Год спустя. Отец Григорий, личный духовник Ольги.

Любо Гришке на Руси оказалось. Думал, гадал, как на землях варварских, меж лесов медведями полными, жить поживать будет. Боялся, конечно, в милость Божью не веря, что убьют его тут потехи ради, аль распнут на кресте, как великомученика израильского, богам своим жертву вознося. Не так страшно на Руси оказалось, как иноземцам блазнилось. Коль приглядеться поближе, да одним воздухом с русскими подышать, ясно становится, что леса здесь хоть и дремучи, а от городов обжитых поодаль стоят. Люди, с лица хоть суровы, а на деле добры и участливы к беде чужой. Зимы, конечно, холодные, зато на забавы какие щедрые! И медведи, все больше на ярмарках скоморошьих, чем на дорогах встречаются. Любо Гришке на просторах необъятных, под крылом княгини собравшихся. Вот и к пряничкам сладким пристрастился. Знатное лакомство! В государстве византийском нет такого, да и не будет, наверно. А еще яблочки моченые, что с морозцем первым на ярмарку в бочках привозят, вкусны, так, что скулы сводит от мысли одной, как вкушать их станешь. Хорошо отцу Григорию, да спокойно так, что и позабыл, зачем явился на земли русские. А наказ ведь дан ему был императором византийским, в землях варварских слово божье нести. Дык к чему ему это слово городить, там, где и без оного людям хорошо живется? Коли б и впрямь, как на родине байки сказывают, они детей своих ели, да кровью их жертвенники орошали, тогда да, а так, стоит ли внимание к себе привлекать, когда его здесь уважают, да пряником угостить не стесняются? Княгиня тоже, вниманием своим не балуя, через казначея княжеского мешочки с монетками звонкими передает, а более с него и не требует. И чувство гложет такое, что не за службу, а за молчанье жалованье духовник получает. Вот, о чем народ мудрость сочинил, что молчанье — золото. Видать не первый здесь Гришка, кто, язык за зубами держа, с каждым годом богатеет.

Приказ в терем княжеский прибыть, Григория удивляет, немного тревожа. Что Ольге вздумалось, уж столько лет минуло, неужто решила его отослать. Не хочется Грише место хлебное покидать, от того бежит в терем, со скоростью сану его не положенной, брюхо, за годы жизни праздной наеденное, придерживая.

Княгиня отца духовного в зале ожидает, где встречи с послами заморскими проходят. Ныне же пред Ольгой лишь Григорий стоит, по сторонам подозрительно глядя. Слуги, кланяясь неустанно, горницу покидают, наедине беседующих оставляя.

— Дня доброго тебе, отец Григорий, прими почтение мое. — Ольга на поклон священника голову склоняет, в дань уважения, как равному себе. — Службой своей, да делами славными, уважения в сердце моем ты сыскал, да расположение не малое. Но помнить, что не много христиан на Руси, все более многобожники, а те за честь почтут на вилы тебя взять, коль от терема далече уходить будешь. — Хмуриться Григорий, не понимая, что сказать тем княгиня хочет. Людям до него здесь давно дела нет, каждый своими заботами занят, и к ссорам со священником не склонен. Понимает святой отец, что не зазря его Ольга пугает, о положение незавидном в стране языческой напоминая, но цель лишь одной ей ясную преследует.

— Чем прогневал тебя, княгиня-мать, что о вилах напомнить решилась? — Чем пытать голову домыслами, проще прямо спросить, на ответ надеясь. За те годы, что на землях русских Григорий живет, давно понять успел, что не любит Ольга болтовни праздной, прямоту и честность ей предпочитая.

— Полно тебе, отец Григорий, не гневил ты меня, напротив лишь радовал. А слова мои к тому, что дело к тебе будет, отказаться от которого не посмеешь. Исповедаться желаю, да опреж о тайне, что меж духовником и кающимся пристала, напомню. — Пытливо Ольга на батюшку смотрит, ответа дожидаясь. Да только что ей Григорий скажет, окромя того, что про тайну исповеди помнит?

Присаживается княгиня на колени у ног священника, тихим шепотом рассказ свой начиная:

— Давно я молодой была, уж так давно, что и не упомнить, ни троп тех, что ног в девичестве касались, ни ручьев тех, из которых воду ладонями пила. С той поры грех мой тянется, что сама на душу взвалила, человека умного да старшего, не выслушав. Ныне уж не искупить того, что по глупости сама себе дорогой назначила. Знаешь ли, святой отец, ты о богах тех, что язычникам помогают? Верят они во Встрешника, который рукой своей каждому нити путей жизненных выдает. Ниток много, но окромя одной не видит человек, вот и цепляется за зримое, важное упуская. Я в свое время углядела тот путь, что от глаза сокрыт был, и за место явного его выбрала. Жалею ли? Не знаю, нет наверно, коли вдуматься, да и как можно жалеть о дороге той, что уж почти до конца пройдена? Много воды утекло со времен, что я девкой ходила, да вся она черна от грехов моих. Об отпущение молить не стану, ибо все, что делала, верным считаю. И, коли б сызнова решения принимать позволили, все одно так же поступила бы. Оттого неважно то, что к ногам твоим меня привело, важней, то, зачем стою здесь, душу очищая. В день, когда печенег смерти Киеву возжелал, поклялась я Богу, что коль придет Святослав с подмогой, уйду я от дел княжества, нить, что Встрешником дана была, ему же и возвращая, да судьбу Руси в руках сына оставляя. И лишь слова мои с губ слетели, услышала рев рога, о приходе князя возвещающего. — Затихает Ольга, слова подходящие ища, да в глазах священника отзыв речи своей разглядывая. С духом собравшись, дальше продолжает: — Как видишь, целы мы, ворогу не склонились, а значит долг за мной, такой, что оплатить надобно. Нет в княжестве нашем мест таких, где княгиня, от власти отрекшаяся, покой сыскать может, оттого и решилась я на то, о чем ныне тебе поведаю. Сегодня сын мой, Святослав, детей на охоту повезет, а пока отсутствовать они будут, я помру от болезни, что последний год тело мое терзает. Ты же меня схоронишь по обычаям христианским. — От слов тех бледнеет Гриша, думая в ужасе, что оставил разум голову княгини. Ольга же, на священника не глядя, дальше продолжает. — Знать тебе много не надо, случись чего, на дознание скажешь меньше, но кое-что показать придется. За мной пошли, да не дрожи, неужто бабы старой боишься? А как же Бог, что сердце праведника крепит? Аль не так свят ты, отец, что страх в душе твоей отклик встретил? — Слова не почтительные произнося, Ольга к стене глухой подходит, да надавив на нее, ход тайный открывает. Светец в руки взяв, за собой Григория манит, внутрь первой заходя. Идти недалече приходится, за стеной лишь одна комнатенка оказывается, где на лавке баба мертвая лежит, да так на Ольгу похожа, что дух захватывает. Лишь одежда простая, скромная, да цвет глаз от княгини живой отличны. В остальном, коль не знать, что подле Ольга стоит, как есть, княгиню с покойницей Гришка бы спутал.

— Кто она? — Голосом хриплым, будто и не певчим ранее был, Григорий спрашивает.

— Не знаю, да и не желаю то ведать. Год искала, того, кто меня заменить сможет. Много их девок гулящих по дорогам помирает, да не одна на меня не похожа толком. Этой и то, волос травами красили, да лицо белилами мазали, что б сродни стала. Глаза прикрой несчастной, да слушай, что скажу. Видел ты более, чем следует, оттого нынче два пути осталось. Первым пойдешь на площадь с головой прощаться, вторым — с мешочком золота, что на дорогу тебе выдам, землю нашу покидать, да о деле, что сделать придется, помалкивать.

— Злато то я по более, чем палачей люблю. — Шею нервно потирая, Григорий отвечает, глаз с бабы мертвой не сводя. Как похожи-то! Ажно оторопь берет! Не договаривает Ольга чего-то. Не мрут такие сами, видать, не свезло покойнице на княгиню похожей уродиться, за то и погубили.

— Рада, что путь твой верным оказался. — Ольга довольно выдыхает, радуясь, что не ошиблась в святом отце, когда купить его по дороже решилась. — Запоминай. В место это еще один ход есть, из покоев моих открывающийся, я к закату позвать тебя велю, ты придешь, чтоб девку эту обмыть, одеть, да на перины мои уложить. Я со дня вчерашнего на здоровье жалуюсь, лекаря звала, пред ним болезной прикидывалась, а сегодня скажу, что конец свой чую, да велю по мне тризны не справлять, но схоронить по обряду христианскому, коль чего приключиться. Об обряде том никто не ведает, потому зарой меня ранее, чем кто подмену заметит. Я за то тебе злато оставлю, столько, что в странах заморским на жизнь пригожую хватит.