим джипом мог «отдыхать». Фима забрался в салон, попытался опустить стекло, чтобы его видели, но, естественно, не разобрался, как это делается: не нашел привычной ручки. Водитель со своего места опустил тонированное стекло, и Фима высунулся чуть ли не до пояса.

Чернявский уселся впереди рядом с водителем. В салоне «вкусно» пахло, играла музыка, мягкая и тихая.