Ходит княгиня, в заточение своем с ума сходя, других по мере сил успокоить пытается. В уголке, на пучке соломы примостившись, сидит Предслава, в такт завываниям собственным покачиваясь, с глазами от страха обезумевшими. Вокруг княжны молодой рабыни приближенные вьются, успокоить женщину пытаясь, только жена Святослава не видит забот их, ужасом своим упиваясь, лишь горше в плаче заходится. Ольга, раздражение свое на невестку срывая, по щекам ее хлещет, приговаривая:
— Полно рыдать! Тебе легче не станет, лишь детей напугаешь! — Но Предслава, слов свекрови не слыша, щеки огненные потирает и дальше воет, словно волчица к зиме весь помет растерявшая. Понимает Ольга, чего невестка боится, ведь коль войдет печенег, сама княгиня лишь товаром меж врагом и Святославом станет, а вот Предслава трофеем военным. Ее назад мужу не вернут, для утех князя печенежского оставляя. Вот и рвет на себе волосы девка, к доле не легкой готовясь. Только должно ли княжне голосить, как бабе базарной, еще словами своими беду накличет. Без ее вытья, вздернуться хочется, а с ней и подавно скаженной станешь. За руку Ольга невестку хватает, от земли отрывая, с силой такой, будто не бабу взрослую, а щенка переярка по малолетству нашкодившего, подняла.
— Ты княжна, а горланишь как деревенщина. Примером своим, умы слабые поддерживать должна, меж врагом и сыном мечом карающим стать. А не выть, словно родных схоронила, да детей пугать больше должного. — Ольга Предславу встряхивает, умолкнуть заставляя. — О Ярополке думай, как сберечь, да смерть отвести от ребенка своего, коль печенег во врата войдет. Раз в жизни, долг свой вспомни, а не о животе собственном пекись! — От себя оттолкнув, княгиня невестку назад наземь кидает, не заботясь о том, что падая, головой женщина о стену шершавую ударяется. Видно во благо падение Предславе пришлось, наконец, умолкнув, сына своего к груди прижимает женщина, только всхлипывая время от времени, да на свекровь свою злобно поглядывая. И не добрые мысли в голове у невестки, что слова княгиней сказанные, не упреком себе, а как гнет не справедливый, рассматривает. В мечтах своих видит жена Святослава, как помирает Ольга, волнений от набега не выдержав. А сама Предслава, с головы ее венец власти иконостасом расписанный снимает, да на свой платок, вместо кики свадебной одевает, ведь с момента сего уж не Ольга, а она — Предслава княгиня Киевская! Только впусте мечтания эти, не по годам крепка княгиня, и скорей уж сама жена Святослава преставится, сердцем умаявшись, чем свекровь любимую схоронит.
Тянется время в подвалах, света солнечного лишенных, словно кисель круто заваренный, и не ясно день на дворе, али ночь уже. И лишь тогда, когда помощи не чая, решает княгиня за ворота к врагу выйти, что б торг за жизнь внуков начать, о своей судьбе не заботясь, то прибегает стражник давешний, благие новости принося. Плывут по Днепру ладьи Претича, да трубят, так, что кажется печенегам, будто князь Святослав с похода возвращается. Оттого и бегут в залесье правнуки Беча*, пятками посверкивая.
Не долго радость избавления длится, к полудню ясно становится, не ушел ворог далеко, в полесье схоронившись, словно коршун близ Киева крутиться, воинов прибывших подсчитывая, да смекая, что мала армия для той, что с князем в поход отправлялась. Коль не явится Святослав с подкреплением, вновь осаду держать будет город, да на этот раз вовсе короткую, так как воинов, в защиту града явившихся, тоже кормить надобно.
А пока, киевляне из подвалов хоть выбираются, да все одно, на конце стрелы свои жизни держат. Седмицы те Ольге на века запомнятся, когда в страхе безумном, жители города к терему княжескому рекой полноводной стекались, защиты ища. Слуги с рабами от каждого шороха вздрагивали, а люди ушлые, легкой добычи не гнушающиеся, общей смутой пользуясь, дела свои темные делали, по амбарам бояр зажиточных шерстя. И все ответа от Ольги ждут, будто лишь ее желаньем весь этот ужас продолжается. Каждый долгом считает, к ней обратится, да выспросить, когда же закончится осада эта. Коли бы знала Предслава, как тяжко бремя княжеское, глядишь, и мечтать бы о венце власти перестала.
Боятся устав, да волнением сердце растерзав на части, решается княгиня к Богу Единому обратиться, помощи прося. На колени падает, лбом досок половых касаясь, шепчет Ольга слова молитвы, с просьбами личными перемежая. Да, не обдумав, клятву дает, что коль сегодня, али завтра вернется в Киев Святослав, то удалиться Ольга от дел княжеских, детей да внуков оставляя, судьбу свою самим решать. Сама же на покой уйдет, в доме Морены не гостем, но хозяйкой став. И лишь падают слова клятвы на землю, раздается клич глашатая, о приезде князя возвещая. Не думала Ольга, что от счастья да облегчения плакать можно горше, чем от беды лютой. Устояли. Справились. И жену и детей сыну сберегла, под стрелами ворогов не растеряв. А что жизнью клялась, так, как быть, а слово свое держать надобно. Колени от пыли отряхнув, подбирает Ольга подолы платья домашнего, да как была простоволосой и босоногой во время молитвы, сына встречать поспешает.
Святослав, дорогой измученный, в кафтане грязью выдубленном, на коне взмыленном, вид еще более грозный имеет, чем в обыкновении своем. От того и не дивиться никто, что бежал печенег полем, лошадей да провизию бросая. Страшен сын Игоря в гневе праведном, а когда еще и крови жаждет, тем паче на пути его встать мало кто решается.
— Мира, матушка! — Издали Ольгу увидав, князь коня в ее сторону правит. — Как ты? Как Святославовичи? — В волненьие Святослав околицу оглядывает, детей и жены не находя, еще черней становится. Страх в сердце война бесстрашного черной змеей вползает. Неужто не успел? Но услыхав слова матери, успокаивается.
— Мира, сынок. — Дружинников не стесняясь, обнимает княгиня сына, встрече искренне радуясь. Да и как тут не радоваться, коли сын в дом воротился, целым да невредимым, еще и ворогов распугал, словно зайца на охоте. — Хорошо с детьми. И с Предславой, коль интересно. — И печально выдохнув, тихонько Ольга добавляет: — Со мной же не ладно, но о том за трапезой.
Еду поглощая, с жадностью человека, долго в пути проведшего, Святослав мать слушает, с каждым словом ее все смурней становясь.
Ольга, в глаза сыну не глядя, прялку крутит, которой отродясь в руках не держала, а ныне движеньями неуклюжими на полу запускает, волчком крутится заставляя. И есть в движеньях тех размеренных, покой колдовской, что боль от слов сказанных приглушает. Так за работой степенной, да по сути ни кому не нужной, рассказывает княгиня Святославу байку, что сама только, что выдумала. И со слов ее болезнь с ней приключилась, да такая, от которой не будет спасения. Чует Ольга нутром своим, что последний годок ей осталось своими сандалиями землю втаптывать. Об одном лишь попросит княгиня, не бросать ее в днях последних и остаться в граде Киеве, подле нее и Святославовичей.
Тяжко Ольге сыну лгать, зная, что в любое слово ее Святослав уверует, истиной считая. От того и взяла веретено в руки, к труду такому не привычные, что б за работой нудной, сердце успокоить, да трясучку унять. Дана клятва Единому, и не зря спасенье пришло, в миг тот, как решилась княгиня приглашением Морены воспользоваться. Видно хочет Господь, что б раба его, жизнь мирскую кончила, дела свои паскудные прекращая. Знает Ольга, что коль есть в мире ад, которым христиане паству свою пугают, то гореть ей в самом высоком котле, в рядах первых подле Иуды. Сколько душ загубила за годы те, что шапку княжескую на голове носит. Никого не щадила, оттого и для себя милости просить не станет. Так, самоедству целиком отдаваясь, забывает Ольга о делах благих, коими жизнь ее по более, чем грехами полнится. Не упомнит, как меру полюдья дала, тем жизнь крестьянскую облегчив. Позабыла, как величием своим ослабила власть князьков мелкопоместных, тем самым Русь единой сделав, да силу ее умножив. Стерлись с памяти размеры милостыни, да благодати, что людям розданы. А что камнем велела строить, да тем Киев от пожаров сберегла, за добро и не чтит. Крутит Ольга веретено, грехи свои подсчитывая, забывает, что никто из нас не без камня за пазухой.