Кононов подумал и о своей ошибке. В конце концов любой провал разведчика, об этом постоянно напоминал Звягин, зависит в первую очередь от самого разведчика. Мог ли он избежать встречи со связистами? Мог, выбери другой маршрут. Но поди узнай, где и что тебя ждет… Тот фашист буквально на голову свалился. Роковое стечение обстоятельств. Да, но обстоятельства складываются из действий. И если бы ты до самого перехода оставался в болоте, встречи могло бы и не быть. Встреча еще один твой след.

Слишком много «если» набиралось. Если бы метель да пораньше, если бы встречи избежать…

Сквозь порывы ветра донесся до Кононова звук идущего поезда. Пора, сказал себе Кононов, поднялся, пошел к полотну. Увидел состав. Тот буквально надвинулся из снежной круговерти. Поезд еле тащился. Паровоз, чувствовалось, выдохся на подъеме.

Но и на малой скорости забраться в состав оказалось не просто. Надо было разбежаться — мешал снег. Снег мешал разглядеть поручни, слепил глаза. И все-таки Кононов разбежался, заметил поручни, успел ухватиться за металлическую скобу. Его дернуло, но не отбросило. Значит, скорость поезда ненамного превышала его, Кононова, скорость. Секунды он бежал подпрыгивая, все реже и реже, до тех пор пока всем телом не почувствовал — пора. Тогда он в последний раз оттолкнулся от насыпи, поставил левую ногу на подножку, подтянул правую.

Снег сыпал то густо, и тогда состав обволакивало белой пеленой, то пусто, так, что с площадки вагона Кононов видел телеграфные столбы, провода, отдельные ели с гирляндами шишек на них. Кононов не только смотрел, он слушал ровный, ритмичный стук колес. Через десять минут определил на слух проскочившую стрелку. Про себя отметил, что стрелка эта — начало железнодорожной ветки на аэродром, к базе торпедных катеров. Засек время. Если мост будет через десять минут, значит, стрелка на середине пути от места, где он вскочил в состав.

Поезд шел ровно. Кононов высунулся с площадки, посмотрел в стороны, вверх. Вдоль насыпи часто мелькали высокие шесты, над железнодорожным полотном висела сетка. Та самая, которую он видел из леса. Прошло еще пять минут, состав вкатился на мост. Кононов смотрел в обе стороны. На какое-то время снежный заряд ослаб. Слева на берегу он увидел две сросшиеся ели. Те самые. Он наметил их как ориентир тогда же, когда разглядывал мост издали. Следовательно, все правильно, цель настоящая. Ее координаты у Денисова. Свое задание он выполнил.

Состав миновал реку. Пора было готовиться к прыжку. Кононов спустился на нижнюю ступеньку площадки, прыгнул, в воздухе поджал ноги, чтобы спружинить имя при приземлении, в снегу уже его развернуло, ударило боком, головой, он потерял сознание.

Из письма Клавы

Полозовой

«…Ты знаешь, я молодец. Свершилось. Еду на фронт. Адреса пока нет. Я его пришлю тебе сразу, как только доберусь до места.

В Москве не задержались. Не удалось посмотреть столицу. Везли нас по окружной дороге.

Буду где-то на западе. Сейчас как раз проезжаем Подмосковье. Кажется, совсем недавно ехали мы с мамой мимо тех же поселков, а сегодня их не узнать. Ты себе представить не можешь. Вместо городов — развалины, на местах бывших деревень печи и трубы. Вот оно — варварство! Я гляжу на следы пожарищ, и мне хочется сменить санитарную сумку на винтовку…

Как ты там, трудно? Намекни, где ты, в каких краях. Может быть, встретимся…»

Кононов открыл глаза, шевельнулся. Иглами кололо грудь. Шевельнул поочередно руками, ногами. Левая нога болела. Приподнял голову, закружило. Замер.

Только бы вновь не потерять сознание. Сколько времени прошло: час, два? Замело всего, не меньше часа. Что дальше?

Боясь потерять сознание, он стал двигаться медленно и осторожно. Ослабил лямки вещевого мешка, вылез из них. Сел. Сидя надел лыжи. Попробовал встать, не получилось. Встал только с третьей попытки. Побрел, волоча за собой мешок, автомат.

Ногу, судя по всему, он вывихнул. И серьезно. Когда ступал на нее, темнело в глазах. В груди болело до тошноты.

В лес. Скорее в лес! Пока идет снег, пока метель. Метель укроет следы. Лес спасет…

Стоило огромного труда держать себя в руках. Не расслабиться, не потерять сознание. И это было как во сне. Белый снег казался серым. Серыми казались деревья и скалы. Но почему скалы серые? Он долго вглядывался и понял. На скалах выступила изморозь, иней покрыл скалы, и они, как все вокруг, казались серыми.

В лесу, в самой чаще, он боялся лечь. Ему казалось, что если он ляжет, то не встанет. Он выбирал поваленное дерево, ковылял до него, садился на ствол. В голове туманилось, изображения предметов смазывались. Вспомнилась картина далекого детства. В поселок привезли кино. Киномеханик выпил, у него долго что-то не ладилось с аппаратурой, не мог он отладить фокус. Шла лента, на экране менялось изображение. Оно то расползалось до невидимости, то снова становилось четким, но ненадолго, потому что подвыпивший человек никак не мог приноровиться. Что-то подобное происходило и с Кононовым. Сознание прояснялось, туманилось, темень все чаще застилала глаза.

На вторые сутки перестало мести. Подмораживало. В редкие минуты просветления Кононов отчетливо видел очертания сопок, подступавшие к болоту скалы. Убедившись в том, что не сбился, он шел. Опирался на палку, делал шаг правой ногой, подтягивал левую. Тело ею вроде бы раздвоилось. Правая сторона пылала жаром, левая онемела. Ноги отказывались повиноваться. Но он продолжал идти. Ему казалось, что если он поднажмет, то выберется к реке, к заветной ели. Только бы не упасть, не свалиться. «Врешь, сволочь, не возьмешь… Не дамся…» Он ругался зло, с остервенением, и ругань помогала. Поминал Гитлера и всю фашистскую заразу. Шел и ругался. Сулил Гитлеру самые суровые кары. И вдруг остановился. Вспомнился Звягин, его слова. «На Севере сохатых бьют всего одной пулей из малокалиберной винтовки, — говорил старшина. — Зверь гибнет, куда бы эта пуля ни ударила. Гибнет не от потери крови, нет. Беспокойство от маленькой пули гонит зверя по тайге. Сохатый теряет силы, мороз приканчивает его. Здоровенный зверь помирает от незначительной раны».

Кононов оторопел от неожиданности. Все выходило так, как говорил Звягин. Он протискивался сквозь заросли, лез на склоны, скатывался и снова лез. Только сейчас он понял, что надо остановиться, отдохнуть.

Кононов огляделся, увидел пень. Смел снег, сел. Развязал вещмешок, достал рацию. Проверил. О восстановлении рации и речи быть не могло. Зачем же он ее тащит? Выкинул. Достал банки с консервами. Одну вскрыл и тут же поел. Есть не хотелось, но он заставил себя. Банки рассовал по карманам. В карманы сунул три плитки шоколада. Вещмешок разгладил, сунул его в комбинезон, прикрыв им разорванный бок. Вспомнил о фляге, снял ее с ремня, отвинтил крышку, отпил глоток. Впервые за долгий переход. Спирт ожег горло, но он заел снегом, отдышался. Сразу стало теплее. Кононов зарылся поглубже в снег, заснул.

Разбудило старшину ощущение тревоги. Тихо, словно боясь спугнуть кого, он снял рукавицу, расстегнул комбинезон, нащупал гранату. Повел сначала глазами, потом головой по сторонам. Никого и ничего… Те же деревья, те же скалы. Сглотнул слюну, почувствовал боль. Шевельнул губами — больно. Понял — жар.

Он шел сутки, вторые, третьи… То ему казалось, что он голый сидит на ветру и его бьет дрожь, то видел себя мальчишкой в русской печке в банный день, а заслонку забыли открыть, и ему жарко. Еще чуть-чуть, и он задохнется…

Временами к нему подходил Иван Захарович Семушкин.

— Скис? — трогал его за плечо тренер.

Кононов пытался объяснить, что его зацепило сбоку, держит, но слов своих он не слышал. Он только чувствовал, как открывает рот.

— Тянись, тянись! — громко кричал Семушкин.

Кононов тянулся, поднимал голову, а видел уже не Ивана Захаровича, а Звягина.

— Встать, курсант! — командовал Звягин.

— Не…

— Отставить! — приказывал Звягин. — Нет у разведчика такого слова. Встать!