Столь заманчивое обещание хоть кого привлечет. Братья уплатили по пятаку за билет, вошли в балаган. Перед сценой, завешенной ситцевым занавесом, стоят наспех сколоченные скамейки, передние пониже, а задние такие высокие, что сидящие на них не достают ногами пола.

Тут же в зале идет бойкая торговля семечками, орехами. Но мальчикам не до лакомств. Жадными глазами следят они за занавесом, скрывающим столько чудес. И они начались!

Красноносый дед-зазывала выступает как жонглер. Три обыкновенные картошки мелькают в его руках, пока дед выделывает замысловатые «па» ногами.

— И мы так сможем, — замечает Анатолий.

Владимир согласно кивает головой.

Дед заменяет картофелины длинными кухонными ножами, подкидывает и ловит на лету, чтобы метко вонзить в мишень на доске.

— И так сможем… — шепчет Анатолий.

— Если подучимся! — осторожно добавляет Владимир.

Номер с кипящим самоваром вызывает одобрение братьев. Жонглер поставил его на двухаршинную подставку и водрузил все это сооружение на лоб. Затем на сцене появляется «факир, житель Индии» — здоровенный мужик в чалме из полотенца; он макает куски пакли в керосин, зажигает и берет в рот, страшно вращая глазами.

«Человек без костей» оказался почти мальчиком и таким изнуренным, что ветхое трико с блестками болтается на его худом теле. Все же братья смотрят на него с нескрываемой завистью: их сверстник уже выступает перед зрителями, считается настоящим артистом, и его называют так интересно — «человек без костей».

— А теперь, господа почтеннейшая публика! — провозглашает зазывала, — гвоздь программы: отсекновение головы живому человеку. Нервные и дамы могут не смотреть. Желающих испытать на себе отсекновение головы — прошу на сцену!

Зрители замерли. Подвергнуть себя жестокой казни желающих не находится. Наконец, после настойчивых приглашений из задних рядов выходит какой-то парень. Палач в красной рубахе уже поджидает его с топором в руках. Для доказательства остроты топора он вонзает его в колоду.

Парень переминается с ноги на ногу, сонно моргает глазами, затем покорно становится на колени и кладет голову на плаху. Палач заносит топор, охает, как мясник, рубящий мясо, и враз отрубает голову. И окровавленную поднимает для всеобщего обозрения.

Ошеломленные зрители не успевают прийти в себя, как вновь слышится голос зазывалы:

— Представление окончено! Кто желает увидеть оживление мертвеца — полезай в балаган с того конца! — Зазывала указывает на кассу, где продаются билеты на следующий сеанс.

Разумеется, эта страшная казнь — обман, ловкий трюк. Но как он делается? Хотя бы лишь ради того, чтобы постичь его секрет, уже стоит стать циркистом. Братья строят различные предположения, путаются в догадках, спорят и только еще более разжигают свое любопытство. Они не смеют еще думать, что уже недалеко то время, когда они сами будут выступать в балагане и тогда несколько раз в день им придется наблюдать «отсекновение головы» и то, как «палач» вынимает ее из ведра с клюквенным соком.

Но пока даже этот жалкий балаган с его немудрящими номерами, плохоньким оркестром и громко бьющим барабаном вызывает восхищение. Что же говорить о настоящем цирке с его ареной, блеском огней, пистолетным щелканьем бича, бравурными звуками галопа! Он кажется чудесной, недостижимой мечтой.

Ищут себя

В военной гимназии кадеты Дуровы отличались успехами. Но… только в гимнастике.

Мальчики продолжили дома занятия, так решительно прерванные опекуном. На этот раз их учителем стал чех Забек, шпрехшталмейстер цирка Альберта Саламонского. В прошлом отличный акробат, он оказался умелым преподавателем. Ученики со своей стороны прилагали все старания, чтобы постичь цирковое искусство.

Братья уже запросто делали «копфштейн» — стойку голова в голову и «флик-фляк» — прыжок назад на руки, а затем на ноги и без страха разбиться раскачивались на кольцах и в самой высокой точке прыгали, распластавшись птицей, — это напоминало полет, тело будто парило в воздухе.

На руках от частых упражнений на гимнастических снарядах горели мозоли. Случалось и падать. Но и падения стали наукой. Забек твердил: «Циркист и падать должен уметь артистично, красиво. Это тоже искусство».

Молодым акробатам не терпелось «выйти на публику», ощутить сладость аплодисментов. И, горя честолюбием, они опрометчиво дебютировали — ни ко времени и ни к месту. Кого не губило стремление к славе…

В военной гимназии шли экзамены. В актовом зале за столом, покрытым зеленым сукном, заседал педагогический синклит. Во главе его был священник отец Николай Мещерский. Кадеты третьего класса экзаменовались по закону божьему.

— Дуров Владимир! — возгласил отец Николай.

В той стороне, где сидели ученики, послышался сдержанный смех.

— Воспитанник Дуров… — повторил было священник и осекся.

Вызванный ученик вышел из-за парты. Но как? На руках! Вверх ногами…

При гробовом молчании остолбеневших педагогов и неудержимом хохоте товарищей Владимир Дуров приблизился к экзаменационному столу и здесь стал на ноги. На лице его сияла довольная улыбка. Он был счастлив от собственной выдумки.

Священник кипел от негодования. Воздев руку к стене, где висели портреты царя Александра III и царицы, он воскликнул:

— При высочайших особах… при священнослужителе, при господе боге, который все видит… такое надругательство!

Кадет Владимир Дуров немедленно был отстранен от экзаменов и отправлен домой. В тот же день педагогический совет постановил исключить его из гимназии «за дерзкое поведение во время экзамена закона божьего в присутствии царских портретов».

А на домашнем совете было решено отдать Владимира на воспитание в частный пансион Крестовоздвиженского.

Кадет Анатолий Дуров проучился в военной гимназии тоже недолго. Уже через два года опекун Захаров был вызван к директору.

— Пребывание вашего питомца нетерпимо в стенах нашего учебного заведения! — решительно заявил директор.

— Почему?

— Потому, что он весь свой класс превратил в гимнастов. Да и в других классах стали ему подражать.

— Наказывайте его!

— Не помогает… Он и в карцере норовит на голове постоять. Странный ребенок! Ни малейшей любознательности к наукам, и вечные гимнастические упражнения.

— Он еще так молод… — пытался возразить Захаров. — Со временем станет старательным учеником.

— О нет! Все с ним испробовали — ничего поделать нельзя. К тому же служащие на него жалуются…

— Чем же он им помешал?

— Всех дворовых собак и кошек замучил своей дрессировкой.

Никакие уговоры не действовали. Директор оставался непреклонен, терпение его исчерпалось, Анатолий Дуров досадил ему не менее брата. «Чем ходить на руках, гораздо было бы лучше, если бы он приспособил их к писанию», — заключил директор.

Опекун устроил Анатолия приходящим учеником в частный пансион. Кроме того, поручил домашнему репетитору всячески удерживать мальчика от «губительной страсти». Однако ни этот репетитор, а после него и другие оказались не в состоянии справиться с подобной задачей.

Частный пансион находился на Трубной улице. А рядом, на Цветном бульваре, был цирк Саламонского. И, конечно, Анатолий подолгу глазел на афиши, прославлявшие на все лады выступавших артистов. Какие только эпитеты не прилагались к их именам! Тут были «всемирно и всесветно знаменитые» наездники и наездницы, «короли воздуха», рядом с которыми остальные люди выглядели жалкими смертными.

Разве можно удержаться от соблазна увидеть таких «сверхчеловеков»? Анатолий вместе с Владимиром повадились туда каждое воскресенье. В этот день устраивались утренние представления, и билеты стоили дешевле. После, на уроках гимнастики, братья Дуровы выказывали такое рвение, что даже отличавшийся строгостью Забек не мог нахвалиться.

Все же акробат вынужден был отказаться от занятий со способными учениками. Дело в том, что после исключения мальчиков из военной гимназии опекун стал больше посвящать времени их воспитанию. Сарай, приспособленный под гимнастический зал, был взят им под особое бдительное наблюдение. Забек быстро почуял неладное и счел за лучшее покинуть своих учеников.