С 15 июля у меня началась круглосуточная работа: по 15, 18, а порой и по 24 часа приходилось стоять на ногах у операционного стола. Временами наркоз действовал не только на раненых, но и на медицинский персонал, принимавший участие в операциях. Чтобы вернуться к норме, нюхали нашатырь.

Эти трудные дни и ночи заново ожили перед моими глазами много лет спустя, когда я читал роман Михаила Шолохова «Они сражались за Родину», в особенности те его страницы, которые переносят читателя в операционную медсанбата, недалеко от переднего края.

Помните, как под конец операции, сделанной молодым хирургом Звягинцеву, у него «и боль уже стала какая-то иная, усмиренная, тихая, как бы взнузданная умелыми и умными руками хирурга…

А хирург тем временем стоял, вцепившись обеими руками в край белого, будто красным вином залитого стола, и качался, переступая с носков на каблуки. Он спал… И только когда товарищ его — большой чернобородый доктор, только что закончивший за соседним столом сложную полостную операцию, — стянув с рук мягко всхлипнувшие, мокрые от крови перчатки, негромко сказал: «Ну, как ваш богатырь, Николай Петрович? Выживет?» — молодой хирург очнулся, разжал руки, сжимавшие край стола, привычным жестом поправил очки и таким же деловитым, но немного охрипшим голосом ответил:

— Безусловно. Пока ничего страшного нет. Этот должен не только жить, но и воевать. Черт знает, до чего здоров, знаете ли, даже завидно… Но сейчас отправлять его нельзя: ранка одна у него мне что-то не правится. Надо немного выждать.

Он замолчал и еще несколько раз качнулся, переступая с носков на каблуки, всеми силами борясь с чрезмерной усталостью и сном, а когда к нему вернулись и сознание и воля, он опять стал лицом к завешенной защитным пологом двери палатки и, глядя такими же, как и полчаса тому назад, внимательными, воспаленными и бесконечно усталыми глазами, сухо сказал:

— Евстигнеев, следующего!»[2]

А следующий раненый не заставлял себя ждать. Интервалы для передышки выпадали только между операциями и в те моменты, когда надо было проверить состояние раненых, особенно перед эвакуацией.

Тогда-то я хорошо понял, что отправить раненого в дальний путь — операция, пожалуй, более ответственная, чем хирургическая. Ведь пропустить ранние признаки газовой гангрены и столбняка не менее опасно, чем не предвидеть возможности кровотечения. Любые наши манипуляции в случае распространения инфекции газовой гангрены — лампасные продольные разрезы, различные лекарства, в том числе противогангренозная сыворотка, — не спасали пострадавшего. Невидимая палочка, так называемая бактерия анаэробная, становилась злым и коварным хозяином организма, подавляла все его защитные барьеры, приводила к газовому сепсису, заканчивавшемуся смертью.

За время работы в отделении газовой гангрены и столбняка я убедился и в том, что, если столбняк поражает верхний плечевой пояс, надо принимать экстренные меры — широко раскрывать раны, орошать их перекисью водорода, не жалеть противостолбнячной сыворотки, переливать кровь. В противном случае гибель от удушья, от тяжелых судорог, от тяжелейшей интоксикации будет неминуема.

Перегрузка госпиталя тяжелоранеными и недостаточный уход за ними обострили нужду в медицинских сестрах. Обратились за помощью к местным жительницам и студенткам учебных заведений. Они горячо откликнулись, объявили о своем шефстве над госпиталем, взяли на себя основную тяжесть ухода за ранеными и больными. Это позволило медицинским сестрам лучше выполнять лечебные назначения, быстрее и полноценнее готовить раненых к эвакуации.

В госпиталь то и дело доносились гул самолетов, пальба зениток, грохот бомб. Фашисты упорно атаковали мост через Днепр, по которому шло все движение из района, прилегающего к Черкассам. Не один вражеский самолет был сбит зенитным огнем около моста. Но разрушить мост фашисты так и не смогли.

С переднего края к нам прибывали все новые раненые. Как всегда, кое-кто стонал, плохо перенося боль, другие молчали, не жаловались, хотя ранения у них были куда опаснее. Я осматривал раненых, отбирая, так сказать, свой контингент.

Однажды обнаружил в группе прибывших раненых шесть человек, у которых можно было подозревать газовую гангрену, и одного с явными признаками столбняка. Тотчас оказал всем медицинскую помощь: ввел противогангренозную сыворотку, необходимые лекарства, четырем сделал длинные разрезы, широко обработал огнестрельные раны, дал выпить по 100 граммов чистого спирта, а одному вынужден был ампутировать голень (она была размозжена, а стопа вовсе оторвана) и сделать дополнительные разрезы до трети бедра. Эту группу тяжелораненых выхаживали у нас две недели. Им стало лучше.

Несмотря на опасную обстановку в районе Черкасс, не всех раненых можно было по медицинским показаниям эвакуировать в тыл. Мы не спускали с них глаз, интенсивно вели хирургическое лечение, делали переливания небольших доз крови, вводили физиологический раствор, лекарственные препараты, старались как можно лучше кормить.

Спустя две недели всех этих отставших раненых можно было перевозить, и нам удалось благополучно отправить их на очередной санитарной летучке в тыл. К тому времени с лиц их исчезли черты бессилия или вовсе обреченности, в глаза вернулись ясность, уверенность, а к некоторым — улыбка.

Рождение нового госпиталя

В начале августа приехал в черкасский госпиталь руководитель госпиталей Юго-Западного фронта, начальник фронтового эвакопункта № 73 военврач 1-го ранга Б. Н. Ибрагимов. Борис Николаевич произвел на нас большое впечатление. Это был энергичный, волевой и знающий военно-медицинский начальник, обладающий незаурядными организаторскими способностями.

Ибрагимов встретился с командным составом госпиталя, включавшим в себя всех специалистов, политработников, интендантов и военфельдшеров, в больничном парке. Как положено в военной организации, мы выстроились по росту. Я оказался в третьей десятке. После краткой дельной речи о задачах госпиталя в ближайшие недели наш руководитель направился вдоль строя, познакомился с каждым из нас. Перед уходом он пригласил меня и комиссара госпиталя старшего политрука П. И. Бараненко последовать за ним. В одном из пустых кабинетов, где мы расположились, Ибрагимов объявил, обращаясь ко мне:

— Выбор пал на вас, товарищ военврач третьего ранга. Назначаю вас начальником этого госпиталя. Получите предписание и отправляйтесь в Харьков к наркому здравоохранения Украины товарищу Овсиенко за разрешением всех практических вопросов, связанных с формированием госпиталя. Дело здесь только начато, сами понимаете.

Естественно, я отчеканил «есть!» и немедленно почти со студенческой непосредственностью пустился горячо объяснять: и что я еще молод для такой должности, и что вообще не администратор, а хирург, и что в качестве хирурга от меня будет куда больше прока.

Борис Николаевич лишь махнул рукой:

— От хирургии никуда не денетесь.

И сказал на прощанье:

— Предписание получите завтра.

На следующий день прыткий «У-2», имевшийся в распоряжении медицинской службы фронта, доставил меня и П. И. Бараненко в озабоченный многолюдный Харьков, где были сосредоточены некоторые центральные организации Украинской ССР. Нарком здравоохранения принял нас тотчас, быстро были утрясены все практические вопросы, связанные с формированием госпиталя. Как водится при рождении, госпиталь получил свой номер — № 3420. Для него выделялись помещения в городе Свердловске Ворошиловградской области. Тут же было обговорено с руководством Юго-Западной железной дороги о предоставлении 12 вагонов и отданы другие распоряжения о содействии нам.

Когда мы выходили из Наркомата здравоохранения, меня переполняла радость, которой я, разумеется, не давал хода, полагая с высоты своих 24 лет, что она совсем не ко времени. Хотя радовался я вовсе не своему назначению, оно мало что значило для меня перед лицом наших общих бед и забот, а тому, что в такие тяжелые дни все же создаются у нас новые госпитали для раненых, что находят для этого время, средства, людей, что, стало быть, забота о человеке по-прежнему остается у нас на первом плане, что наша государственная машина продолжает исправно действовать и в большом и в малом, словом, что стоим мы на ногах крепко, нерушимо, полны жизненных сил, которые возьмут свое.