...Из больничной палаты Мансуров вышел без проблем, да и из отделения тоже. Он испытывал облегчение пополам с разочарованием. Облегчение оттого, что все кончилось, что ему больше никого не надо убивать и можно, бросив все, уехать на родину матери, в глухую лесную деревеньку, где до сих пор стоял, медленно разрушаясь, завещанный ему дом. Ну а разочарование... Кто-то когда-то сказал, что о человеке следует судить не только по его друзьям, но и по врагам. Друзей у Мансурова не было, если не считать соседа, санитара Жеки, а враги... Черт подери! Он, Алексей Иванович Мансуров, математик божьей милостью, совершил величайшее в истории науки открытие и мог бы, кажется, рассчитывать на более серьезных оппонентов, чем обыкновенные бандиты и горстка религиозных фанатиков.
Да, это были совсем не те оппоненты, с которыми Мансуров хотел бы вести спор на равных. Да что там оппоненты! С его точки зрения, это были даже не люди, вернее — не совсем люди. “Унтерменш”, как называли их нацисты, — недочеловеки. В этом Мансуров был с ними согласен, но, как человек образованный и неглупый, понимал, что не следует забывать о судьбе, которая постигла тех же нацистов. Нельзя недооценивать противника, даже если он — унтерменш. Поэтому, выходя из палаты, Алексей опустил свободную от пистолета руку в карман халата, где лежали три оставшихся у него шприца — два полных, а третий почти полный. Пистолет оттягивал карман халата, и его тоже приходилось придерживать рукой. Алексей не знал, готово ли оружие к бою. Все, что Мансуров знал о стрельбе из пистолета, это куда следует нажать, чтобы бабахнуло.
Проблемы начались в коридоре — том самом, которым Мансуров добрался до реанимации. Он направлялся к знакомому туалету, чтобы избавиться от своего маскарадного костюма — просто снять его и бросить на грязный кафельный пол. Где-то там все еще оставалась его сумка. В сумку можно спрятать пистолет и оставшиеся шприцы с морфием, чтобы потом, на досуге, в безопасности, подумать, как лучше от всего избавиться.
Мансуров шел по коридору, стараясь не очень спешить, но, наверное, все-таки спешил — встречные врачи и медсестры провожали его удивленными взглядами, но, слава богу, ни о чем не спрашивали, не пытались остановить. Ноги сами несли его знакомой дорогой, и, сколько Мансуров ни пытался перейти на более плавный аллюр, из этого ничего не выходило — он словно утратил власть над собственным телом, и оно не неслось во весь опор только потому, что это было очень опасно.
Он шел, стараясь не спешить, и уже видел впереди, по левую руку от себя, заветную дверь туалета, когда в коридоре появились ОНИ. Их было двое, и они торопливо бежали ему навстречу — рослые, одинаково плотные, словно отлитые в одной форме, — бежали, грубо отталкивая, с дороги встречных, топоча блестящими черными ботинками и размеренно работая загорелыми локтями, похожими на шатуны паровых машин. Приглядевшись, Мансуров с растущим ужасом понял, что они отталкивают со своего пути только мужчин. Женщин хватали, вглядывались и отшвыривали прочь, как ненужный мусор. Волна испуганных криков и глухого возмущенного ропота катилась за ними следом — коридор, еще недавно пустынный, теперь почему-то оказался полон людей в белых халатах и цветных хирургических балахонах, будто нарочно явившихся сюда, чтобы поучаствовать в этом гнусном представлении.
Мансуров повернулся крутом и быстро зашагал в обратном направлении. Он знал, куда идет. Рядом со входом в отделение интенсивной терапии был запасной выход — не столько запасной, сколько служебный. Стоя на лестничной площадке перед дверью реанимации, Мансуров заметил лестницу, которая вела вниз, и сваленные кучей тюки с грязным бельем. Дверь могла оказаться запертой, но выбора у него не было. Кроме того, он сто раз видел по телевизору, как любые замки открываются одним-двумя выстрелами из пистолета. Пистолет у него был, и притом такой, который стрелял бесшумно. Только бы эти двое его не заметили...
И сейчас же, будто в ответ на его мысли, позади раздался сиплый возглас: “Вон он, сука! Стой, урод!”
Мансуров побежал. От него шарахались, прижимаясь к стенам. Халат медицинской сестры развевался на бегу, позволяя всем желающим увидеть спрятанные под ним подвернутые до паха мужские брюки. Медицинская шапочка свалилась, парик подпрыгивал на голове, норовя съехать на лицо. Маскарад кончился, и, несмотря на угрозу свободе и жизни, Мансуров чувствовал себя донельзя глупо в этом женском одеянии, с накрашенными губами и в мужских ботинках.
Вспомнив о пистолете, он остановился и резко обернулся, вскинув руку с пистолетом на уровень глаз. Те двое были уже совсем близко, метрах в десяти — двенадцати. Они бегали быстрее и, кажется, совсем не запыхались. “У него ствол!” — крикнул один из них. В коридоре завизжали, заметались, как вспугнутые летучие мыши. Мансуров прицелился, как сумел, и нажал на курок. Пистолет зло подпрыгнул в руке и неожиданно больно ударил по мясистому треугольнику плоти между большим и указательным пальцем. Выстрел был похож на негромкий хлопок в ладоши — хлоп! Какая-то женщина в белом халате споткнулась на бегу, коротко вскрикнула, упала на колени, а потом неловко завалилась на бок. Мансуров увидел на белом халате, в районе правой лопатки, стремительно разрастающееся красное пятно и снова спустил курок — хлоп!
Острые осколки белого кафеля с треском брызнули рядом с головой одного из преследователей. “Ну, козел!” — сипло взревел тот и бросился вперед, прямо на пистолет. Тело Мансурова кричало криком, умоляя его бросить бесполезное в его руках оружие и бежать со всех ног, но какой-то маленький участок в мозгу, еще не захваченный паникой, продолжал думать, считать, анализировать и, молниеносно завершив анализ, выдал резюме: бежать нельзя. Преследователи бегали быстрее, и на этой стометровке шансов уйти от них у Мансурова не было. Расстояние между ним и ближайшим громилой сокращалось, соответственно возрастали шансы попасть в него из пистолета. Сколько там патронов в обойме — десять? Семь? Нет, семь — это в нагане, а тут сколько? Может, восемь?
Хлоп! Лампа дневного света под потолком взорвалась, осыпай коридор дождем длинных кривых осколков.