Через несколько дней Мортон получил телеграмму от Пейкерса:

Мери Гибсон арестована за убийство скупщика и за попытку отравить сэра Джонса, пойманная на месте преступления камердинером генерала. Брак недействителен. Мери Гибсон оказалась законной женой Педрозо. Джон.

Сообщив телеграмму обрадованной Джесси, Мортон грустно проговорил:

— Теперь всякая опасность для вас и для вашего отца устранена… Вы можете покойно вернуться домой, не боясь никаких преследований… Моя роль окончена… Можно начинать хлопоты о разводе, чтобы вернуть вам свободу, которой вы временно были лишены в силу необходимости… чтобы спасти себя и отца…

Джесси молча вышла из комнаты, не говоря ни слова.

Когда Генри окончательно выздоровел и мог уже вставать с кровати и ходить, он утром вышел из дома и вернулся через некоторое время с целой связкой бумаг.

— Джесси, — обратился он к жене, — выслушайте меня внимательно… Вот здесь отчет о вашем состоянии, которое вы передали мне в день вашей свадьбы. Теперь всякая опасность миновала и я возвращаю его вам в целости с процентами за все время…

— Позвольте, Генри, а как же расходы… что я тратила на себя… Кулон, например… эта вилла…

— Ведь вы были же моей женой… — улыбнулся Генри. — А разве не должен муж исполнять капризы жены?.. Ну, так слушайте дальше: вот эта бумага, мое согласие на развод… Вам я советую вернуться к отцу… Вы еще молоды… встретите кого-нибудь, полюбите…

— А вы, Генри?.. — печально спросила Джесси.

— Что касается меня, я получил предложение участвовать в одной экспедиции в Африке, куда и уезжаю на днях…

— Вы твердо решили ехать в Африку, Генри?

— Да, бесповоротно!

— Ну, так и я поеду с вами!.. — с внезапной решимостью заявила Джесси.

— Опомнитесь, Джесси!.. Куда вы поедете?.. Там опасности, лишения, труды…

— Зато я буду с вами…

— Джесси, ради Бога, не мучайте меня…

— Но я не хочу с вами расставаться, Генри!.. Я не могу!

— Джесси, да поймите, наконец, — горячо заговорил Мортон. — Я бегу от вас… Бегу от себя… потому что… потому что я чувствую, что не могу быть вам только братом… потому что чувство более глубокое захватило меня… Простите, Джесси, что я говорю вам так… Я бы этого никогда не сказал, если бы вы не принудили меня… Вот от этого чувства я и бегу, так как дал слово вам еще там, в Англии, вернуть свободу…

Джесси радостно слушала, не перебивая, и, когда Мортон окончил, она вдруг вся вспыхнула и подошла к нему вплотную.

— Так вы… любите меня, Генри?.. — прерывающимся голосом спросила она.

— Ну, да, если хотите… Люблю, люблю больше жизни, больше счастья, больше воздуха!.. Но не мучайте меня, Джесси… Вы видите, что мне тяжело… Пора покончить эту сцену…

— Да, пора!.. — серьезно проговорила Джесси, бросаясь в объятия Мортона. — Только… ты, мой Генри, в Африку не поедешь!..

ПИСЬМО

Рассказ

Николай Степанович Ардатов зашел в комнату жены. Комната была пуста. Смятая, еще неубранная кровать свидетельствовала о том, что молодая женщина только недавно встала.

На туалете в беспорядке разбросаны шпильки, гребешки, булавки. Гардероб полуоткрыт и из него выглядывает конец голубой шелковой юбки, обшитой кружевами. Два или три платья небрежно брошены на кровать.

По всему было видно, что хозяйка дома очень торопилась.

— Куда она могла уйти?.. — задал себе вопрос Ардатов и, минуту постояв, хотел было уже вернуться в свой кабинет, но тут его взгляд случайно упал на небольшой клочок бумаги, валявшийся на полу.

Николай Степанович машинально поднял его и хотел было положить на туалет, но внезапно остановился, видимо заинтересовавшись.

Клочок бумаги, поднятый им с пола, оказался оторванной половиной письма, исписанной красивым изящным почерком. Лист был небольшой, плотной дорогой бумаги, светло-фиолетового цвета и от него пахло духами.

Ардатов минуту поколебался, потом, видимо, любопытство превозмогло, — стал читать.

По мере чтения Николай Степанович постепенно бледнел, руки нервно мяли бумагу, лицо выражало целую гамму чувств, преобладающим из которых было страдание, страдание человека, внезапно узнавшего что-то очень страшное, очень большое…

Окончив читать, Ардатов бессильно опустился на стул, выронив обрывок письма на пол… Затем снова поднял и начал перечитывать…

…так и будет, мой маленький Верунчик. Я с наслаждением вспоминаю наше последнее свиданье и с нетерпением жду момента снова увидеться с тобой, обнять тебя и крепко, крепко целовать твою милую головку… Боже! Воображаю, как тебе тяжело с твоим медведем, мой Верунчик. Моя маленькая, хрупкая, нежная Верочка и… в объятиях такого, как ты пишешь, страшного медведя… Я не могу себе представить…

На этом письмо оборвалось.

— Боже, Боже!.. — неясно мелькало в голове у Ардатова. — Его Верочка, его чистая святая Верочка, с таким наивным личиком, почти ребенок и… вдруг… «медведь»… Он — медведь!.. «Как ты пишешь»… Значит, она в своем письме называла его так… Она… Она, его Вера, обманывает… и, по-видимому, уже давно… Но с кем же?.. Кто же он?..

Николай Степанович начал перебирать в уме всех знакомых. С чувством острой боли ему вспоминались те незначительные мелочи, на которые он раньше не обращал внимания… Вот, с Семен Ильичем она как-то особенно кокетничала… На Бориса Ивановича на вечере в благородном собрании бросила странный взгляд… Он тогда не придал значения, но теперь… теперь ему все ясно… И однако, как ни напрягал память Николай Степанович, а положительно остановиться ни на ком не мог…

Это было еще тяжелее.

Наконец, грузно поднявшись с кресла, он тяжелым шагом прошел в кабинет.

В душе его как-то все оборвалось… Чувствовалась пустота, бесцельность, ненужность…

Кое-как добравшись до кабинета, Ардатов плотно прикрыл дверь, бросился на кушетку и закрыл глаза. Тишина комнаты, подернутой полумраком от спущенной шторы, еще более усиливала горе, увеличивала и без того тяжелое настроение Ардатова.

Так он просидел минут двадцать, не стараясь да и не будучи в состоянии разобраться в своих переживаниях, все более и более погружаясь в какой-то бесцветный, тягучий, липкий туман…

Случившееся тяжелым кошмаром охватило его… Он ярко сознавал, что случилось… но мозг его не мог примириться с этим, не мог усвоить совершившегося, до того оно казалось ему невозможным…

Представить свою Верочку… Верочку, еще несколько часов тому назад так горячо ласкавшую его, в объятьях другого… того другого, которого он, еще не зная, ненавидел всеми силами своей души.

Ардатов встал с кушетки и прошелся по комнате.

Голова его пылала. В глазах мелькали зеленые круги, которые то увеличивались, то уменьшались, то принимали красноватый оттенок…

Он бессознательно подошел к зеркалу и поправил прическу, потом снова лег на кушетку, но тотчас же поднялся и сел, крепко охватил голову обеими руками. Он напрягал всю свою силу воли, чтобы понять случившееся, чтобы уяснить себе, что произошло, но не мог… Вот, вот он схватит нить, но внезапно мысль ускользала… Мозг, не будучи в состоянии совершить непосильную работу, отвлекался на мелочи…

— Изменила… променяла… на другого… его Верочка!., маленькая Верочка!.. — шепчут губы и в то же время в голову лезет назойливая мысль:

— Какой странный изгиб ручки у кресла… Там две полоски… нет, три…

Внезапно он вспомнил жену в вечернем капоте, маленькую, соблазнительную, страстную, и ему захотелось ее, захотелось обнять, прижаться к ней, положить голову ей на грудь и забыть, забыть все, хотелось как, хочется ребенку, испугавшемуся чего-нибудь, спрятаться на груди у няни…

Ему хотелось скрыться, уйти от того страшного, непонятного, которое вдруг насело на него и давило всей тяжестью горя…