— Струков тоже на завале, тоже немцев бьет? — спросил Солдатов.

— Так точно, товарищ комбриг, — ответил связной с некоторой долей вызова, с гордостью за своего командира. Как же, мол, по-другому, наш командир всегда с нами.

В душе Солдатова поднялась досада. Он чуть было не отчитал связного, да вовремя одернул себя. При чем здесь этот парень, отчитывать надо Струкова за его неуемную лихость.

— Меняйте коня, возвращайтесь к вашему командиру, — приказал комбриг. — Передайте, что я жду от него обстоятельного доклада. Пусть воспользуется телефонной связью товарища Губайло. Руководство боем передать товарищу Мохову.

Связной ускакал.

«Четырнадцатый, доложи, что там у вас». «Двенадцатый, двенадцатый, доложи обстановку». «Девятый, отзовись, девятый», — в который раз обзванивали девушки посты наблюдения. На связь снова вышел Семенихин.

— Что там у тебя произошло, почему пропал? — спросил Солдатов.

— Звездануло меня, товарищ первый, — закричал в трубку Семенихин.

— Ранило?

— Не, фу-ты ну-ты, оглоушило.

— Что с пожаром?

Сообщение о лесном пожаре всерьез беспокоило Солдатова. Лесной пожар страшнее карателей. Сгореть могут и те, и другие. Другие, то есть каратели, черт с ними, пусть сгорят все до последнего солдата, но огонь не разбирает, где чужие, а где свои, он идет, полыхая, широко.

— Разгорается, товарищ первый.

— Координаты?

Семенихин назвал. Солдатов прикинул по карте. Лес горел со стороны Каменки. Выгорит километра полтора и стихнет, река его остановит, подумал комбриг.

— Седьмой?

— Да, товарищ первый.

— Не перекинется ли огонь на вашу сторону?

— Нет, товарищ первый. Я ж говорю, он к Каменке пошел. Ветер тоже от нас дует.

— Как немцы?

— Разделали нас под орех.

— Улетели?

— Так точно.

— Где «рама»?

— Тоже скрылась. Сотворила подлость и смылась.

— Совсем?

— Похоже, совсем.

— Следите за пожаром.

В штабную землянку одновременно вошли заместитель Солдатова по хозяйственной части Хлебников, командир отдельного пулеметного взвода Грачев, врач Ханаев.

На лице комвзвода Грачева отпечаталось нетерпение. Высокий, стройный, в кубанке с красной партизанской лентой, которую он не снимал даже в самые жаркие дни, Грачев поправил залихватские усы, через силу прокашлялся. Ни о чем не спросил. Однако вид его красноречиво говорил о причине появления в штабной землянке. Основные силы бригады ушли к месту схватки с карателями, а он, командир мощного огневого взвода, как называют его подразделение партизаны, чем, кстати, Грачев очень гордится, томится от вынужденного безделья.

Созданный Солдатовым взвод этот был действительно гордостью бригады. Создали его в сорок втором году, незадолго до весенней осады немцами партизан еще в Сарычевском лесу. К тому времени удалось раздобыть всего десять пулеметов, в основном трофейных, но и они, собранные в один кулак, оказались той силой, которая буквально расчищала дорогу от гитлеровцев, если требовался прорыв, была результативной в обороне, но особенно в засадах, когда требовалось не только ошеломить противника, но и уничтожить его в кратчайший срок. В каждый расчет входило три человека. Все на лошадях. Именно по этой причине взвод оказался мобильным. Его можно было снимать с одного участка, перебрасывать на другой в ограниченные сроки. Особенно в лесу, особенно в условиях бездорожья. За все время не было проведено ни одной сколь-нибудь значительной операции, в которой взвод Грачева не принимал бы участие. Теперь Грачев остался на базе. Потому и томился. Потому снова и снова заходил в штабную землянку.

— Ты мне, Грачев, глаза не мозоль, — в который раз строго предупредил командира взвода Солдатов. — Необходимости в твоих орлах пока нет.

— Но, товарищ комбриг…

— Отставить. Никаких «но», Грачев. Не мешай работать.

Грачев демонстративно лихо откозырял, скрылся за дверью.

Необходимость в огневой поддержке, когда идет бой, есть всегда, но отправить последний свой резерв Солдатов не мог. Отправить — значило действовать безоглядно, вовсе оголить базу. Не вправе был он посылать Грачева с основными силами бригады. Мало ли что может произойти, когда не знаешь планов противника.

У стола перетаптывался Хлебников. Причина его появления в штабной землянке тоже известна. С объявлением боевой готовности жизнь на базе замерла, а забот у Хлебникова не убавилось.

— Отбоя тревоги нет, Виктор Николаевич, но частично, не нарушая маскировки, можете возобновить работы.

Хлебников сказал что-то в ответ и вышел.

— Садитесь, Викентий Васильевич, — пригласил комбриг доктора.

— Благодарю вас, но сообщение мое краткое. Состояние раненого позволяет ввести препарат.

— Вы говорите о радисте?

— Да, и должен еще раз предупредить о невозможности предугадать последствия.

— При всех случаях, Викентий Васильевич, через какое время может сказаться воздействие препарата?

Ханаев неопределенно пожал плечами.

— Вы знаете, Викентий Васильевич, люди наши ушли. Нам с вами придется подождать их возвращения. Возможно, появится командир группы, в которую входил радист. Хорошо было бы послушать и его мнение.

— Разумеется, разумеется, — согласился Ханаев.

— Добьем сегодня гитлеровцев, Викентий Васильевич, отыщем его командира.

Доктор ушел, внимание Солдатова задержалось на собственной твердости, с какой он сказал Ханаеву о том, что партизаны добьют гитлеровцев. В сорок первом году такой твердости, такой убежденности в исходе операции не было. Тогда приходилось думать о другом. О том, например, чтобы с наименьшими потерями вырваться из огненного кольца, когда немцы прищучили отряд в Егорьевском лесу, сохранить хоть что-то. В сорок втором году думалось о том, чтобы не пустить гитлеровцев в Сарычевский лес. И они их не пустили. Выиграли и осеннюю битву, и весеннюю сорок третьего года. Потери, не в пример боям сорок первого года, оказались значительно меньше. Теперь поворотило еще круче. Думается не только о том, чтобы не пропустить немцев даже к ложной базе, но и уничтожить их среди завалов всех до единого.

«Четырнадцатый, четырнадцатый…» «Двенадцатый…» «Ты чего кричишь, девятый, слышу я тебя, слышу. Ну…»

Солдатов насторожился.

— Вас, товарищ комбриг, — передала трубку девушка.

— Что там у тебя, девятый?

— Немцы, товарищ первый.

— Много?

— Коров гонят.

— Каких коров?

— Обыкновенных. Отбить бы, товарищ первый, а?

— Что-о-о?

— Отбить бы, говорю, охранников всего трое.

— Я те отобью, девятый. Всякую охоту отрывать по пустякам отобью. Ты кто такой?

— Наблюдатель.

— Доложи по форме!

— Старший группы наблюдателей…

— Вот и будь наблюдателем. Сиди тихо и наблюдай. Никаких действий, ты меня понял?

— Так точно, товарищ первый.

— То-то же.

Солдатов только после этого разговора почувствовал, в каком он находился напряжении, каких докладов от наблюдателей ждал с утра. Он все еще опасался, что немцы могли ударить в другом месте. Время, однако, шло, солнце на вторую половину дня переползало, опасения не подтверждались. По всему выходило, что гитлеровцы действительно бросили все свои силы на прорыв к Кабановским делянкам.

Позвонил Грязнов. Доклад его оказался коротким. Немцы отходили. Встретив организованную оборону на линии завалов вблизи Сторожевского лесного кордона, потеряв два танка, трактор, около ста своих солдат, они начали отход. Отходили организованно, выставив огневое прикрытие. Бросаться им вдогонку значило терять людей. Ни о каком охвате речи теперь быть не могло. Тем более, что снова появилась «рама», немцы вызвали авиацию, снова бомбят завал, прилегающую к нему территорию.

Комбриг согласился с комиссаром. Опоздали, чего там говорить. Солдатов приказал Грязнову отправить часть людей к Струкову, к Журбаевским выселкам, на усиление группы Мохова, который в данный момент должен возглавить все силы на этом участке действий. На вопрос Грязнова о Струкове ответил, что командира отряда он вызвал к Губайло, к телефону с докладом о положении дел. «Дров, что ли, наломал Струков?» — спросил Грязнов. Солдатов подтвердил.