— Однако помотало тебя, Николай Дмитриевич?

— Не я один такой.

— Оно верно. Но ты один сколько фрицев положил?

— Это точно. И еще положу.

— Вот бы каждый по стольку, а? От них бы уже и следа не осталось. Воюют, выходит, многие, а убивают не все.

— Мне тоже есть на кого равняться.

— На кого же?

— Читал в газете про Алексея Ивановича?

— Про Зуева, что ли?

— Да.

— Читал.

— Четырнадцатый эшелон завалил. Если по полста солдат на каждый эшелон взять, это же…

— Почему по полста?

— В среднем. Он же эшелоны и с техникой подрывал, с боеприпасами, а в них только охрана.

— Мало берешь. Даже в среднем.

— Тем более.

— Да, но Зуев подрывник.

— Я говорю, есть на кого равняться.

— А ты свой нынешний счет когда открыл?

— Осенью прошлого года. Мы тогда в блокаде были.

— Такой же, как нынешней весной?

— Покруче. Солдатов вишь чего придумал. У него для бригады несколько баз заранее заготовлены, продуманы пути отхода. Когда немцы осаду начали, он перед нами задачу поставил выбивать живую силу врага. У нас тут все леса окольцованы завалами. Мы много деревьев валили, когда базы устраивали. По три-четыре кольца делали. А лесной завал что крепостная стена, его не враз одолеешь. Немцы, бывало, бомбят, бомбят, а завал еще рогатистее делается. Опять же технику через завалы не попрешь. Особенно если почва болотистая. Я тогда, помню, взял под прицел лощину, больше полусотни их положил. Меня Солдатов к ордену представил.

— Наградили?

— А как же. Я в тот раз орден Красной Звезды получил. У нас тогда связь с Большой землей была, мы самолеты принимали. Первые награды нам тогда прислали.

— Хорошо все-таки, когда связь есть.

— Поди, плохо… Мы и раненых отправляли, и оружие нам слали, боезапас, мины. Я тогда новенький «дегтярь» получил, тоже в награду.

— А меня ведь к медали представили, Николай Дмитриевич.

— За дело чего ж не представлять.

— За то, что карателей прошлый раз прищучили.

— Когда Альфонса этого, Мауе ухлопали?

— Его, гада.

— Скольких вы тогда положили?

— Больше сотни. Только вот знаешь о чем я теперь думаю, Николай Дмитриевич?

— О чем?

— Как же теперь с наградой будет?

— Как?

— Нет же у нас связи.

— Наладится.

— Мне без медали нельзя, Николай Дмитриевич. Я и медаль, и орден должен получить.

— Чего так?

— Сын у меня, Николай Дмитриевич. Он мамку теребит. И про медаль, и про орден спрашивает.

— Воевать надо, чтобы уважение иметь, а награды — то же самое уважение. Связь наладится, придут твои награды. Самолетом доставят.

— Хорошо бы. Хорошо, когда о тебе знают, правда?

— Правда.

— Чего-то там, слышишь?

— Три пистолетных выстрела. Тревога, брат, тревога.

Колосов тоже услышал три пистолетных выстрела подряд. Следом звон рельса. Услышал еще голоса.

— Тревога, тревога! Рас-хва-тывай поголовье.

Колосов подбежал к загону. Заметил перемены.

Перед тем старшина видел мирную картину. Женщин, разносивших траву, мужиков, разгружавших все ту же траву с телеги. Теперь же и женщины, и мужчины оказались с оружием. Мужчины разбирали жерди, ограждающие загон, женщины выводили животных из загона, придерживая их за ошейники, погоняя коров хворостинами, приговаривая ласковые слова. Колосов обратил внимание на то, что ошейники были у каждой коровы, ни одна не оказалась безнадзорной.

Старшина получил инструктаж на случай тревоги. Инструктировал его начштаба Мохов. По тревоге старшина должен был занять близлежащую ячейку, наблюдать за воздухом на случай возможной высадки десанта, за участком леса возле ячейки на случай бомбежки, предотвращения пожара, если немцы вздумают поджечь лес зажигательными бомбами. Почва в лесу была песчаной, кучи песка, похожие издали на муравьиные, высились возле каждой ячейки, этим песком и предписывалось гасить зажигательные бомбы.

При знакомстве с базой, сразу после встречи с Грязновым Колосов обратил внимание на маскировку лесной крепости. Ни один из объектов не оставался открытым взору немецких летчиков, случись им появиться над лесом. Строения, в основе своей полуземлянки, располагались под кронами деревьев, над многими из них были натянуты трофейные маскировочные сети, коими укрывают немцы свои батареи. Замаскированы были траншеи. Ячейки и те располагались в зарослях орешника, которого в этом смешанном лесу росло в изобилии. Колосову казалось непонятным назначение глубоких гладкостенных ям-траншей вблизи загона, но, увидев, как быстро и ловко люди загнали в эти ямы-траншеи животных, старшина понял, для кого создавались эти убежища.

Заметив поблизости одну из ячеек, Колосов нырнул в нее. Прислушался. Обратил внимание на то, как замер лес. Только что со всех сторон долетали до старшины звуки. За спиной шла перебранка. Где-то что-то пилили. Где-то что-то колотили. Мычали коровы. Доносились другие звуки. Но все они затихли как-то враз. Птичьих голосов и тех поубавилось. Встрепенется в зарослях какая-то невидимая птаха, оповестит свистом о себе округу, замолкнет, прислушиваясь. Словно бы спрашивая, что случилось. Лес охватила предгрозовая тишина, слышен был лишь шелест листвы.

Издали, едва различимо донесся гул. Гул нарастал. Колосов понял, что приближается самолет, но сколько ни вглядывался, не видел ничего, кроме сини неба, редких облаков на нем. Небо к тому же застили ветви и листья орешника.

Наконец он увидел «раму». Самолет-разведчик летел высоко. Медленно. Он как бы завис над Колосовым, над лесом.

Появление «рамы» всегда было плохим признаком. На передовой следовало ждать артналета, на марше — бомбежки. Когда появляется «рама», тут уж жди неприятностей — эту азбучную истину на войне старшина усвоил в первые месяцы. «Рама» досаждала не раз. Она преследовала группу. Немецкий летчик засек разведчиков, когда случилось несчастье с Неплюевым. Сверху хорошо и далеко видно.

С появлением «рамы» вновь подумалось о командире, о товарищах. Накануне, до того, как лесник привел на базу партизанские семьи, старшину вызвал к себе комиссар Грязнов. Он сообщил Колосову, что из Ольховки прискакал связной. В этой деревне разгромлены каратели. Конники встретили в деревне двух разведчиков, товарищей Рябова и Ахметова. Разведчики сообщили партизанам о том, что с ними произошло, конный отряд отправился на розыск группы. «Живы, значит», — вздохнул Колосов. «Выходит, живы», — подтвердил Грязнов, но предупредил, что дороги на базу перекрыты, немцам, судя по всему, известно о дислокации бригады в Ливонском лесном массиве, немцы, судя по всему, готовят еще одно наступление на партизан.

Слова Грязнова подтвердились с появлением «рамы». Немецкий самолет то исчезал, то снова появлялся в поле зрения старшины. Колосов подумал о том, что слишком он долго кружит. Обычно, если немцы замечали цель, они тут же вызывали бомбардировщики, бомбили и обстреливали землю. «Рама» между тем покружила и пропала, затих ее гул. Отбоя тревоги, однако, не последовало, а значит, и убежища покидать не следовало.

Над ячейкой появился человек. Колосов узнал его. Это был тот самый партизан с немецким автоматом, хмурый, озлобленный, который первым подошел к землянке Колосова, грозно спрашивая старшину о том, куда, мол, послал представитель фронта «свово человека».

— Вылазь, разведка. Покурим, — предложил партизан.

Колосов вылез из ячейки.

— Отбой, что ли? — спросил он партизана.

— Отбоя пока ишшо нет, потому от ячеек отходить не след, но покурить можно, — объяснил партизан, протягивая Колосову кисет с махоркой, доставая «катюшу» — нехитрое приспособление из жгута, кремня, куска рашпиля, с помощью которого высекается искра, чтобы получить огонь.

— Спасибо, не курю, — сказал Колосов.

— Дело, как говорят, хозяйское, — принял отказ партизан. — Как там ваш товарищ?

— Все то же, — неохотно ответил старшина.

Партизан заметил нежелание Колосова продолжать разговор. Высек искру, раздул огонь, прикурил, спрятал огниво.