Когда Гожо мельком видел Хохлому в училище, тот всегда был в джинсах и черной майке без рукавов, с цветной татуировкой, покрывающей всю левую руку; нижние веки подведены черным карандашом, всколоченные черные волосы до плеч перевязаны на рокерский манер свёрнутой банданой. Человек, стоявший перед Гожо сейчас, ничем не напоминал того Хохлому. Строгий темно-серый костюм, светло-серая рубашка, чёрный галстук, очень бледное лицо, иссиня-черные волосы, гладко зачёсанная набок чёлка спускается на правый висок.
— Это ты! — выдохнул Гожо и, увидев, как Хохлома чуть приподнял тонкую чёрную бровь, пояснил: — Я поступил в художественное училище как раз тогда, когда ты уходил. Ты себе даже не представляешь, сколько всего я о тебе слышал!
Хохлома подходил к цыгану мягким, вкрадчивым шагом. Остановился напротив и, глядя на него бледно-голубыми, почти прозрачными глазами, сильно, словно делал упражнение на растяжку, наклонил голову вбок.
— Ты кто?
— Алексей. Лекс, — широко улыбнулся цыган и протянул Хохломе руку. Тот неловко ответил на рукопожатие левой рукой и слабо улыбнулся.
С той поры Лекс стал время от времени наведываться к «Сёстрам Хилтон», и холодный, сдержанный Хохлома понемногу разговорился с цыганом. Вскоре Гожо узнал историю художника-бунтаря. Картина «QQ», расклад в две дамы, ещё называемый на покерном жаргоне «Сёстры Хилтон», так и осталась единственным значительным успехом Хохломы как художника. Взлёта, который он вообразил себе после прорыва «QQ», не произошло. Частные коллекционеры не выстраивались в очередь под его дверью, галереи искусств не предлагали организовать выставки. Да, его работы покупали, галерея позволяла держаться на плаву — но и только. А амбициозный Хохлома хотел большего. И уже не обязательно в сфере искусства.
Открыв при своей галерее художественную студию для таких же неформальных гениев, как и он сам, Хохлома постепенно сколотил себе команду единомышленников, и вот уже третий год они успешно промышляли полулегальными операциями с антиквариатом и контрабандой произведениями искусства.
Незадолго до того, как в «Сестрах Хилтон» появился цыган, один из регулярных заказчиков Хохломы, владелец шикарного дворца в некогда разорённой войнами, а теперь процветающей благодаря федеральным субсидиям республике, между делом обмолвился, что вдобавок к ореховому, с сусальным золотом, дивану восемнадцатого века для его малого кабинета, он был бы не прочь, если бы Хохлома смог отыскать ему ещё и партию оружия.
— Не для украшения на стену, не антиквариат, — пояснил он. — Нормальное такое современное оружие. Ну, знаешь, автоматы «АК», пистолеты ТТ/ПМ, винтовки типа «УЗИ». «Муха». В идеале бы ещё и несколько комплектов «Гроза». А то что-то беспокойно у нас там, дома становится.
Хохлома ничего не пообещал. Он был не дурак и не собирался ввязываться в незаконную торговлю оружием — этот рынок давно поделен. Но, казалось, так совпали звёзды. В «Сестрах Хилтон» появился Лекс, а у Лекса, как выяснилось, была возможность выйти на человека с партией оружия. При таком раскладе возможность получить большие деньги вдруг показалась очень простой. И Хохлома решил рискнуть.
Встреча цыгана с Непыренко, на которую он так торопился, когда сестра попала в беду, прошла на удивление быстро. Полковник коротко изложил свои требования — цыган выступает в роли продавца, отдаёт Непыренко фиксированную сумму, забирает товар из указанного места — и всё, на этом участия Сергея Михайловича заканчивается. Кому продаст цыган партию, когда и за сколько, его не волнует, он не желает, чтобы к нему вёл какой-либо след.
Такие условия цыгана вполне устроили. Устроили они и Хохлому, к которому Лекс заехал сразу после встречи с полковником. Сидя на высоком стуле в тёмной студии, пустующей в поздний час, Хохлома молча слушал Гожо и задумчиво точил карандаш. Он держал нож в левой руке, движения были плавными и выверенными, однако, в них вкрадывалась какая-то едва заметная неловкость, казалось, что орудовать правой рукой Хохломе было бы сподручнее, но он почему-то этого не делал.
Когда цыган закончил рассказ, Хохлома долго молчал, продолжая строгать мягкое дерево карандаша, а затем уставился на Лекса прозрачными голубыми глазами и медленно, чуть покачивая головой, словно старинная фарфоровая статуэтка, сказал:
— Люди, для которых я покупаю этот товар — очень серьёзные. Если я дам им обещание и не смогу его сдержать — мне не поздоровится. Так что ты должен быть уверен, что с твоей стороны ничего не сорвётся.
— Не сорвётся, — твёрдо пообещал цыган.
— Это хорошо, — отозвался художник, втягивая голову в жёсткий воротничок рубашки. — Но пока операция не закончится, с тобой побудет начальник моей охраны.
— У тебя есть охрана? — удивился Лекс, а в студию, тем временем, вошёл высокий, коротко стриженый русый парень лет двадцати пяти — покатый лоб, нахмуренные брови, мутно-зелёные глаза.
— Ломец, — буркнул он.
— Сергей Ломцев, — поправил его Хохлома и повернулся к цыгану: — А охрана не у меня, а у галереи. Нельзя держать галерею с ценными экспонатами искусства и при этом не позаботиться об охране.
Гожо едва не ляпнул, что раз художества Хохломы так и не были признаны шедеврами, достойными лучших выставок и вернисажей, значит, не такие уж они и ценные. Но промолчал. И так ясно, что должность охранника — это просто официальное прикрытие для исполнителей Хохломы, воплощавших в жизнь его не связанные с живописью планы.
— А зачем он мне?
— Для гарантии, — отвернувшись в сторону, ответил Хохлома.
— Для чьей? Твоей — или моей? — напрягся цыган, вдруг сообразив, как мало он знает о Хохломе как о человеке.
Но так и не дождался ответа.
Своей наивной просьбой подежурить за него, а Папычу сказать, что он заболел, Арагорн умудрился вывести обычно невозмутимого брата из себя.
— Ты что как маленький? Так и вижу, приду я сейчас и скажу: «У него живот болит», а Папыч мне — как в школе: «А справка от врача у него есть?»
Арагорн не ответил, но бросил на Василия такой жалобный взгляд, что тот раздраженно чертыхнулся, а потом не выдержал и отвернулся, пряча скупую улыбку. После свидания с Алессандрой брат прилетел домой чуть не на крыльях, то и дело скалился, словно дурачок, и наблюдать за ним, пребывающим в состоянии подростково-восторженной влюбленности, было забавно.
— Ну, и какие у тебя планы на завтра?
— В Коломенское пойдем.
Василий с сомнением покачал головой, потом все-таки заметил:
— А стоит ли морозить тропическую девушку?
— Она сама захотела погулять, посмотреть красивые места Москвы.
— Отвел бы ее на Красную площадь.
— О какой романтике может идти речь, если ты окружен толпой туристов, фотографирующих гробницу фараона двадцатого века?
Василий едва слышно фыркнул.
— Чёрт с тобой, романтик, гуляй.
Арагорн улыбнулся, а потом притворно нахмурил брови. Сейчас, когда брат уже пообещал выполнить его просьбу, можно было, наконец, предъявить ему накопившиеся претензии.
— Вот и замечательно. А теперь скажи мне на милость, почему у тебя такое извращенное чувство юмора?
Василий, внимательно слушавший выпуск новостей, не отвел глаз от экрана телевизора, лишь слегка повернулся к Арагорну.
— Я про красивый еврейский псевдоним, под которым я вынужден был представиться Алессандре.
— Имя как имя. Зато точно не забудешь.
— Да иди ты! Думаешь, мне очень приятно, когда Алессандра зовет меня Эбрахам?
— Ну, пусть зовет Эйби, если тебя Эбрахам не устраивает.
Арагорн покачал головой:
— Мало того, что я — член жюри, о чём я пока умолчал, так ещё и с Абрамом придётся выкручиваться. И вот что она обо мне подумает, когда всё узнает? Что я — заправский враль! И будет права.
Василий, всегда безошибочно улавливающий момент, когда брат перестает шутить и начинает говорить серьезно, оторвался от экрана телевизора и уже собрался что-то сказать, как вдруг из прихожей донесся тихий щелчок замка. Не раздумывая ни секунды, братья слаженным коротким движением — многолетние навыки, никуда не денешь! — переместились к дверям в зал, встав по обе стороны от них, и Василий быстро выглянул в коридор. Потом прищурился и послал Арагорну поистине убийственный взгляд: