— Мы — Первые в Империуме! — оскалился Лев, снова устремляясь в атаку. Он пересек платформу вдоль и провел размашистый выпад; Русс отбил клинок топором. — Нам нечего скрывать.

Так схватка закипела вновь. Никто не сдерживал себя, не желал уступать. Эль’Джонсон обливался под броней потом, смешанным с кровью, каждый взмах меча давался ему все тяжелее. Леман тоже страдал от ран, прихрамывал на рассеченную правую ногу. Гнев наполнял его мощью, но даже сверхчеловеческое тело больше не справлялось с полученным за время битвы уроном. Удары обоих стали более исступленными, свирепыми, самозабвенными. Когда примархи истратили последние резервы энергии, в их кровоток хлынул гиперадреналин, который влился во вторичные сердца и насытил мышцы, помогая выжать из организма еще немного сил.

Русс выбросил вперед кулак, но промахнулся на палец мимо шлема Льва. Латная перчатка глубоко вошла в кладку позади, каменный блок рассыпался от могучего удара. Эль’Джонсон схватил брата, развернул его и вместе с ним врезался в стену. Целые рокритовые секции, выбитые из нее, рухнули за край платформы.

Над головами примархов снова грянул гром — и наконец полил дождь. Капли воды, чуть ли не вскипая в раскаленном воздухе, забарабанили по всем поверхностям. Лев и Волк продолжали биться, мимоходом разрушая перила вокруг площадки. Все новые обломки камня падали на нижние ярусы крепости. Братья не обращали внимания на опасность, схватка окончательно поглотила их. Они дрались, словно одержимые, их подстегивала уже не полузабытая вражда, а чистота боя, жажда победить, воинский инстинкт в самом полном и гордом его проявлении. Неприятели слепо обменивались ударами, сцепившись и скрестив клинки на краю площадки.

Эль’Джонсон пытался отойти от обрыва и повалить Лемана на пол. Вцепившись в обгорелую волчью шкуру на спине брата, он дернул ее и начисто оторвал. Рунные амулеты, слетев с бечевок, запрыгали по каменным плитам. Русс вывернулся из хватки Льва, присел, расставил руки и кинулся вперед. Он врезался в соперника ниже груди, и оба примарха по инерции шагнули к разбитым перилам.

Братья на мгновение замерли у края пропасти, все так же обмениваясь выпадами меча и топора. Сталь скрежетала о сталь, Эль’Джонсон пытался сохранить выигрышную позицию, Леман — нарушить ее. Последовал очередной толчок сцепленных рук, общий центр тяжести примархов сместился, и платформа ушла у них из-под ног, осыпавшись лавиной каменных осколков.

Они рухнули вниз, проносясь мимо крепостных стен вместе со струями дождя. Внешние валы главного оплота тирана имели небольшой наклон, поэтому через пятьдесят метров братья ударились о броневую обшивку, пропахали в ней длинную борозду и покатились дальше. Львиный Меч, а за ним и топор, выбитые из рук при столкновении, отлетели в сторону и скрылись в бездне.

Примархи с тошнотворным шлепком врезались в выступающий балкон. Каменная кладка распалась на куски от удара двух стремительно несущихся тел, и падение продолжилось. Остановились они только после того, как достигли парапета на следующем ярусе.

Братья, пошатываясь, встали на ноги под камнепадом обломков. Безоружные, но все так же подгоняемые слепой яростью, они стиснули кулаки в латных перчатках и принялись нещадно избивать друг друга. С неба хлестал ледяной дождь, по расколотым доспехам примархов стекали потоки воды, алой от крови.

Они по-прежнему были высоко над землей, на одном из верхних парапетов восточной стены. Вдали расстилались нижние уровни, разрушенные и тлеющие, по которым разносились приглушенные хлопки минометных залпов и громыхание бронетехники.

Изнемогая от усталости, Русс широко взмахнул кулаком и попал Льву в висок. Крылатый шлем прогнулся, Эль’Джонсон, пошатнувшись, отступил на шаг и избежал повторного хука, после чего ответил собственным попаданием. Братья сцепились вновь, поскальзываясь в грязных лужах. Их удары оставались невероятно сильными — в них сочеталась мощь сервоприводов брони, генетически улучшенных мускулов и взаимной неутолимой злобы.

Леман все же добился преимущества. Один из его выпадов привел к тому, что по уже поврежденному шлему Льва пробежала трещина. Впрочем, это лишь сильнее разъярило Владыку Ангелов, и он оттолкнул Русса на несколько шагов. Зарычав, фенрисиец вновь подступил к Эль’Джонсону, отвел его слабый удар и приготовился впечатать кулак в появившийся разлом.

Однако, промахнувшись на расстояние ладони, Волчий Король потерял равновесие, рухнул наземь и перекатился на спину. В тот же миг небеса озарились ослепительной вспышкой, из клубящихся облаков вырвался разряд молнии. Лев отступил, тяжело дыша; перепачканный и вымокший, он напоминал не примарха, а дракокрысу с Фенриса.

Какую-то секунду Леман не думал ни о чем, кроме шанса на победу. Последним ударом он почти сбил с брата шлем. Теперь можно было вскочить на ноги, развить успех, прижать Эль’Джонсона к ограждению и избивать, пока он не падет на колени.

Все тело Русса пылало от мучительной боли, многие кости были раздроблены. Он потерял оружие, его доспех испещряли пробоины. Лев выглядел не лучше — его плащ свисал грязными лоскутами, сам примарх горбился.

Услышав чей-то хохот, донесшийся словно бы издалека, Леман не сразу понял, что смеется он сам. Грудь фенрисийца затряслась, веселье быстро охватывало Русса по мере того, как он осознавал всю нелепость положения. Они с братом начали поединок, как истинные короли-воины, грозные и величественные, а закончили, словно буяны из трущоб, израсходовав свой гнев и погубив пышное убранство.

— Над чем ты смеешься? — невнятно спросил Эль’Джонсон; шатаясь, он подошел к Леману со сжатыми кулаками.

Тот попробовал выпрямиться и, не прекращая хохотать, скривился от боли в треснувших ребрах.

— Зубы Хель, брат, — сплюнул он кровь через вокс-решетку, — что мы творим?

Лев встал над ним и покачнулся в струях ливня. Блеснула молния, осветив длинные склоны горы-цитадели, красные от пожаров.

— Ты сдаешься? — произнес Эль’Джонсон.

— Я… чего?

— Ты. Сдаешься. Мне?

После этого Русса уже ничто не могло удержать. Его смех превратился в могучий поток, не уступающий в напоре водопадам, которые сейчас сбегали по крепостным стенам. Он попытался ответить, выдавить какие-то слова, чтобы покончить с затянувшейся комедией, но не сумел.

Лев по-прежнему думал, что между ними происходит нечто вроде почетной дуэли. Они уже избили друг друга почти до потери сознания, разрушили в своем неистовстве половину дворца тирана, но Владыка Ангелов по-прежнему требовал сатисфакции.

Безумие.

Волчий Король бешено хохотал, запрокинув голову. Он забыл обо всем — охоте, Крестовом походе, хвори в душе его легиона, интригах внутри братства примархов, предназначении человечества — и затрясся в приступе неуправляемого, ребячливого веселья.

Поэтому не заметил удара, которым завершилась схватка.

Русс не напрягся перед ним, не вскинул руку для защиты. Он даже не видел, как Лев, хромая, подступил вплотную, занес окровавленный кулак и выбросил его вперед.

Леман с пробитым черепом распластался на залитом водой камне, неподвижный, как мертвецы в гробницах Калибана.

V

Леман Русс очень долго не мог пробудиться.

Сначала ему снился Дулан. Примарх вспомнил долгие поиски столичного мира, собрание воинов в пустоте и начало короткой, но ужасной битвы на багряной равнине. Затем — морду зверя, первого из чудовищ в броне легиона, увиденных Руссом, и то, как это зрелище преследовало его, и сводило с ума, и лишало самообладания. Потом — как ему бросили вызов, и началась схватка, и он потерял Пасть Кракена, и разбил шлем брата.

С тех пор прошло немало долгих лет, но события в памяти примарха остались такими же четкими и настоящими, как биение его сердец. С течением времени, впрочем, они начали казаться почти невозможными, сюрреалистичными. Образы с Дулана, разбросанные по фантастическому краю грез, больше напоминали Руссу приукрашенную сагу скальда, чем истинные воспоминания.