— О, черт… семь месяцев нам здесь жилось уютно, как клопам в перине, — сказал Хойзелер пастору Фришу, когда они отдыхали, лежа на животе. — Попадись мне этот Веглер, знаешь, что бы я сделал? Я бы его не повесил. Это слишком легкая смерть. Я бы придумал такое, чтобы он как следует помучился. — Его смуглое, угрюмое лицо исказилось от злобы.
Фриш подмигнул Келлеру, который в изнеможении лежал на боку и тяжело дышал, хотя их группа отдыхала уже почти целых десять минут. Такая работа была не под силу для Келлера, страдавшего пороком сердца.
— Знаешь, где бы я хотел быть сейчас? — сказал Фриш. — В Греции. Как считаешь, Фриц?
Келлер усмехнулся этой старой шутке и вытер лоб.
— Слыхали — к ночи эти щели должны быть глубиной нам по плечо? — спросил старик Руфке. Его освободили от рытья из-за возраста, но он помогал носить воду. — По плечо к ночи — значит, сегодня нам не миновать бомбежки.
— Заткни пасть, — нервно огрызнулся Хойзелер. — Вовсе ничего это не значит… Сволочь проклятая этот Веглер! Живет у нас, а сам…
— Не распускай язык насчет Веглера, — отдуваясь, сказал Келлер. — Комиссар что говорил?
— Да нас никто не слышит.
— Все равно заткнись.
— Это все поляк подстроил, — решительно заявил старик Руфке. — Он из английской разведки. Он предложил Веглеру кучу денег, потому-то Веглер и пошел на это.
Вайнер, лежавший на спине с закрытыми глазами, внезапно перевернулся на бок.
— Что, что? — спросил он. — Откуда ты знаешь, что он предложил Веглеру деньги?
— Это само собой ясно, — ответил Руфке. — А как ты иначе объяснишь это? Я догадался, едва только комиссар сказал нам про поляка.
Вайнер презрительно хмыкнул и опять перевернулся.
«Ну вот, — подумал Фриш, — за двадцать четыре часа ты заговорил второй раз, мой хмыкающий друг. Первый раз — когда Руфке стал обливать грязью католиков. Тебе это не понравилось. Второй раз — сейчас. Какая необычная для тебя разговорчивость. Ей-богу, ты, по-моему, немножко встревожен этой историей с Веглером».
Он перевел взгляд на вайнеровского приятеля, Эггерта, который, сидя поодаль от всех, сосал погасшую трубку и смотрел на копавших рабочих. «А ты как, второй молчальник? Не шевельнулась ли случайно и в тебе такая же тревога?»
Раздался свисток. Люди, копавшие в траншеях, полезли наверх; лица их лоснились от пота. Следующая группа вскочила на ноги.
— Остается всего десять минут отдыха, — сказал Келлер. — Трудно мне это. Если Пельца освободили потому, что он однорукий…
— Эй, — перебил старый Руфке, — что это там?
— Где?
— Да вон, между деревьями, — показал Руфке.
Метрах в двадцати, наискосок от них двигалась небольшая процессия. Первым в шеренге шел эсэсовец с автоматом наперевес, за ним — юный Латцельбургер, тащивший на веревке человека в наручниках; шествие замыкал второй эсэсовец с автоматом. Человек в наручниках был Стефан Биронский.
Руфке скверно выругался.
— Это тот поляк, что устроил саботаж! — закричал он. — Клянусь чем хотите! — Он побежал к медленно приближавшемуся шествию. Остальные, которых его слова заставили подняться с места, присоединились к нему с не меньшим любопытством. Когда они поравнялись с этой группой, к ней уже со всех сторон стали сбегаться люди.
— Что случилось? — крикнул кто-то эсэсовцам.
— Прочь с дороги! — ответил Латцельбургер. — Ребята, хотите знать, почему вы роете противовоздушные щели? Из-за этого мерзавца. Он зажег огонь на поле — подал сигнал английским самолетам.
Отчаянный крик вырвался из перехваченного веревкой горла Биронского:
— Это не я! Видит бог, это ошибка! То совсем другой…
Латцельбургер обернулся и с размаху ударил его по лицу.
Поляк откачнулся назад и получил сильный удар прикладом в плечо от стоявшего за ним эсэсовца. Поляк упал на колени. Из одной ноздри его и уголка рта потекла кровь. Правое ухо его, распухшее и ставшее втрое больше нормальной величины, напоминало огромную луковицу.
— Сказано тебе, не смей открывать рта! — свирепо заорал Латцельбургер и ткнул его кулаком в ребра-Вставай, не то я тебе голову оторву! — Он дернул за веревку; Биронский с трудом поднялся на ноги.
— Убью, негодяй! — вдруг завопил Хойзелер, бросившись к пленному и занеся над ним кулак.
— Прочь! — приказал Латцельбургер, одним прыжком очутившись между ними. — Он арестован. Его будут судить.
— Я его убью! На куски разорву! — орал Хойзелер.
— Не беспокойся, он получит то, что ему полагается. Уйдите с дороги! — крикнул Латцельбургер толпе перешептывающихся рабочих. Он выпятил вперед свою бульдожью челюсть, явно наслаждаясь властью.
Старик Руфке поднял комок земли и, размахнувшись, запустил им в лицо поляку.
— Видали? — радостно заржал он. — Видали, как я его?..
— Эй, прекратите немедленно! — крикнул Латцельбургер, увидев, что еще несколько рабочих подбирают с земли комья. — Кто швырнет камень, будет сейчас же арестован… Убирайтесь с дороги!
С болезненной тоской, чувствуя подступающую тошноту, Фриш проводил взглядом удаляющуюся процессию. Потом он поглядел на рабочих, тоже смотревших вслед поляку, на злые, хмурые лица хойзелеров и пустые каменные лица вайнеров… и, быстро повернувшись на каблуке, побежал к траншее.
— Герр Беднарик, — окликнул он мастера.
— Что там происходит? — с любопытством спросил Беднарик.
— Поляка ведут. Говорят, он зажег огонь для английских самолетов.
— Значит, вот почему мы… Ах, сволочь! — взорвался Беднарик. — Вздернуть бы его на первом же суку!
— Герр Беднарик, — сказал Фриш. — Разрешите отлучиться. Мне нужно в уборную.
— Слушай, пастор, — сердито ответил мастер, — ты это брось. Не нравятся мне твои штуки — вечно просишься в уборную в рабочее время. Знаю я эти уловки. Думаешь, я дурак?
— Поверьте мне, это не уловка, — смиренно сказал Фриш. — Вы же знаете мою болезнь. Сегодня утром я опять был на процедуре. Спросите доктора Цодера. А когда мне…
— Ладно, ладно, иди, нянчись со своими кишками, — засмеялся мастер. — Но имей в виду — я буду за тобой следить. Как вернешься, сразу явишься ко мне.
— Хорошо, герр Беднарик. Мне нужно забежать в барак за мазью, а потом…
— Ручаюсь, что у тебя просто триппер, — весело сказал Беднарик. — Ох, уж эти пасторы! Чтоб через пятнадцать минут ты был здесь!
— За пятнадцать минут мне наверняка не обернуться, — сказал Фриш. То, что он задумал, отнимет не меньше получаса.
— Ну ладно, ладно.
Фриш убежал. Беднарик взглянул на часы, поднес к губам свисток и дважды свистнул.
— Нажимай, нажимай! — рявкнул он. — Это вам не пикник, черт бы вас взял!
Одна группа быстро сменила другую.
Глава шестнадцатая
8 часов 45 минут утра.
— Хайль Гитлер! — бойко отчеканил Зиммель, щелкнув каблуками.
— Хайль Гитлер, — отозвался Цодер.
Зиммель протянул ему письменный приказ комиссара гестапо Кера, подтвержденный подписью Баумера.
— Очень хорошо, только бессмысленно, — взглянув на бумагу, пробормотал Цодер и поднял взгляд на Берту. Кусая губы, она отвела глаза в сторону и плотнее запахнула на себе шаль.
— Идемте, — сказал Цодер.
Они пошли за ним по коридору. Возле палаты Веглера Зиммель почтительно сказал:
— Приказано впустить ее одну, доктор.
Цодер кивнул.
— Можете говорить ему что угодно, — сказал он Берте, — но ни в коем случае не тормошите его и вообще не пытайтесь разбудить.
Он бесшумно открыл дверь. Лицо Берты побелело. Глубоко втянув в себя воздух, она вошла в палату.
Шторы на окнах были опущены. Берта медленно, на цыпочках, подошла к койке. Сначала она увидела очертания тела Вилли под простынями, потом его лицо.
Голова Вилли была повернута в сторону, но даже в профиле его она увидела признаки близкой смерти — неестественный румянец, распухшие губы, провал между скулой и челюстью, как у трупа. Сердце ее больно сжалось. По дороге из административного корпуса в больницу комплименты, которые расточал Зиммель по поводу ее героизма, помогли ей сосредоточить мысли на предательстве Вилли и почти забыть, что ведь и она — предательница. Но когда она увидела, каким жалостно беспомощным стало его сильное тело, когда в ее воображении опять возникла страшная картина — голова Вилли на плахе и блеск падающего топора, — ей захотелось закрыть глаза рукой и броситься вон из палаты. Она снова почувствовала всю тяжесть своей вины; она почти упала на стул возле койки и залилась горьким плачем, забыв, что за дверью стоит Зиммель и наверняка подсматривает.