— Э-эй, аллах! — закричал вдруг Хамза от избытка чувств.
«А-а-л-л-л-ах…» — разнеслось кругом.
Квартал ожил, послышалось покашливание, где-то далеко раздался свисток ночного сторожа.
Гюллю тоже проснулась от этого крика, прислушалась: да, это братец, и опять пьяный. Привяжется по какому-нибудь пустяку, поднимет скандал. Будь проклята такая жизнь! Как сладко она заснула, и вот — на тебе… «Работай, работай, работай. Собаки и те отдыхают, а ты не смей. Только заснешь, как…»
Пьяные голоса приближались. Она снова прислушалась: «Идут. Да их, кажется, несколько человек. Должно быть, опять ведет с собой пьяных дружков. А горланят-то как!»
Гюллю толкнула спавшую рядом мать. Голос брата слышался совсем близко. Мать не просыпалась. Гюллю приподнялась и потрясла ее:
— Мама, мама… Мамочка!
Тяжело вздохнув, женщина открыла глаза, отбросила одеяло и спросонья растерянно посмотрела на дочь.
— Вон, идет твой, — сказала Гюллю. — Я ложусь, просто умираю, так спать хочется. Спросят обо мне, скажи — спит, не буди!
Она упала на подушку и натянула одеяло на голову.
Крик Хамзы под самыми окнами вывел женщину из оцепенения, она соскочила с кровати и, схватив ночник, бросилась к дверям. Мужчины уже колотили в дверь ногами.
— Иду, Хамза, иду!
Она открыла дверь. Слабый свет ночника выхватил из темноты пьяные лица пятерых мужчин.
— Почему так долго не открывала?
Женщина пыталась сказать что-то в оправдание, но Хамза повернулся к ней спиной.
— Заходите, — пригласил Хамза. — Прошу, Рамазан-эфенди!
— Мы всех побеспокоили… — смешался Залоглу, увидев разобранные постели.
— Что значит побеспокоили? Ты, оказывается, церемонии разводить мастер. Что это за слово «побеспокоили»? Кого побеспокоили, эту бабью команду? Будь как дома, не стесняйся, ради аллаха!
Мужчины в грязной обуви ввалились в комнату и сразу же наполнили ее горячим дыханием и запахом водочного перегара. Хамза, заметив спящую сестру, резко повернулся к матери. Мерием боялась сына, как самого аллаха. Она тотчас поняла, чем недоволен Хамза, подошла к постели дочери и стала трясти Гюллю и что-то шептать, так чтобы не слышали гости.
Гюллю была взбешена. Брат, отец… Они ведь не боги… Не от них она получает хлеб…
У Мерием голова шла кругом.
— Вставай, девочка, — умоляла она, — прошу тебя!
Нет, она не встанет, не встанет — и все тут, ни за что не встанет! — Ради аллаха, Гюллю! — не унималась мать, боязливо озираясь на сына. Вдруг Хамза шагнул к кровати Гюллю и одним рывком сдернул с нее одеяло. Вместе с одеялом взметнулся подол ночной рубашки и обнажил на миг ноги девушки.
Залоглу оторопело уставился на Гюллю и уже больше не сводил с нее глаз.
Гюллю соскочила с кровати и набросилась на брата:
— Отдай одеяло! Отдай, тебе говорят!
— Стыдно, — пьяно куражился Хамза, — разве можно при гостях спать. Ну, не стыдно тебе?
— Нет, не стыдно. Отдай одеяло!
— Веди себя как следует!
— Отдай одеяло!
— Ну погоди, я еще поговорю с тобой.
— Говори на здоровье. Он еще будет говорить… Отдай одеяло!
Между ними вырос Решид. Он отнял у Хамзы одеяло.
— Ну-ну, довольно. Ступай-ка, займись гостем!
— Благодари гостя, — прошипел Хамза, — а то я научил бы тебя, су…
Решид закрыл ему рукой рот, предупредив ругательство, уже сорвавшееся было с языка Хамзы. Потом он опустился на корточки возле кровати. Мерием присела рядом. Вдвоем они пытались успокоить девушку. Но Гюллю не унималась. Зачем он поднял ее? Они привели гостей, а ей-то какое дело? Ведь здесь не кабак.
Залоглу как завороженный смотрел на Гюллю. Гюллю укуталась в одеяло и сидела теперь на краю постели, насупившись, не обращая внимания ни на уговоры Решида, ни на мольбы матери.
Какая девушка! — мечтательно повторял Залоглу. — Женщина и должна быть смелой, когда нужно, должна уметь держать оружие, уметь постоять за себя. Эта была именно такой. Такая рука и пистолет удержит и кинжал. Она не покорится. Не станет унижаться. И никакой Хамза ей нипочем…
Все подняли стопки и ждали его. Он взял свою и, чокнувшись, осушил до дна.
Гюллю с нескрываемым отвращением рассматривала сидевших за столом мужчин. «Какой нелепый вид у этого типа!»
Залоглу тоже смотрел на нее. Она презрительно усмехнулась. «А усы-то, усы! Напялил сапоги, пояс, отпустил усы и небось считает себя человеком…»
Но Залоглу не замечал сдвинутых бровей Гюллю, он расцвел под взглядом девушки.
Налив себе стопку, он поднял ее и провозгласил тост за здоровье Гюллю. А когда поднес ко рту, хитро подмигнул ей.
«Чего это он? — подумала Гюллю. — Кому это он моргает? Уж не мне ли? Да кому ты нужен!.. И улыбается-то как противно. Ну и тип! Да ты и ноготка Кемаля не стоишь!» — Гюллю знала много бранных слов и не скупилась теперь наделить ими Залоглу в полную меру.
Залоглу налил себе еще. Он не сводил глаз с Гюллю, истолковав по-своему остановившийся на нем взгляд девушки.
У него затеплилась надежда. Только бы она согласилась, на свете ведь нет ничего невозможного. А своего дядьку он попробует уговорить. Потом они подкинут Джемширу немного деньжат и увезут девушку. Он поселился бы с ней в имении, перестал бы кутить. А что если дядька заупрямится? Скажет: «Выдумал тоже! Столько есть благородных девушек из хороших семей, а ты хочешь взять в жены отродье какого-то вербовщика…» Ну и пусть говорит, упаду ему в ноги, стану умолять. А если и это не поможет, попрошу заступничества у Ясина-ага. Дядька никогда не пойдет против Ясина, ни за что не пойдет против управляющего. Ведь в имении все держится на Ясине-ага. Как скажет Ясин-ага, так и будет. Ясин-ага был управляющим еще при деде.
«Завтра же куплю пару книжек позанятнее, вечером почитаю Ясину-ага: он любит всякие истории. Ну, а когда тот подобреет…»
Залоглу в мыслях уже мчался к мечети Улуджами, где торговали всем на свете: нитками, изделиями из кости, четками из простых камней, розовым маслом, мундштуками, портсигарами, табакерками, бусами «от сглаза», священными камнями из Мекки, вязаными колпаками, книгами в ярких обложках… И каких только книг там не увидишь — от написанных арабской вязью «Священного писания», «Странствий пророка» и «Жития святых» до «Сражения за Кровавую крепость» и письмовников на все случаи жизни. Иногда яркий луч солнца прорезал пропитанный едким запахом нечистот воздух, и тогда толпа плешивых, слепых, хромых нищих и смуглолицых батраков кишела как муравейник… Там и купит завтра Залоглу книги, которые вечером будет читать Ясину-ага, а потом осторожно намекнет управляющему о своем деле.
Краем глаза Решид посматривал на Залоглу. «Уставился! — недовольно думал Решид. — Рядом с ней ты просто сопляк. Хотя… что такое девушка? Женский род существует для наслаждения мужчин, красота женщины для мужчины. Джемширу не найти для своей дочери лучшего жениха. К тому же распустилась девчонка за последнее время, строптивой стала. Да и по годам созрела. Какой толк дома ее держать? С девушками как надо поступать: мало-мальски подросла, мочалку ей на хвост, и пошла вон. Гюллю, правда, работает, да что толку! Отец и в глаза не видит ее денег. Дерзкая она, к отцу непочтительна, чего доброго и угодит со своей самостоятельностью в публичный дом. Надо будет поговорить с Джемширом».
Решид посмотрел на него. Тот уже спал, положив голову на плечо Мамо. «О великий аллах! — взмолился Решид. — Совсем разленился твой Джемшир. Толстеет день ото дня… Спит, хоть сгори все кругом, глазом не поведет!»
Снова подняли стопки, чокнулись.
Залоглу все смотрел на Гюллю. «Только бы дядька согласился. Если будет на то воля аллаха, умаслю Ясина-ага. Ну а что касается девушки… Тут от отца, матери и брата было бы согласие, а уж ее-то как-нибудь уломаю. Да и где она найдет себе жениха лучше племянника самого Музафер-бея!»
Гюллю задумчиво теребила угол одеяла. Она вспомнила, как вчера в кино, когда на экране целовались, Кемаль обнял ее за талию. Какие у него сильные руки! И как ей всегда становится тепло, когда Кемаль прикасается к ней.