Поэтому в Сципионе и начала входить в обращение японская валюта. Однако представители тюремной администрации или охраны в городке почти не показывались. Они жили в бараках к востоку от тюрьмы, и их жизнь оставалась такой же невидимой для обитателей нашего берега, как и жизнь заключенных.

Люди на нашей стороне озера, если они вообще думали о тюрьме, до той ночи, когда заключенные вырвались на свободу, были довольны, что там всем заправляют японцы. Новые владельцы свели потери от халатности или коррупции практически к нулю. За наказание преступников нашего штата они брали всего 75% той суммы, которую штату приходилось выкладывать раньше за те же услуги.

Местная газета, «Страж Долины», послала туда репортера, разнюхать, что же японцы делают иначе, чем раньше. Они по-прежнему возили заключенных в железных ящиках и показывали старые телепередачи, в том числе и новости, по случайному выбору, зато круглосуточно. Самая большая перемена заключалась в том, что Афины впервые в своей истории были свободны от наркотиков и состоятельным заключенным разрешали за деньги кое-какие поблажки. Охрану было очень непросто одурачить или подкупить — поанглийски они почти не понимали и мечтали только об одном — чтобы поскорее кончились 6 месяцев их заморской службы и их отправили бы домой.

Обычный срок службы во Вьетнаме был в два раза длиннее, и сама служба в 1 000 раз опаснее. Кто станет винить образованных людей, имеющих руку в правительстве, за то, что они остались дома?

А еще одно маленькое японское новшество, о котором репортер не упомянул, заключалось в том, что охранники носили хирургические маски и резиновые перчатки на любом посту, даже на сторожевых вышках или на стенах тюрьмы. Разумеется, это делалось не ради того, чтобы не внести инфекцию при операции. Это должно было обеспечить им полную гарантию того, что они не привезут с собой на родину жуткую заразу, полученную от здешнего жуткого контингента.

Когда я поступил туда на работу, я отказался носить маску и перчатки. Как можно кого-нибудь чему-нибудь научить, вырядившись в такой костюм?

Ну вот я и подхватил туберкулез.

Кхе, кхе, кхе.

Я не успел заверить членов Совета, что ни в коем случае не сказал бы тех слов про Иены и минет, если бы была хоть малейшая опасность, что меня услышит кто-то из учеников, как фоновой шум на пленке изменился. Я понял, что сейчас услышу нечто, сказанное в другом месте. Слышался перестук шариков для пинг-понга, и какой-то картежник спросил: «Кто сдавал эту бодягу?» Какая-то девушка попросила кого-то еще принести ей крем-брюле, только, пожалуйста, без орехов. Она сказала, что сидит на диете. Иногда что-то громыхало, как далекая артподготовка, — это катали шары в кегельбане в подвали Павильона Пахлави.

Бог ты мой, как же я был пьян в тот вечер в Павильоне! Полностью потерял контроль над собой. Стыд и позор — появляться в таком виде перед студентами. Я буду раскаиваться в этом до смертного дня. Кхе.

Это было морозным вечером, в ноябре 1990, за 6 месяцев до того, как Попечители меня выгнали. Я знаю, что это было не в декабре, потому что Шлезингер все еще жил у нас, надоедая всем разговорами о самоубийстве. Он тогда еще не получил Стипендию Гения.

Когда я вернулся с работы в тот день, чтобы прибрать и приготовить ужин, в доме царил жуткий кавардак. Маргарет и Милдред, к тому времени одинаково безумные, разодрали все простыни на полоски. Я как раз перестирал утром все постельное белье и собирался сменить его вечером. Но им-то какое дело?

Они соорудили, по их собственным словам, паутину. Слава Богу, что не водородную бомбу.

Белые полотняные полоски, связанные узелками, пересекались густой сеткой повсюду, в передней и гостиной. Столбик на перилах лестницы они привязали к ручке входной двери, а ручку подсоединили к торшеру в гостиной, и так далее, до бесконечности.

Этот день с утра не сулил ничего хорошего. Я обнаружил, что все 4 колеса моего «Мерседеса» спущены. Опять кучка старшеклассников из городской школы, накачанная алкоголем и неизвестно чем еще, забралась сюда ночью, как партизаны во Вьетнаме, и «выпотрошили» мою машину, так они это называют. Они не просто спустили шины всех дорогих машин, припаркованных в нашем студенческом городке, но утащили с собой все ниппеля. У них по домам, как я слыхал, были полные банки и целые ожерелья этих ниппелей, в доказательство, как часто они выходили «потрошить». И каждый раз они добирались до моего «Мерседеса».

Так что, когда я запутался в паутине, сплетенной Маргарет и Милдред, нервы у меня были уже на пределе. Ведь это мне придется наводить тут порядок. Некому, кроме меня, перестелить постели, сменить простыни, а назавтра купить новые. Домашнюю работу я всегда любил — по крайней мере не придавал ей такого значения, как большинство людей. Но на этот раз это была уже не домашняя работа, а шут знает что!

А я оставил дом в таком порядке, когда уходил! И в довершение всего Маргарет и Милдред даже никакого удовольствия не получат, видя, как я путаюсь в их паучьих сетях. Они спрятались куда-то, их не было видно и слышно. Они думали, что я буду играть с ними в прятки.

У меня внутри что-то лопнуло. На этот раз я не собирался играть с ними в прятки. Я не стал путаться в паутине. Пусть они выползут из засады через час или когда им угодно. Пусть подумают, как и я, когда наткнулся на паучью сеть, что же стряслось с их Вселенной, до тех пор такой надежной, такой всепрощающей?

Я выскочил на холод, в темноту, ничего мне было не надо, кроме доброго старого забвения. Я пришел в себя возле дома моего лучшего друга, Дэмона Стерна, забавного преподавателя Истории. Еще мальчишкой, в Висконсине, он научился кататься на 1-колесном велосипеде. И научил этому жену и детей, когда время пришло.

В окнах горел свет, но никого не было дома. 4 1-колесных велосипеда стояли в холле, а машины не было. Их машину никогда не «потрошили». Они перехитрили потрошителей. Ездили на одном из самых допотопных драндулетов, мини-фольксвагене.

Где у них спиртное, я знал. Я налил себе, взамен отсутствующего хозяйского тепла, двойную порцию крепкого виски. Думаю, до того я с месяц не пил вообще.

И все внутри у меня загорелось. И я снова вышел в темноту ночи. Я почти бессознательно высматривал женщину постарше меня, которая все приведет в порядок, сделав вместе со мной животное о двух спинах.

Студентка для этого дела не годилась, да студентка и не станет связываться с таким стариком, вдобавок без гроша в кармане. Я не мог даже соблазнить девушку хорошей отметкой, на которую она не тянула. В Таркингтоне отметок не ставили.

Мне самому студентка была не нужна. Меня возбуждают только женщины постарше, попавшие в беду, которых одолевают горькие мысли не только о самих себе, но и о том, стоит ли жить вообще. Покойница Мэрилин Монро, хотя я ее никогда не встречал, подошла бы — года этак за 3 до того, как она покончила с собой.

Кхе, кхе, кхе.

Если существует Божий Промысел, то есть, должно быть, и грешный промысел, если только вы считаете грехом заниматься любовью с разочарованной в жизни женщиной, с которой не состоите в законном браке. Я-то считаю, что если это грех, то и хлеб насущный тоже есть грешно. Ведь после этого дела, как после еды, чувствуешь себя куда лучше.

Точь-в-точь как голодный знает, что поблизости готовится вкусный обед, так и я в тот вечер знал, что где-то неподалеку найду женщину постарше, попавшую в беду. Она где-то здесь!

На Зузу Джонсон рассчитывать не приходилось. Муж был дома, и она принимала у себя чьих-то благодарных родителей, которые преподнесли колледжу лингафонную лабораторию. Когда строительство закончат, студенты смогут, сидя в-звуконепроницаемых кабинках, слушать тексты на любом из более чем 100 языков и диалектов, записанные «носителями языка».