Вот о чем следовало подумать, так это о том, чтобы вид иметь респектабельный. Когда хорошо выглядишь, тогда и разговор совсем по-иному ведется.

«На сколько ты выглядишь, Фима, столько денег тебе и предложат, а выглядишь ты всегда на бутылку дешевого чернила», — вспомнилось высказывание московского дяди Якова Наумовича.

Фима отутюжил измятые брюки, начистил, как мог, ботинки, перевязал шнурки — так, чтобы не было видно узлов. Отутюжил тенниску, уже месяц висевшую в шкафу на деревянных плечиках. Выглядел он теперь, по его же собственному мнению, не меньше чем на четыре с плюсом.

Софья Ивановна Куприна вспоминала о своем возрасте два раза в сутки: ранним утром и поздним утром — так уж устроена женщина, с этим ничего не поделаешь. Поднявшись с постели, помахав перед раскрытым окном руками, она посмотрела на свое отражение. Женщина в зеркале ей, как правило, не нравилась. Но, приняв душ, позавтракав, проведя полчаса у зеркала, она молодела сразу лет на десять-двенадцать, после чего начинала себе немного нравиться.

Так было и сегодня.

Она проснулась, сделала легкую зарядку, взглянула на свое отражение и почему-то, как в детстве, показала своему двойнику в зеркале кончик языка.

«Что, мешки под глазами? Немного припухшее, отечное лицо, волосы растрепаны? Ну да ничего. Контрастный душ, завтрак малокалорийный, но очень витаминный, чашечка крепкого кофе, основательный макияж, со вкусом подобранная одежда, и ты будешь выглядеть отменно. Хотя к чему сегодня стараться, ведь Олега Петровича не будет. Когда он у меня ночевал, когда я ему отдавалась со страстью сорокалетней женщины, умелой и искушенной во всех премудростях плотской любви, он сказал перед уходом, что уедет дня на два. Значит, сегодня его не будет, можно и не выкладываться на все сто. Разве он один? Мужчин полный город, а на меня, даже когда я за рулем, обращают внимание. И в галерее на меня глядят иногда так, словно пытаются сбросить одежду и увидеть обнаженной. От этих взглядов кровь приливает к лицу, а на душе становится легко, словно бы я взлетаю над столом и медленно парю, как космонавт в безвоздушном пространстве. Нет, нет, — сама себя поправила эксперт галереи „Мост“ Софья Ивановна Куприна, — не как космонавт, а как женщины на картинах Шагала.»

Она позавтракала, сварила себе очень крепкий кофе в стильной, прекрасного дизайна, итальянской кофеварке и с чашечкой в руках подошла к окну, посмотрела на улицу. Погода стояла чудесная, ясная, солнечный день — типичное московское лето.

«Как на картине Поленова „Московский дворик“, даже колокольня церкви видна из моего окна. А вот дворик не тот, но состояние абсолютно поленовское.»

Софья Ивановна пила кофе неторопливо. Ей почему-то стало грустно, захотелось выкурить сигарету, но она сама себе сказала: «Нет, это будет уж слишком. Что-то ты, Софья, перестаешь себя контролировать. Служебный роман затеяла, да причем с боссом. Подобные вольности к добру не приведут. Сотрудники начнут шушукаться, обсуждать. Хотя какое мне до них дело? Мне с ним было хорошо, хотя второй муж, по сравнению с Олегом, был куда лучше, интересней и веселей. Ну да что поделаешь, что о нем вспоминать? Он уже отрезанный ломоть, думать о нем — лишь душу бередить».

Вымыв посуду, так и не выкурив сигарету, Софья устроилась перед зеркалом в спальне и принялась колдовать над своей внешностью. Самое сложное было нарисовать губы, и она провозилась с этим минут пятнадцать. Затем промокнула их салфеткой, взглянула на изящный отпечаток, потом на свое отражение.

Когда она занималась макияжем, то воспринимала свою внешность фрагментарно: глаза, брови, прическа, щеки, губы — все по отдельности. И лишь в конце, одевшись, она остановилась перед шкафом с огромным зеркалом, осмотрела себя всю, от каблуков на изящных туфлях до прически, расстегнула две пуговицы на блузке — так, чтобы в разрезе виднелся край кружевного белья, поморщилась.

— Не фиг стараться? — сказала она, глядя на своего двойника, и застегнула вторую пуговичку.

С сумочкой и солнцезащитными очками в руках, уже собравшись уходить, она замерла, звякнув ключами.

— А таблетку? — сказала сама себе.

Она снова вернулась в ванную комнату, взглянула на бутылочку: в ней было четыре таблетки. Софья открыла пробку, вытряхнула на розовую ладонь таблетку, вошла в кухню, цокая каблуками по сверкающему паркету. Наполнила стакан минералкой, положила таблетку на язык и, не разжевывая, проглотила, запив четырьмя глотками воды. Она старалась пить воду аккуратно, чтобы не испортить губы, и это ей удалось — на краю стакана остался только туманный след.

«Ну вот, теперь полный порядок. Хотя примета скверная, когда что-нибудь забываешь. Надо взглянуть на себя в зеркало и трижды сплюнуть через левое плечо.»

В подъезде встретилась соседка, она возвращалась с прогулки и вела на поводке смешного мопса.

— Здравствуй, Софья! Прекрасно выглядишь, — сказала пожилая седоволосая женщина.

— Стараюсь, Вера Ильинична. Что нам, незамужним, остается делать?

— О да, у тебя еще все впереди, — сказала Вера Ильинична и, без зависти осмотрев симпатичную соседку, резко дернула поводок. — Пошли, Маня, пошли, что ты расселась на площадке, словно забыла, где живешь?

— Успехов вам, — бросила через плечо Софья Ивановна.

— И тебе, Софья, всего хорошего.

Машина стояла во дворе. Софья открыла ее, села, прогрела двигатель — так она делала всегда, даже летом. И аккуратно, проклиная соседа с пятого этажа, поставившего свою «хонду» очень неудобно, вырулила со стоянки и медленно покатила по двору. Солнцезащитные очки уже поблескивали на ее лице, отражая яркое синее небо и белые, медленно плывущие облака,

Софья была водителем внимательным. Еще ни разу за всю жизнь она не была оштрафована и дел с московской автоинспекцией не имела.

«Тише едешь, дальше будешь», — любила она повторять, в общем-то, туповатое изречение, неизвестно по какому поводу и кем придуманное.

Ехала она не тихо, но и не быстро — так, как каждый день. От ее дома до галереи при благоприятной ситуации на дороге можно было доехать минут за тридцать пять, а при неблагоприятной — и в час не уложиться. Сейчас основной поток автомобилей уже схлынул, было одиннадцать часов, и на дороге стало просторнее.

«К половине двенадцатого буду на месте, а без двадцати двенадцать войду в свой кабинет. Проверю почту, выпью кофе, зайду к соседям. Выкурю сигарету, немножко посплетничаю и займусь составлением каталога на следующий год», — вот с такими мыслями и ехала Софья на работу.

Когда до галереи оставалось минут двенадцать — пятнадцать езды, Софья почувствовала себя скверно: вдруг как-то быстро застучало сердце, в глазах поплыли круги.

— Господи, что это со мной? — она тряхнула головой, сорвала с лица солнцезащитные очки, швырнула их на соседнее сиденье, крепче вцепилась холодными влажными пальцами в баранку. — Ну, давай же, давай! — произнесла она, обращаясь к машине.

Объезжая застывший на перекрестке грузовик, она подъехала к белой линии и затормозила. Светофор замигал предупредительным желтым.

— Ну, быстрее, быстрее! — вся холодея, шептала женщина и, как маленький ребенок, как школьник, глядя на светофор, вдруг начала повторять считалочку: — Раз, два, три, свет зелененький, гори!

Зеленый вспыхнул. Она зазевалась. Сзади начали нервно сигналить, словно пытались подтолкнуть ее машину.

— Вперед! — сказала Софья.

Изображение в глазах двоилось, а сердце на какое-то мгновение замерло, и Софья перестала его чувствовать. Ее автомобиль рванул с места резко, на очень большой скорости проскочил перекресток. Она попыталась сразу же за перекрестком перестроиться, чтобы затем повернуть направо. Она чувствовала, что ей плохо, нестерпимо плохо, что надо остановиться. Но она не могла.

— Сейчас, сейчас, — говорила она и, уже прицелившись, чтобы подрезать микроавтобус темно-синего цвета с надписью «McDonald's» и мордой клоуна с ярко-красным, как стекло на светофоре, носом. — Раз, два? три, свет зелененький, гори! — глядя на растянутый в улыбке рот клоуна, выкрикнула Софья Ивановна Куприна, поворачивая баранку влево, затем вправо.