— Ну? — спросил он.

Не глядя на него, Цодер медленно ответил:

— Все в порядке. — Он почти рухнул на табуретку. — Дело сделано. Я впрыснул воду. Баумер не заметил.

— A! — сказал Фриш, глядя на Цодера блестящими глазами.

Цодер неожиданно заплакал. Он сидел очень прямо, кусал губы, и по лицу его катились горячие слезы.

— Я не помог своей дочери, — сказал он надорванным от горя голосом. — Я помог Веглеру, а родной дочери не помог. Я позволил ей умереть ужасной смертью… ужасной…

— Ее уже не вернешь, — прошептал Фриш. — Теперь она обрела покой.

— Да, — сказал Цодер, задыхаясь от слез, — но я не помог ей. И мне нет покоя.

— Знаю, — ответил Фриш. — Знаю, что вам нет покоя. — Он нагнулся и поцеловал его. — Знаю.

8 часов 15 минут утра.

Идя вслед за Зиммелем в кабинет комиссара Кера, Берта Линг спустила с плеч шаль и сложила губы в улыбку, так и застывшую на ее лице. От страха ее била внутренняя дрожь, а колени подгибались, словно резиновые. В те часы, что прошли со времени первого допроса, она лихорадочно обдумывала свое положение. Ее может очень выручить то, что именно она позвала эсэсовский патруль, — это Берта понимала. Но, с другой стороны, она лгала Керу насчет патриотизма Вилли. Это было подсказано чувством самосохранения. Стоило ей признать, что Вилли осуждал правительство, как последовал бы вопрос: «А почему вы не сообщили об этом тогда же, фрау Линг?» И у нее не было другого выхода, как скрыть все и солгать; но теперь ей стало страшно. Как знать, может быть, этот следователь уже что-то разнюхал? Может быть, он за это время успел допросить Вилли. Если так и если он все узнал от Вилли, то дело ее совсем плохо. Чего доброго, в наказание они отберут у нее ферму; да и мало ли что они еще могут придумать. Нет, она должна во что бы то ни стало отрицать, что ей были известны изменнические мысли Вилли. Таков был ее план, и она твердо решила следовать ему… Но когда Берта увидела комиссара, который поднял глаза от лежавших перед ним бумаг и улыбнулся ей, сердце ее заколотилось. «Черт бы побрал этих мужчин с их улыбками, — подумала она. — Сейчас он тебе улыбается, а через минуту оставит в дурах».

— Доброе утро, фрау Линг, — сказал Кер, вскочив на ноги и выходя из-за стола ей навстречу. Он протянул ей рук у, как старой приятельнице, и кивком приказал ухмыляющемуся Зиммелю выйти из комнаты.

— Доброе утро, герр комиссар, — пробормотала Берта. — Хайль Гитлер! — добавила она, стараясь улыбаться как можно дружелюбнее.

— Должен вам сказать, фрау Линг, после всех мужчин, которых я сейчас допрашивал, мне особенно приятно увидеть прелестную женщину. — Он не дал Берте высвободить руку и, задержав ее в своей, нежно поглаживал влажным большим пальцем. — Но вы, кажется, плакали, да?

— Да… немножко, — торопливо ответила Берта. Она ожидала этого вопроса. Выходя вслед за эсэсовцем Блюмелем к служебной машине, она мельком посмотрелась в зеркало и увидела свои красные, опухшие веки. — Я разволновалась, герр комиссар. Такая дикая история… всякий бы на моем месте расстроился.

— Конечно, конечно, — благодушно отозвался Кер. Он выпустил наконец ее руку и поставил для Берты стул рядом со своим. — Я ненадолго задержу вас, фрау Линг.

Пока Кер перелистывал свою черную записную книжку, Берта застыла на стуле, разглаживая пальцами лежавшую у нее на коленях шаль. Она не сводила глаз с отверстия от выпавшего сучка в дощатой стене над плечом Кера. «Если я ему нравлюсь, тогда еще ничего», — с удовлетворением думала Берта. Ей вспомнилось, что во время первого допроса он назвал себя холостяком. Она достаточно хорошо знала мужчин — если мужчина торопится заявить, что он — холостяк, значит, это наверняка неправда. Она прекрасно понимала, что у Кера на уме, и решила, что сейчас незачем давать ему отпор. Вот пусть только закончится следствие, тогда она отошьет этого комиссара с его болтовней насчет холостячества. Она не кобыла какая-нибудь, чтобы допускать до себя каждого встречного жеребца. А кроме того, лучше держаться от полиции как можно дальше — это знает всякий фермер.

— Итак, фрау Линг, — начал Кер, — этот ваш поляк, Биронский… Ночью вы говорили, что у Веглера не было с ним никакой связи?

— Да, герр комиссар.

— Почему вы так уверены в этом?

— Могу доказать, герр комиссар, — твердо сказала Берта. — Вилли зажег огонь вчера ночью. А я привезла поляка третьего дня вечером. Со мной приехал наш ортсбауэрнфюрер герр Розенхарт. Мы с ним вместе заперли поляка в сарае. А весь следующий день Вилли был на заводе. Когда же ему было связаться с поляком?

— Поляк говорит, что Веглер разговаривал с ним в первый же вечер.

— Да врет он. Нашли кому верить — поляку! Вилли его и в глаза не видел. Я-то знаю.

— Веглер провел у вас всю ночь?

— Нет, герр комиссар. Он ушел… вскоре после того, как я привезла поляка.

Кер смотрел на нее молча. Потом спросил:

— Как Веглер отнесся к тому, что вы купили поляка?

— Как?.. — В голосе ее послышались пронзительные нотки. — Он… А как он мог отнестись?

— Вы говорили, он чувствовал себя виноватым перед поляком.

— Да… но он сказал это только вчера. Не в первый вечер.

— Понимаю. — Кер поскреб усики, обдумывая ее ответы. Они вполне соответствовали его собственным логическим выводам, но не соответствовали тому, что он чуял нюхом, как он любил выражаться. Его не переставали смущать ее живые черные глаза — они были столь же красивы, сколько и хитры. Однако он не мог найти каких-либо веских оснований для подозрения. В конце концов, она — спасительница завода.

— Значит, вам не известно, фрау Линг, что в тот самый вечер, когда вы привезли поляка, Веглер виделся с ним и предложил устроить ему побег?

— Нет, — удивленно сказала Берта. — Не может этого быть! Кто вам сказал?

— Поляк.

— Ах!.. Неужели же вы верите поляку? Я же вам сказала— он был заперт в сарае.

— Поляк утверждает, что Веглер разговаривал с ним через маленькое окошко… Впрочем, нет… — Он заглянул в записную книжку. — Через отдушину в стене. Есть там отдушина, через которую они могли разговаривать?

— Отдушина?.. Да, есть… есть, герр комиссар.

Берта вдруг что-то вспомнила, но не решалась сказать об этом, боясь, как бы не навредить себе.

— Ну? — сказал Кер, заметив, что она колеблется.

— Я вспомнила… это совсем было выскочило у меня из головы… вчера утром я нашла возле сарая ведро, что висело у колодца. Я еще подумала, что это, наверное, мальчишки напроказили — перерезали веревку и закинули ведро подальше. Но, пожалуй, верно — если Вилли стал на ведро… он такой высокий… Да, он мог разговаривать с поляком через отдушину.

— Слушайте, — возбужденно заговорил Кер, — это точно… насчет ведра? Вы уверены, что раньше его у сарая не было?

— Уверена.

— Оно всегда висело на веревке?

— Да.

— А веревка оказалась перерезанной?

— Да, герр комиссар. И концы даже разлохматились. Это я помню, потому что сама связала ее опять.

Кер откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Ему хотелось запеть ликующую песнь. Его теория о сумасшествии Веглера перестала быть просто догадкой, черт возьми! Пусть Баумер бесится, сколько угодно, — он, Кер, может теперь представить своему начальству неопровержимые доказательства!

— Послушайте! — сказал он, устремив на Берту строгий взгляд. — То, что вы рассказали о ведре, гораздо важнее, чем вы думаете. Поляк наговорил тут такого, чему я не поверил. Он заявил, что Веглер предлагал помочь ему бежать — предлагал деньги, одежду и даже свои документы. Это со всех точек зрения — сущая нелепость. Если поляку предложили такую помощь, почему же он не попытался бежать? Да потому, что никто ничего ему не предлагал — он просто хотел подлизаться ко мне, ну и выдумал всю эту историю. А если взять Веглера, — с какой стати, спрашивается, немец будет предлагать помощь совершенно неизвестному поляку? Веглер будто бы пожалел его, — так говорит поляк. Это совсем невероятно! Кто станет отдавать свои документы незнакомому пленному? В какую нормальную голову может прийти такая мысль? Видите, фрау Линг, вот мы и нашли ответ. Вот что подтверждают ваши показания. Мы теперь можем почти не сомневаться, что Веглер разговаривал с поляком. И если то, что рассказывает поляк, соответствует истине — чему я не могу поверить, — значит, Веглер сошел с ума. Если даже он говорил поляку не это, а что-нибудь другое, все равно он безусловно сумасшедший. Только психическое расстройство может служить связующим эвеном между его репутацией истинного патриота и этим безумным поступком. Какие бы побуждения ни заставили Веглера разговаривать с поляком, они не могут быть нормальными… Итак, скажите: готовы ли вы повторить ваше показание насчет ведра перед судом? Потому что суд не поверит поляку, но вам поверит.