— Чем это место хуже любого другого? Вероятность одинакова.

— Нет. Выйди к людям. Попроси о помощи.

— Я уже был у людей. В меня долго и задумчиво тыкали пальцами и всякими железками. О помощи никто и не заикался. Что мне теперь делать — продаться в какой-нибудь музей? Изыди, чертов призрак! Прочь!

— Искупитель твой жив[6].

— Адресок не подскажешь?

Ответа он не получил и вдруг обнаружил, что пялится в темный угол на неторопливо пляшущие среди паутины тени. В ушах зазвенела тишина. Его продолжало грызть беспокойство. Его новое тело было просто идеально приспособлено к тому, чтобы поддерживать физический тонус в условиях длительного безделья. Очень подходящее для космонавта тело; как подумаешь о долгом дрейфе от звезды к звезде, в бесконечной тишине…

Как-то раз на пути его дрейфа оказался Манипул. В космосе человек был, по сути, еще новичок и забираться далеко от хорошо освоенных планет решался редко. Черт его знает, что там ждет и что может случиться! Беррису не повезло. Он выжил. Коллеги его остались лежать, каждый в своей веселенькой могилке, под изрытым оспинами солнцем. Итальянцы Малкондотто и Пролиссе не пережили операции. Им суждено было послужить черновыми вариантами истинного манипулианского шедевра — Берриса. Перед тем как приняться за него, манипулиане показали ему мертвого Малкондотто. На Малкондотто снизошел покой. Он выглядел абсолютно умиротворенным — если монстр, даже мертвый монстр, вообще способен выглядеть умиротворенным. Перед Малкондотто был еще Пролиссе. Что сделали с Пролиссе, Беррис не видел; оно и к лучшему.

Когда-то к звездам отправился цивилизованный человек Миннер Беррис. Не зашоренный стереотипами. Не рабочая лошадь, не мальчик на побегушках. Офицер Космической Академии, высший продукт развития человечества, владеющий высшей математикой и самой продвинутой топологией, какую только можно вообразить, с мозгом, напичканным шедеврами мировой литературы. Человек, который умел любить и умел усваивать уроки. Теперь Беррис был рад, что не женился. Женатым астронавтам и так тяжело, но еще тяжелее вернуться монстром к своей милой женушке.

— Обратись к Аудаду, — посоветовал призрак, снова проявившись из темноты. — Он сумеет помочь тебе. Он снова сделает из тебя человека.

— К Аудаду?

— К Аудаду.

— Ну его к черту.

И Беррис опять остался в одиночестве.

Он посмотрел на свои ладони. Длинные тонкие кисти, почти не измененные, если не считать цепкого щупальца, подсаженного Тварями за мизинцем, уже на тыльной стороне ладони. Юмористы. Почему бы, например, было не приделать пару таких же по бокам, где от них мог быть хоть какой-нибудь прок? Или не пришить длинный цепкий хвост, как у бразильской мартышки? Но эти две узловатые штуковины, дюйма три в длину каждая, — от них-то какой прок? Только сейчас он заметил, что кисть его стала несколько шире, чем была, чтобы щупальце воспринималось как естественное продолжение ладони, чтобы не нарушать пропорции. Какая забота! Каждый день Беррис обнаруживал в себе что-нибудь новенькое. Ему вспомнился мертвый Малкондотто. Он вспомнил Пролиссе. Он вспомнил Аудада. Аудад? Как это, интересно, Аудад мог бы ему помочь?

Его растянули на операционном столе — точнее, на манипулианском эквиваленте операционного стола — бугристом и бесформенном. Ему устроили капитальное обследование. Что они хотели узнать? Температуру, пульс, кровяное давление, как работает перистальтика, как расширяются зрачки, как функционируют капилляры, какая реакция на йод и так далее, и тому подобное. Они измерили микрометром соляную пленку над глазными яблоками. Они подсчитали, сколько клеток у него в семенном тракте. Они отследили все каналы нейровозбуждения, чтоб их можно было эффективно блокировать.

Наркоз. Удачно!

Операция.

Отделите кожу. Найдите гипофиз, гипоталамус, щитовидную железу. Утихомирьте трепещущий желудочек сердца. Крошечными неосязаемыми скальпелями идите глубже и глубже. Тело, подозревал Гален[7] [8], это, главным образом, мешок с кровью. Существует ли система кровообращения? Существует ли вообще кровообращение? На Манипуле всей тайны человеческого тела были разгаданы за три несложных урока. Малкондотто, Пролиссе, Беррис. Два наглядных пособия пошли в мусорную корзину. Третье выжило.

Они перетянули кровеносные сосуды. Они обнажили шелковисто-серую мозговую ткань. Вот тут живет Чосер. Тут — Пирс Плаумэн. Здесь агрессивность. Мстительность. Чувственность. Бескорыстие. Вера. Вот в этом блестящем бугорке живут Пруст, Хемингуэй, Моцарт, Бетховен. Тут — Рембрандт.

«Смотри, смотри! Вот кровь Христа по небесам струится»[9].

Он знал, что с минуты на минуту его начнут оперировать; что Малкондотто пал жертвой загадочных манипуляций Тварей, и что Пролиссе, освежеванный и нарезанный кубиками, упокоился вечным сном. «Свой бег остановите, сферы неба, чтобы время прекратилось, чтоб вовек не наступила полночь роковая![10]» Полночь наступила. В мозг Берриса зарылись покрытые слизью ножи. Он был уверен, что ничего не должен почувствовать, и все равно боялся боли. Его единственное тело, его незаменимый облик. За что? Он явился к Тварям с миром, невинный, аки агнец.

Когда-то, еще маленьким мальчиком, играя на деткой площадке, он чем-то порезал ногу — глубоко, до крови; края пореза широко разошлись, обнажив яркокрасное мясо. Рана, отчетливо помнил он мелькнувшую тогда в голове мысль; я получил рану. Кровь лилась ручьем. Рану залечили — конечно, не так быстро, как это сделали бы сейчас; но тогда, наблюдая за тем, как накладывают швы, он размышлял об изменении, что происходит у него на глазах. Никогда больше нога его не будет такой, как прежде; на ней останется напоминание — шрам. Помнится, в двенадцать лет мысль эта тронула его до глубины души: подумать только, такое фундаментальное изменение, и не на где-нибудь, а на собственном теле! Такое вечное! Именно об этом вспоминал он в бесконечно растянувшиеся последние мгновения, перед тем как Твари принялись за него. «Громады гор, скорей, скорей обрушьтесь и скройте вы меня от гнева божья! Нет, нет! Мне лучше в землю ринуться стремглав! Земля, разверзнись![11]»

Тщетный призыв.

«Нет, меня не примет![12]»

Закрутились бесшумные лезвия. Участок мозговой ткани, отвечающий за вестибулярный аппарат — отсечен. Базальный ганглий. Извилины и борозды. Бронхи с хрящевыми кольцами. Эти удивительные альвеолы. Надгортанник. Отводящие сосуды. Лимфатические сосуды. Дендриты и нейриты. Докторам было любопытно: как работает этот диковинный организм? Из чего состоит?

Они размотали каждый нерв по отдельности, пока весь одурманенный эфиром Миннер Беррис не развернулся перед ними на столе, от минус бесконечности до плюс бесконечности. Интересно, в тот момент его следовало считать живым, или как? Пучки нервов, горы потрохов. «Тело, в воздух превратись, иль в ад тебя утащит Люцифер! Душа моя, стань каплями дождя и в океан пади, будь там незримой![13]»

Потом они терпеливо собрали его из разрозненных кусков. Восстановили по памяти, иногда внося усовершенствования, когда такое приходило в голову. И наконец — наверняка чрезвычайно гордясь этим — они, манипулиане, вернули его Земле.

«И не являйся больше, Люцифер![14]»

— Обратись к Аудаду, — посоветовал призрак.

К Аудаду?

VII

«А ВОТ И СМЕРТЬ — МЕНЯ ЗА УХО ТАЩИТ»

В комнате стояла вонь. Жуткая вонь. Неужели он никогда не проветривает, подивился Аудад и торопливо ввел себе обонятельный депрессант. На мозге это не скажется никак — сейчас Аудаду как никогда необходимо ничем не замутненное сознание, просто обоняние временно отнимется.