Возможно, все случилось иначе. Возможно, отряд Льва прибыл в крепость тирана на «Грозовых птицах», а телепортировался туда сам Леман. Возможно, его сопровождал не Огвай, а Гунн или еще кто-нибудь.

А был ли там Бьорн? Это случилось очень давно, так что вряд ли, но… Бьорн словно бы всегда находился рядом, с самого начала, просто ждал, пока не достигнет зрелости.

Вражда со Львом, смехотворная и бесцельная, стала итогом необязательного столкновения двух самолюбивых личностей. Ненависть Русса к тирану уже забылась, ведь с тех пор он лишил жизни тысячи врагов. Примарх убивал столь многих и так часто, что его жажда мести в конце концов ослабла и душегубство утратило остроту.

Похоже, Дулан все-таки стал испытанием. Вероятно, проверкой для Льва. Или самого Лемана. Или для них обоих. Прояснилось многое. Могут ли примархи сорваться? Станут ли они биться между собой? Как далеко способна завести их ярость? Кто из них сильнее?

Но потом на эти вопросы были даны другие ответы. Руссу довелось сразиться с более грозными врагами, уже не потомками древних первопоселенцев, но теми, кто был близок к очагу Всеотца. Теми, кто сверкал подобно ярчайшим звездам на созданном Им небосводе, Его доверенными душами, которым некогда поручили нести свет во тьму.

В грезах примарха возникали один за другим новые образы, воспоминания и отрывки саг, нагроможденные в беспорядке. Первым явился Хавсер — Леман с самого начала знал, что у этого смертного необычный вюрд. Дальше, за событиями на Никее, последовало медленное сползание к катастрофе. Руссу снились горящие пирамиды, повергнутые им в прах, страдания еще одного брата, с которым он бился, и вопящий вихрь имматериума, что забрал обещанное ему.

Следом примарх вернулся на кровавые отмели Алакксеса, где перерезали нить Гунна, затем к Яранту, где погибло столько Волков, что их призраки до сих пор преследовали Лемана во сне и наяву.

В самом конце грезы затопил ужас, и на поверхности осталась одна безысходность. Даже примарх поддался отчаянию, лишившись всего. Он увидел руины Терры после снятия Осады, но пришел слишком поздно и мог только оплакивать павших. Леман ступал по развалинам Дворца, и его сабатоны утопали в прахе мертвецов.

Тогда Русс с уверенностью провидца осознал, что будет вечно винить себя. Прежде он часто бахвалился, но и совершал многое, однако не успел явиться на решающее испытание. И эта рана была из тех, что не исцелятся никогда.

В тот день, в том месте мало кто решался подойти к примарху. Все выжившие после апокалиптического нашествия Хоруса бродили по крепостным стенам, пребывая в каком-то оцепенении. На истерзанном трупе планеты-очага людей еще бушевали сражения, и до их окончания оставались месяцы, но Леман не желал участвовать в этих боях. Главное состязание уже завершилось.

Он не видел, как Дорн вернулся во Дворец с телом Всеотца. Он не видел, как уносили мертвого Сангвиния. Когда Русс добрался до Терры, худшее уже произошло: чертоги внизу были запечатаны, последние приказы Владыки Человечества услышаны и исполнены. Теперь даже сыновья не могли прийти к Отцу, запертому в горе, обустроенной когда-то по Его замыслу.

Кто не отчаялся бы при взгляде на эту темницу мучений, на этот склеп псевдожизни? Неужели среди тех, кто прежде встречал лучшего и величайшего из людей, нашлось бы столь бездушное создание?

Узнав правду, примарх бежал — бежал, впервые в жизни, — внутрь Дворца, прочь от жуткой картины, вне себя от гнева и давящей опустошенности. Тьма сгущалась вокруг, душила его, гасила последние огоньки самосознания. Волчий Король исчерпал все свои силы — сначала на Яранте, затем в неистовой, отчаянной гонке до мира-очага. Ужас открытия стал для него последним ударом.

Тогда Леман Русс упал где-то в недрах Дворца, который не сумел защитить, и вновь погрузился в сон, глубокий, почти мертвенный.

И очень долго не мог пробудиться.

Ему снилось, что он вернулся на Фенрис, в далекое прошлое. Свежевыпавший снег блестел под холодным ярким солнцем. Еще нетронутый Клык вздымался над южным горизонтом, склоны пика расчерчивали белые полосы.

Русс шагал по снежным полям, его кожаные сапоги утопали в сугробах, изо рта вылетали облачка пара. Впереди ждало долгое путешествие через хребты, по всем уголкам владений, которые он должен был навечно закрепить за собой.

Рядом с ним шагал Странник в простом сером плаще с поднятым капюшоном. Он всегда скрывал лицо — прямой взгляд на него мог ослепить человека, как яркое сияние нетронутого наста.

Примарх не знал, как долго они идут вместе — возможно, несколько минут, возможно, целую жизнь.

— Настало время, Леман из руссов, — произнес Странник голосом юным и старым, женственным и мужественным, мягким и наполненным горечью бескрайней тоски.

— Время для чего? — остановившись, отозвался примарх.

Странник повернулся, обводя взглядом нагорья Асахейма, где под кристально-чистым небом выстроились пики, вечные и нерушимые.

— Сделать то, ради чего ты был создан. Или позволить скорби погубить себя. Выбор за тобой.

— Но я был создан защищать тебя, — ответил Русс, не понимая, о чем речь.

Тогда Странник продолжил подъем, сутулясь и опираясь на посох из железной сосны.

Леман смотрел ему в спину. Куда бы ни уходил Странник, примарх не мог последовать за ним. Чувствуя, как мороз пробирает до костей, Русс повернулся и двинулся обратно тем же путем, что пришел. У него остался Клык — крепость, что уже была создана и еще не возникла.

Там Лемана ждал труд, главный труд всей его жизни.

Но затем сон покинул его. Холод ледяного мира сменился холодом пустого Дворца, сияние солнца обернулось тускло-серой мутью Терранской зимы.

Русс пробудился. Моргнув, он вздрогнул и грузно сел на пол.

Очнулся он там же, где и потерял сознание от бессилия, — под громадной фреской, посвященной приведению Дулана к Согласию в 870.М30. На ней был изображен сам Леман в идеализированном облике бессмертного примарх а. Вдвоем с братом они повергали символического дракона. Картина уцелела при осаде, но ее, как и всё в разрушенном дворце, покрывал толстый слой пыли. В темном зале царила тишина, мороз напоминал о Фенрисе из его снов.

Русс был не один. Над ним стоял брат, неотрывно смотревший на ту же фреску. Вечно бледная кожа Владыки Ангелов приобрела трупный оттенок и отливала синевой в блеклом свете умирающей планеты.

— Значит, ты помнишь Дулан, — промолвил он с жестокой горечью.

— Да, помню, — ответил Леман, поднимаясь на затекшие ноги.

Фенрисиец все еще не отошел от удара и пробудился не до конца. Во время гонки к Терре он вообще не спал. Русс, как и его брат, находился далеко от Тронного мира, когда пришли известия о решающем штурме Хоруса. Два примарха, два старых недруга, не успели туда, где их родичи обменялись смертельными ударами. Выходит, судьба все-таки посмеялась над ними обоими.

Лев держал обнаженный меч, серая сталь мерцала в холодном сумраке. Именно этот клинок он выронил, сражаясь с Леманом в тронном зале тирана, больше века назад. Говорили, что с тех пор оружие никогда не выскальзывало из его хватки.

— Мне думалось, что на Дулане я познал истинный гнев, — произнес Эль’Джонсон, не сводя глаз с картины. — Оказалось, ошибался.

Русс протолкнулся мимо него, не желая вступать в разговор. История не запомнит, почему они задержались — только то, что их не было на Терре, и этого достаточно.

— Постой, Леман, — сказал Лев, следуя за ним.

Волчий Король шагал дальше, чувствуя вкус пепла на губах.

— Зачем, брат? — спросил он. — О чем нам еще говорить?

Эль’Джонсон догнал его в конце галереи, где томились под слоем пыли изваяния, посвященные давним триумфам. Протянув руку, он схватил Русса за плечо и развернул к себе.

— Мы так и не закончили тот поединок, — прошипел Лев, сузив глаза от ярости. — Все эти годы мы лишь откладывали его.

— Тогда ты ушел, — возразил Леман, которому было не до драк. — Очнувшись, я не нашел тебя.