Не прошло и часу после ухода Метелло, как Ида также вышла из дому, даже не остановившись, чтобы попрощаться с Эрсилией. При обычных обстоятельствах она не преминула бы заглянуть, особенно если бы шла к сестре, где должны быть гости, и начала бы приставать: «Как я выгляжу? Не видна ли нижняя юбка? Хорошо ли надета шляпка? Как сидит сзади платье?»

А на этот раз она, словно воровка, скользнула вниз по лестнице — чтоб она и в самом деле поскользнулась! Эрсилия стояла начеку за дверью и окликнула Иду. Бесстыжая! У нее еще хватило наглости помахать зонтиком с нижней площадки!

— Я так тороплюсь, не задерживайте меня. До свиданья, до вечера!

Эрсилия пошла за ней следом вдоль Борго Аллегри и виа Гибеллина, прижимаясь к тюремной стене. Если б Ида обернулась, можно было спрятаться за одну из сторожевых будок. Эрсилия вся подобралась, сосредоточилась на единой цели и в то же время стыдилась себя. Она чувствовала, что ни в чем не уступает прелестной Идине («даже и внешне», — думала она, считая себя способной вызвать не только привязанность, но и желание), но смутно понимала, что слежка за соперницей унижает ее. И все-таки она была сильнее: ее сердце вновь ожило, учащенно билось в груди и словно подгоняло ее, заставляя не терять из виду Идину, за которой она следовала на расстоянии. Некоторое время Ида мелькала сиреневым пятном, а через минуту в глубине виа Гибеллина, у остановки напротив Пратони, села на первый же подошедший омнибус. Пристыженная Эрсилия осталась стоять, опершись на тюремную стену. Она была вся в поту и дышала с трудом. Потом перешла на другую сторону и свернула на виа делле Казине, где солнце било прямо в глаза и в одном из домов кто-то играл на скрипке. Вскоре ей попался фонтанчик, она наклонилась напиться и ополоснула лицо; скрипки больше не было слышно. Палило беспощадное солнце, и наступившую тишину нарушало только журчанье воды в фонтанчике. Мимо проехала девушка на велосипеде. На ней была шляпа с широкими полями, с большим бантом и развевающимися лентами позади. Поравнявшись с Эрсилией, девушка чуть было не потеряла равновесие, но удержалась, крикнула: «Да здравствует прогресс!» — и умчалась освещенная солнцем. Эрсилия вытерла губы тыльной стороной ладони и невольно покачала головой.

Дома она уже не могла больше сдерживаться. Тщетно пытаясь взяться за работу, она только ходила взад и вперед, прикрывала и открывала жалюзи: то было слишком много света, то казалось, что ничего не видно. Ее мучила жажда, но чем больше она пила, тем больше ей хотелось пить. Где могли они устроить свиданье? На Альберета, как обрученные? Или в самом деле у Идиной сестры, взявшей на себя роль сводни? Или в одной из маленьких гостинниц в районе вокзала, где, кажется, сдают номера на несколько часов? Но для этого нужны деньги, а у Метелло их нет. Вчера она дала ему лиру, но он проиграл и должен был Пополам с Джаннотто заплатить за выпитое вино. Хватит ли ему оставшихся денег, чтобы снять номер в гостинице? Или он позволит Иде платить за него? У нее всегда есть при себе деньги, она не выходит из дому, не положив в сумочку хотя бы пять лир. «Посмотришь на витрины, и вдруг что-нибудь понравится или представится выгодный случай, — обычно говорила она. — Да мало ли что, вдруг почувствуешь себя плохо…»

Как-то Метелло поддразнил ее:

— А как же, по-вашему, должны поступать бедные люди?

— Бедные не могут себе позволить удовлетворять прихоти, а если с ними что-нибудь случается, их везут в больницу, — ответила несносная.

Метелло посмотрел на нее так, что Ида даже покраснела. Это получалось у нее очень ловко. А она-то, слепая, защищала ее, нянчилась с ней! Прямо случай из городской хроники! Новелли мог бы сделать из этого комедию: «Она украла мужа у своей лучшей подруги». Впрочем, это не верно: Ида никогда не была ее лучшей подругой. Эрсилия дружила с Аннитой, с Лидией, а еще раньше — с Мирандой. Ида была, просто знакомая, с которой она сблизилась, когда поселилась в этом новом для нее квартале, она, родившаяся в Сан-Фредиано и никогда не выходившая за его пределы. Но, как бог свят, ей пришлось бы всю жизнь стыдиться того, что она родилась в Сан-Фредиано, если бы она не смогла разделаться со всей этой историей за один сегодняшний вечер. Пока же она не находила себе покоя.

А что если все это было только ее фантазией? Ведь каждую минуту забастовка может кончиться поражением рабочих. И все жертвы окажутся тогда напрасными, полтора месяца лишений пойдут прахом. И в подобных обстоятельствах Метелло забыл обо всем, чтобы бегать за Идиной юбкой? Ей вдруг показалось, что она ничем не отличается от множества тех жен, которые забивают себе голову всякими бреднями. Ей снова захотелось поверить, что она ошиблась, что человек, который на цыпочках спускался по лестнице, был не Метелло. Разве она видела его в лицо? Несомненно, этот человек, вышедший из верхней квартиры, был любовником прелестной Идины. Глупая! Скорее всего это был один из рабочих ее мужа: она часто говорила о самом молодом из них, о блондине, который «как две капли воды похож на одного поэта, не помню его имени». «Бедный синьор Чезаре, — подумала Эрсилия, — я так мало уделяла ему внимания, что мысль о нем только сейчас впервые пришла мне в голову». Но она тотчас же поспешила избавиться от этой мысли: «Если он сам ничего не видит, я, конечно, не стану открывать ему глаза».

Тем не менее она далеко не была спокойна. Сиреневое пятно, скрывшееся в омнибусе, который повернул на бульвар как раз в противоположную сторону от того района, где жила сестра Иды, все время стояло перед глазами Эрсилии и казалось ей ярче, чем лепестки цветов, выходившие из-под ее штампов. Чтобы сердце успокоилось, достаточно было пойти в Палату труда и удостовериться, что Метелло там. Но как, под каким предлогом? Она не привыкла лгать Метелло: пожалуй, еще могла бы промолчать, но скрывать свои чувства за лживыми словами — нет, на это она не была способна. Как же ей себя держать? Может ли она теперь, когда все они в течение полутора месяцев были заняты борьбой за кусок хлеба, сказать ему прямо при товарищах: «Знаешь, это был приступ ревности».

Наступил вечер, тень уже достигла верхних этажей. Два неожиданных визита, один за другим, разрешили все сомнения Эрсилии и дали ей доказательства, которых она и желала и боялась. Но теперь, удостоверившись в предательстве Иды, зная, как нужно действовать, она полностью восстановила свое душевное равновесие. Она вновь стала прежней Эрсилией и, несмотря на свою кротость, истинной «санфредианкой», которую Метелло никогда не переставал любить.

Первым появился Олиндо, которого она не видела больше двух недель. Сколько она ни настаивала, он не захотел подняться, и Эрсилия разговаривала с ним, свесившись из окна.

— Дома Метелло?

— Нет, он в Палате труда.

— Если бы он был там, я не стал бы искать его дома.

— Зайдите, Олиндо.

— Нет, спасибо, незачем.

С его стороны это было невежливо. С тех пор как он приехал и в особенности в первые недели забастовки, когда они его приютили, Эрсилия всегда относилась к нему хорошо. Делясь последним куском хлеба, она даже дала ему пять лир, пожалев его жену и детей, оставшихся в Ринчине «рабами, целиком зависящими от милостей дяди-фатторе», как часто повторял Олиндо со слезами на глазах. И если сейчас он отказывался зайти, потому что чувствовал себя должником или почему-либо еще, он тем самым только доказывал, что не очень умен. И к тому же гордец.

— Метелло вышел десять минут назад, — солгала она. — Вы, должно быть, разминулись.

— Похоже, что мы и в самом деле пошли разными путями…

— Деньги по подписке прибыли?

— Почему вы спрашиваете у меня, если этого не знают даже те, кто нами командует?

В его голосе были злоба и насмешка.

— Олиндо, поднимитесь хоть на минутку.

— В другой раз, Эрсилия.

И удалился своей усталой походкой, слегка сгорбившись и опустив голову. Пиджак висел у него на плече, рукава рубашки были засучены кое-как, кепка съехала на затылок. Эрсилия проводила его взглядом и увидела, что, когда он заворачивал за угол виа Микельанджело, навстречу ему попался какой-то паренек. Некоторое время они о чем-то возбужденно разговаривали. Потом Олиндо показал на окно, у которого она стояла, и исчез.