В «Рузвельте» уже было одиннадцать жильцов, и Дэвид стал двенадцатым, последним переехавшим сюда человеком. Он ехал на своей коляске по пандусу в солнечных очках и черной футболке, на которой было написано «Типичный хулиган». С ним были Боб, жена Боба и высокий чернокожий мужчина. Боб приветственно помахал нам рукой. Чернокожий мужчина тоже стал махать и улыбаться, когда некоторые жители вышли их встретить. Стюарт сразу спросил у мужчины, кто он.
— Джимми. — Мужчина улыбнулся и протянул Стюарту руку, которую тот проигнорировал, потому что не терпел вообще каких-либо прикосновений, и Джимми убрал руку обратно. — Я один из помощников Дэвида. А как зовут тебя?
Стюарт стал напевать и отвернулся лицом к стене (в этом был весь Стюарт), а Дэвид пробормотал то, что нам слышать не полагалось. Но я слышал.
Он сказал:
— Добро пожаловать в дом уродов.
Боб представил нам всех людей, приехавших с ним: Дэвида, Джимми, жену Боба Энди и двух его дочерей, с которыми я прежде не встречался, Кейтлин и Трину. Они не улыбались и стояли рядом со своей матерью. Я мог сказать, что Дэвид, как его мать и сестры, не были похожи на Боба. Они боялись аутистов и думали, что мы отсталые. Я старался вести себя как можно лучше, вспоминая все уроки по социальной адаптации. Я старался как мог, но они все равно относились ко мне иначе, чем, например, к Джереми. Ему потребовалось всего лишь улыбнуться, и они тут же расслабились.
Дэвиду никто не нравился. Он сказал отцу, что хочет пойти в свою камеру, чем очень рассердил Боба. Они зашли в комнату Дэвида и встали в коридоре, озираясь вокруг, будто колебались, не зная, что им делать дальше, пока Тэмми и Салли не подошли поговорить с ними.
Так как Дэвид и его семья оставались в его комнате довольно долго, некоторые жители стали расходиться по своим комнатам или общим залам, но мы с Джереми остались. Дэвид заставлял меня нервничать, и я хотел узнать о нем как можно больше.
Важно знать своих врагов.
Джереми наклонился, чтобы прошептать мне на ухо:
— Ты можешь слышать их через дверь?
Я кивнул и продолжил слушать.
Джереми достал свой телефон и написал в блокноте:
«Что-то хорошее?»
Я приложил руку к своему уху, и он не стал мешать мне слушать.
Джереми терпеливо ждал, пока я записывал разговор на свой мозговой жесткий диск, и они не перешли на обсуждение более скучных вещей. Я взял Джереми за руку, повел его обратно в нашу квартиру и сел вместе с ним на диван. Джереми молчал и тихо ждал, когда я расскажу о том, что слышал.
А я слышал многое.
— Дэвид не хочет жить в «Рузвельте». Он думает, что все мы кучка умственно отсталых уродов, и он злится, что отец запихнул его сюда. Боб рассказал ему о том, что «Рузвельт» нужен людям с особыми потребностями, рассказал, как плакали некоторые семьи, узнав об открытии такого учреждения, потому что были ему очень благодарны, ведь больше нигде их близкие не могли найти такую поддержку и независимость. Боб сказал, что это касается и Дэвида, а Дэвид рассердился. Он ответил, что отец просто должен был дать ему умереть, что теперь его жизнь ничего не стоит.
Джереми выпрямился, и я не мог прочитать такие сложные эмоции, появившиеся на его лице.
— Ой. Это плохо.
— Потом его мама начала плакать и говорить: «Дэвид, не смей сдаваться!» Она рассказала ему о том, какими большими возможностями обладает «Рузвельт» и о том, что Тэмми и Салли обеспечат его лучшим уходом, чем тот уход, который она могла бы дать ему дома. Она сказала, что надеется, он понимает: она не выставила его из дома, просто «Рузвельт» мог дать ему намного больше, чем она.
— И что он на это ответил?
— Что ей не надо ничего ему давать, кроме как сойти с этого автобуса. Я не понимаю, что это значит. Они не ехали сюда на автобусе, но здесь рядом есть остановка. Он думает, что из-за нее будет слишком шумно? Ну так здесь же курсируют гибридные автобусы, и они ездят очень тихо.
Выражение лица Джереми было слишком сложно для моего понимания. Его губы были сжаты, большие глаза были округлены, будто он грустил, но губы говорили, что он был сосредоточен.
— Это метафора. Ему хочется покончить с собой. Думаю, этого следовало ожидать, когда твоя жизнь так круто изменилась. Печально, что он до сих пор это чувствует, ведь прошло уже два года, и ему помогают такие замечательные родители. Я с трудом убеждаю своих родителей в том, чтобы они помогали мне платить за аренду, а Боб построил для него и для его независимости целый Центр.
— Дэвид хулиган и придурок. С ним определенно будут проблемы.
Джереми нахмурился и покачал головой.
— Спорим, с ним все сложнее. Но я согласен, он не собирается так просто сдаваться и оставаться здесь.
Весь вечер мы провели в своей квартире, так что о Дэвиде мы больше ничего не узнали. Рано утром, после секса с Джереми, я сел на автобус и отправился на учебу. Дэвида я увидел днем, когда приехал домой и пошел искать Джереми. Джереми сидел под своим любимым деревом, а недалеко от него был Дэвид со своим помощником. Выражение его лица было легко прочитать, потому что с каждым новым днем оно не менялось: он был зол и ненавидел «Рузвельт» так же сильно, как я его любил. Я старался избегать его и не создавать неприятностей, но Дэвид был злым, и ему все мешали. Если вокруг не было проблем, он создавал их сам.
Однажды, когда я вышел из автобуса, Джереми уже ждал меня на остановке, улыбающийся и взволнованный.
— Я так рад, что ты уже дома. — Он взял меня за руку и указал на железнодорожные пути. — Я боялся, что ты его пропустишь. Он приехал во время моей прогулки, и я пошел тебя встретить, чтобы ты поторопился его увидеть.
Он потянул меня сильнее, чем мне нравилось, но, когда мы повернули за угол, и я увидел, что подъезжает к платформе, я был рад, что он сильно меня тянул.
Это был поезд. Но этот поезд отличался от тех поездов, которые я видел на этих путях. Это был большой черный паровоз, и когда он вплотную подошёл к платформе, его свисток загудел. От этого звука по моей коже побежали мурашки. Его двигатель, как и он сам, был таким странным и таким красивым. Все машины разговаривают со мной, но этот был особенно старым и удивительным. Я хотел, чтобы он остановился, и я мог бы к нему прикоснуться и узнать о нем все.
Позади пыхтящего головного вагона с паровым двигателем шли пассажирские вагоны, которые понравились мне даже больше главного. Старомодные пассажирские вагоны, из окон которых высовывались люди и приветственно махали нам руками.
Половина жителей «Рузвельта» стояли в конце улицы, смотрели на пути и тоже махали руками вслед проходящему поезду. Дэвид тоже там был, но я проигнорировал его и стоящих вокруг людей, ведь это был самый чудесный поезд, что я когда-либо видел на своих железнодорожных путях. Я не смог удержаться и стал напевать, покачиваться и хлопать от счастья в ладоши, пока считал и запоминал количество окон, колес и идентификационный номер каждого вагона. Когда поезд пройдет, я найду его в интернете, чтобы узнать, что это и почему он проезжал здесь, но сейчас он был передо мной, и я был счастлив, словно наэлектризованный, так счастлив, что забыл о присутствии других людей.
Джереми тоже радовался. Когда поезд уехал и вагоны скрылись из вида, он улыбнулся мне широкой светлой улыбкой, как и Салли с Тэмми. Мальчик аутист Марк, живший по соседству с нами, не смотрел на меня, но по тому, как он смотрел на поезд, я понял, что он наслаждался им так же, как и я. На самом деле все жители наслаждались этим зрелищем. Кроме одного. Дэвид не смотрел на поезд. Он наблюдал за мной.
Он уставился на меня из своего инвалидного кресла, и мне было жаль, что выражение на его лице не было хоть чуть сложнее. Потому что я точно мог сказать, что он обо мне думает. Для него я был уродом. Наверное, он бы думал про меня еще хуже, если бы узнал, как часто я что-то считаю. Но он увидел то, как я качаюсь, издаю звуки и хлопаю в ладоши и посмотрел на меня так, как смотрели хулиганы на территории кампуса. Боб Лорис, в отличие от своего сына, был хорошим человеком. Салли и Тэмми называли Дэвида «бедным мальчиком», но он таким не был. Так же говорила и моя мама, да даже Джереми было его жалко. Но не мне. Он мог сидеть в коляске и у него мог быть поврежден позвоночник, но он мне вообще не нравился. Я не желал ему смерти, но, если бы он переехал жить куда-нибудь еще, мне было бы совсем хорошо.