После трех танцев, невероятно долгих и — для Кэта — мучительных, те двое наконец остановились у края площадки, освещенные розовым декоративным прожектором. Кэт хорошо различал, как незнакомец держал Анжелику за руки и о чем-то просил, а она качала головой, но рук не отнимала и даже не отстранилась, когда он порывисто к ней склонился. Кэт едва усидел. Однако тот, чужой, только ткнулся на короткое мгновение лицом ей в волосы — в сущности, Кэт его прекрасно понимал — и отпустил Анжелику. Он потрясенно глядел ей вслед, пока она не села на свое место, и тут встретил взгляд Кэта.

— Не убивай его, — улыбнулась Анжелика. — Он уже уходит, видишь?

— Это ты его убила наповал — бедняга теперь ночей спать не будет, жестокая женщина.

— Кэ-эти, — протянула она с укором, — я старалась, как могла. Ты сердишься?

— Нет, — ответил он все-таки с невольным холодком. — Что ты узнала?

— Ну да, сердишься.

— Ну да, сержусь. — Он через силу улыбнулся. — Как последний идиот, приревновавший женщину к фонарному столбу. Кто он такой?

— Эрик Ларсен. Ни много ни мало, космическая… нет, планетарная разведка.

— Так.

— Тот, второй, за их столиком, похоже, в самом деле его опекун. Но я не уверена, Эрик не захотел о нем говорить. Во всяком случае, они из одного экипажа, служат на «Люцифере». А еще… конечно, когда-то ему, как Виктору, делали пластические операции.

— Тоже после какой-то аварии?

— Кэт, но я ведь об этом не спрашивала! Просто сразу видно — у него кожа такая же гладкая, и борода не растет.

— Допустим. Тогда я не понимаю… Планетарная разведка — насколько это опасно?

— Знаешь, он уверяет, ничуть. Я и сама удивилась: если мы Виктора бережем как зеницу ока, то почему Эрику позволяется разгуливать черт-те где, на краю Вселенной? Хотя он говорил, что до сих пор ничего дурного с ним не приключалось.

— Нет, я не все-таки понимаю. Может, он и впрямь совсем посторонний человек и к нашей истории не имеет никакого касательства?

Анжелика задумчиво поводила пальцем по столу.

— Тут есть один момент… Если наш Виктор отличается отменным здоровьем и неистребимым оптимизмом, то Эрик… Насколько я поняла, его тревожат головные боли — порой совершенно дикие. Это брак, Кэти. Я не знаю, зачем их сделали на одно лицо, но Виктор получился, а Эрик — нет. Производственный брак.

Она помолчала, виновато глянула на мужа.

— И знаешь… наверно, я чуть-чуть переиграла, я не хотела, но он на самом деле потерял голову. Он очень просил… Кэти, я понимаю, что глупо, может быть, даже опасно, но не могла ему отказать. Ну пойми: Эрик — очень чистый, светлый, достойный человек, и я просто не смогла. Я обещала, что когда он вернется из следующего рейса, мы встретимся.

Глава 7

Лужица пролитой охотником воды на полу подсыхала. Виктор не был уверен, что удовольствие смочить запекшиеся, опаленные дыханием губы стоит таких мучений, но все равно медленно, сантиметр за сантиметром, полз к ней. Каждое движение, каждый вздох, каждый удар сердца отзывались болью в слабеющем теле, какими-то мгновениями оно делалось легким, как сухой лист, и словно бы начинало покачиваться в воздухе. Тогда он останавливался и пережидал, прижавшись щекой к прохладному покрытию палубы чужого корабля. А затем снова немного продвигался вперед.

Он и сам не знал, зачем это делает. Все могло быть гораздо проще: три выстрела из дезинтегратора наугад, куда-нибудь вниз или вбок, а последний себе в голову, чтоб не мучиться, и больше никаких хлопот. Закусив губу, он приподнялся, оглядел, примериваясь, коридор. Пес его знает, где у пирата самые важные потроха, в какую сторону целиться. Вот если б тот дикий охотник не унес с собой большого деза… А так — что?

Сильные пальцы вдруг сжали руку с оружием, и знакомо пахнуло дымком костра. Вздрогнув, Виктор уронил голову и снизу вверх посмотрел на возвратившегося киано. Охотник сидел рядом на коленях, одной рукой крепко стиснув ему запястье, другая лежала на рукояти ножа, и дезинтегратор по-прежнему торчал у него за поясом. Желто-зеленые глаза блестели, темное, не по возрасту суровое лицо дрогнуло в нежданной усмешке. Тей легко отнял второй дезинтегратор и отложил в сторону, а Виктор вдруг ощутил, что, кроме дыма, от дикого охотника пахнет… вином! Хорошим, дорогим десертным вином.

— Ты где налакался, бродяга? — не то спросил, не то подумал он.

Охотник опять усмехнулся. Человек не боится; Эрик тоже не испугался, когда открыл глаза и увидел Тея. Он все сразу понял — и кто такой Тей, и откуда он взялся, и почему ушла та страшная головная боль, от которой он, Эрик, стонал и метался на постели у себя в каюте. Он понял, что Охотник явился заплатить долг, и был благодарен, вот только вздумал было отнять оружие, но Тей не позволил — ему было стыдно, что унес чужую вещь, и он хотел отдать ее обратно. Эрик смирился и угостил Гея вином и еще какой-то дрянью, которую Тей есть не стал, зато вина напился вволю. Эрик очень смеялся, но Гей. не совсем понял почему. А теперь он здесь, чтобы вернуть чужаку оружие. Он вынул из-за пояса дезинтегратор, положил его рядом с маленьким и поднялся.

Уходишь? — молча спросил Виктор. Безо всякого упрека, с грустью, точно так же, как чуть раньше спрашивал Эрик. Тей почувствовал себя виноватым: он забыл о том, что гласит Закон милосердия. Отодвинув носком сапога оба дезинтегратора подальше, он сходил в каюту, набрал в горсть воды и, приподняв Виктору голову, поднес ладонь к его губам.

Всполошившаяся от неловкого движения боль в левом боку оглушила обоих, человека и киано, однако Виктор, выпил все до капли. Тей сам чуть не застонал, когда укладывал его обратно. Мудрый древний Закон выживания вдруг утратил свою непреложность и показался чем-то неясным и необязательным. О звезда Тей, ведь у чужака лицо, как у Эрика — так неужели Охотник ему не поможет?

Враз решившись, Тей потянул ворот Викторова защитного костюма, и прозрачный скафандр легко разошелся на груди. Тей не стал снимать его совсем, чтобы не пугать и не мучить человека понапрасну, а положил обе ладони ему на бок, на разорванную селезенку, и принялся врачевать, как это умеет любой из Охотников-киано.

Через одежду Виктор ощущал легкое покалывающее тепло от рук пропахшего костром чужака с вертикальными кошачьими зрачками, и острые режущие боли стали затихать и наконец уснули совсем. Он почувствовал невероятное облегчение — и разом невероятную слабость. А Тей еще долго сидел над ним, перемещая ладони по разбитому телу, и на застывшем лице его блестели капельки пота. Не в силах удержаться, Виктор несколько раз открывал глаза и изучающе смотрел на него, однако охотник творил какое-то великое таинство, и любопытствовать было неловко.

Наконец Тей закончил. Руки его стали холодны и слабы, как у старика, и вялые — такие руки не смогли бы сжать грозный охотничий нож. О звезда Тей, как это трудно, как тяжело — помочь одному человеку, а затем прогнать смерть от другого. Он обессилено привалился к переборке рядом с Виктором. Что ж ты наделал, Охотник Тей?

Он уткнулся в колени, подтянутые к груди, и запустил пальцы в нечесаные волосы. Зачем ты связался с чужаком? Ведь ты ему ничего не должен! Если бы не Эриково вино, никогда бы… А это теперь на всю жизнь: презрев Закон, ты помог человеку, и пока вы оба живы, ты будешь слышать его боль, она будет мучить тебя и звать, и ты снова и снова станешь к нему приходить и в конце концов погибнешь, потому что человек не умеет беречь того, кто ему друг. О, горе тебе, Охотник Тей!

Вздрогнув, словно его толкнули, Виктор открыл глаза. Это еще что? Куда меня еще занесло-то? Номер в гостинице, что ли? Он проморгался и сел, озадаченно оглядывая стены. Благородных тонов ковровый узор, скрытые светильники под потолком, которые льют уютный рассеянный свет, блестящие золотом крутобокие кувшины в нише — встроенный бар? — и два роскошных кресла. В одном из них, удобно вытянув ноги, восседал давешний охотник: в левой руке широкий бокал, правая на рукояти ножа.