«Ты теперь в Индостане, — говорил себе Хэйден Флинт. — Согласно обычаю, это — единственный способ передвижения, которым может, не роняя себя, пользоваться женщина высшего сословия, за исключением ходаха[39] на слоне. Если бы только они чаще меняли несчастных, несущих груз. Неужели они не понимают, что этим значительно увеличили бы скорость нашего передвижения? Телохранители могли бы тоже участвовать в этом. Надо заменять носильщиков людьми со свежими силами. Может, предложить им?» Он взглянул на князя.

Мухаммед Али ехал молча на своей марварской кобыле. Его обычное высокомерие подчёркивалось спокойной манерой мастерского управления капризной лошадью. Эта порода лошадей отличалась необыкновенно крутым норовом. Лошади вели происхождение из земель Раджпутов[40], князей, правивших пустынями к западу от Дели. Эта порода отличалась ушами, кончики которых почти касались друг друга. Они славились удивительной выносливостью, однако кровь арабских скакунов, текущая в их жилах, проявлялась в характере.

— Прекрасная лошадь, — сказал он как-то князю, потрепав её по гриве. — Мне рассказывали, что эту породу вывели случайно, от жеребцов, вынесенных на берег после кораблекрушения, которых затем скрестили с местными кобылами.

Но князь лишь гневно взглянул на него и отвернулся, и Хэйден Флинт понял, что он сказал нечто такое, что тот умудрился истолковать как оскорбление.

«К чёрту вас! К чёрту ваши восточные условности! — думал он, раздражённый вспыльчивостью князя. — К чёрту твою подозрительность и ревность к жене. Следишь за ней, как ястреб, а ко мне относишься как к непрошеному похитителю. Да она стоит десятерых таких, как ты, и я увёл бы её только для того, чтобы избавить от твоего отвратительного общества!»

Этот гневный внутренний монолог пошёл ему на пользу. Хэйден немножко встряхнулся, после чего успокоил себя тем, что скоро окажется в Аркоте и дело с рубином будет закончено.

До наступления темноты они проехали через Чинглепут, где всё население, оставив свою трапезу, вышло и бросилось на землю, оставаясь распростёртыми, пока кавалькада не проследовала через посёлок. Проехав деревню, они остановились для отдыха на открытом месте у дороги, ожидая, пока для них раскинут ночной лагерь. Ясмин-бегума вышла из паланкина и подошла к огню, облачённая в одеяние, которого он на ней ранее не видел. В руках она держала инкрустированный ящичек для письма — одну из принадлежностей княжны, привезённых для неё вместе с паланкином.

Она вынула из него книжечку в переплёте, стала писать в ней. Движения её руки были грациозны, когда она заполняла строки письменами на урду, справа налево, лебединым пером. Хэйден наблюдал за нею несколько минут, затем она заметила его, и он отвёл взгляд. Ясмин обратила свой взгляд туда, куда смотрел он, — на телохранителей, разбивающих лагерь. Они ругались между собой, иногда затевали потасовки, а иной раз в ход шли и ножи.

   — Если они беспокоят вас, вы должны без колебаний усмирить их, мистер Флинт. Нельзя распускать их.

   — Они не беспокоят меня, бегума, — солгал он.

   — Сейчас мы — в полной безопасности, — после небольшой паузы сказала Ясмин, — но они будут пытаться напасть на вас.

Весёлость в её голосе свидетельствовала о том, что она смеётся над ним.

   — Но ведь это вы пытались убить Абдула Масджида, — слегка задетый, сказал Хэйден. — Они видели, что вы первая напали на него.

   — О, я всего лишь женщина. — Она переждала, чтобы один из телохранителей прошёл мимо, а затем перешла на английский. — Вы не понимаете. Эти люди — наёмники. Профессионалы низкого уровня, подобно... как бы сказать?.. подобно третьеразрядным проституткам. Они служат тому князю, который больше платит, и подчиняются тому, кого больше боятся. Поскольку у них нет истинной преданности ни к кому, их верность — это верность шлюх.

   — Я всё же не понимаю...

Она засмеялась.

   — В их глазах, мистер Флинт, вы — достаточно хитрый, чтобы послать женщину отвлечь внимание Абдула Масджида. Это вы нанесли смертельный удар личным мечом князя. Не думайте, что смысл этого не понят ими. Они не упустили его. По их представлению, вы сместили их последнего лидера вполне законным образом, и сделали это чрезвычайно искусно.

Он почесал в затылке, поражённый её объяснением.

   — Но ведь он был их офицером!

   — Конечно. Но затем пришли вы и сместили его. А значит, всё, что принадлежало ему, стало теперь вашим. Пока кто-нибудь не сместит вас, они будут следовать за вами.

Он бросил взгляд через плечо на воинов в тюрбанах. Они развернули шатры, готовясь к ночи, но никто из них пока не приближался к нему. Он думал, намекала ли Ясмин-бегума на то, что он должен отдавать им приказы, и если это так, подчинятся они ему или нет? Затем он вспомнил, как она деликатно говорила о «смещении» начальника, и задался вопросом, есть ли среди них тот, кто уже стремится к повышению?

— Не забывайте, что вы — самый меткий стрелок в Английской компании, — сказала она с прежней насмешкой. — Вы можете убить любого с тридцати шагов. А теперь, возможно, по их представлению, и с пятидесяти. Но теперь вы должны извинить меня. Настало время молитвы.

В ту ночь он лежал рядом с ярким костром, оглушительный хор лягушек наполнял окружающую тьму. Сначала он не мог уснуть, потому что рубин был вновь в кармане его камзола, и он не намеревался глотать его второй раз. Он вставал дважды ночью, первый раз — чтобы подбросить в костёр дров, и позднее — чтобы исследовать имущество Абдула Масджида, то, что, по словам бегумы, он унаследовал. Наконец он нашёл, что искал: пороховницу с порохом, с которым мог подтвердить истинность своего стрелкового таланта. Он насыпал пороха на полки пистолетов и положил их рядом, прежде чем погрузился в сон без сновидений.

На следующее утро он проснулся, разбуженный звуками мусульманской молитвы. День был такой же душный и влажный, как и первый день их пути. Небо безжалостно палило землю, руки и шея невыносимо чесались на жаре от укусов москитов.

На середине утреннего перехода они прошли реку вблизи древнего водоёма и направились по пути пилигримов на северо-запад к Конживераму, Городу Золота. Когда они приблизились к длинному подъёму, Хэйден Флинт повернулся к седеющему начальнику отряда разведки Мохану Дазу и коротким знаком приказал ему подъехать. Тот с готовностью сделал это, и Хэйден объяснил, что некоторые из верховых, назначенных замыкать шествие, могли бы оказать помощь в переноске паланкина.

Иссушенное ветрами старое лицо бойца сморщилось ещё больше. Ему было, вероятно, под сорок, возраст почтенный для его профессии. Его чёрный тюрбан сидел свободно, и у него была нелепая козлиная бородка, выкрашенная хной; Мохан сплюнул жвачку кроваво-красного бетеля, обнажил зубы, приобретшие малиновый цвет, и ответил на хиндустани:

   — Неразумно, сахиб.

   — Почему?

   — Потому что они — верховые бойцы, сахиб. Совары[41].

   — Да, я знаю, что они — совары. Так что?

Боец наконец понял, чего не знает Хэйден.

   — Они — кшатрии[42].

   — А разве кшатрии не имеют рук и ног, как другие люди?

Мохан Даз вновь усмехнулся малиновой улыбкой:

   — Конечно, имеют, вы правы, сахиб, но они имеют также и достоинство. Они не могут стать носильщиками паланкина. Это — не для них.

Хэйден Флинт кивнул. Итак, некоторые из телохранителей были мусульманами, другие — индусами.

Он отправил Мохана Даза обратно в колонну, поняв, что в Индостане невозможно совершить ни одного, пусть чрезвычайно важного, предприятия, не учитывая факта существования различных каст.

К полудню они достигли окраин Конживерама и остановились для отдыха и новых молитв. Это был Бенарес Юга, как сказал ему старый разведчик, один из семи самых святых городов индусов, с его древними храмами и священным деревом манго. Хэйден Флинт ощущал магнетизм этого места; дух религиозного поклонения, обитавший здесь, уходил корнями в глубь десятков столетий.