Но не слышат боги мольбы женщины, вместо помощи кругами водят, с пути сбивая. И уже не ясно Сладе, где град Сурож, а где тропка ловчая, что охотников к дичи выводит. Все деревья с лица едины, не понять, куда дальше двигаться. Жажда мучает женщину, да желудок от голода сводит. Неужели пройдя путь столь длинный, в море пенном спавшись от погони, помереть суждено ей на землях родных, в лесу по поляне хороводясь.

От усталости, да боли в стопах, что до крови натерты, на колени падает Слада, отдышаться не в силах. Смотрит в небо, о помощи взывая, да у земли милости прося, глаза долу опускает. Но миг спустя в ужасе вскакивает, на юбки от крови багряные глядя.

— Нет, нет, быть не может. Берегиня, за что казнишь меня, дитя отбирая. — Шепчет женщина, в безумии подолы многослойные задирая, что бы в том, что и без того ясно было убедится. По ногам тонкой струйкой кровь течет, смерть младенцу предвещая. Сквозь слезы, что глаза застят, видит Слада за деревом тень неясную. Руки в мольбе вперед выкидывая, на коленях ползет Услада к женщине, что зачем-то от нее меж деревьев прячется. Тень, как будто рукою машет, за собой в чащу заманивая. И в оцепенении странном, встает Слада, на зов тот двигаясь. Смилостивилась Брегиня, мольбам женским вняв, из леса бабу тяжелую выводит, мимо града, что не далече был, как оказалось, к избушке, что поодаль от Сурожа стоит. От дома того за версту травами дурманными тянет, видать знахарка поселилась. Слада, от болей, что тело пронзают изнывая, избу ту увидев, слезами счастливыми разражается. И, руками за воздух цепляясь, с последними силами туда путь держит, в надежде помощи сыскать, али упокоения, все одно, лишь бы боль ту, на части тело рвущую, более не чувствовать.

Глава 20. Святослав

Княжич, о замыслах матери, что уж супругу вторую ему сыскала, не разумея, веселится с дружинниками, глядя на бои потешные, что новобранцы между собой затевают. То, что мать неспроста, под конец осени, не боясь морозов близких, в путь снарядилась, грека навещать, Святослав догадывался, но по старой привычке, с детских лет привитой, вопросов лишних не спрашивал, предоставив Ольге самой разбираться в тонкостях дипломатии. Сам княжич, брезгуя разговорами не понятными, прямоты военной лишенными, в эту сторону правления своего никогда не заглядывает. Что за радость кружево слов выплетать, в надежде умаслить кого-то, да выгадать блага не ясные? Коль меч в руках крепче соседа держишь, то и будут тебе милости сыпаться, а коль одряхлел, что оружие с рук валится, то и слова тут не спасут от гибели верной. Мать, рассуждения его слушая, только головой качала, да, бывало, говаривала, что слово, тяжелей топора быть может, коли знать когда сказать надо, а когда помалкивать. Рассуждений таких не разумея, Святослав с совестью чистой, передал Ольге бразды правления, себе солдатский котелок оставив. Который, к слову сказать, ему так же без надобности, так как в походы княжич всегда налегке отправляется, не беря с собой ни шатров разномастных, ни утвари кухонной. А на привалах, изжарив мясца над огнем открытым, седло под голову подложить можно, да отдыхать на звезды любуясь, покуда сон не сморит.

Гонец, раскрасневшись от бега быстрого, к Святославу подбегает, от зрелища занятного отвлекая. Челом об землю стукнув, да лица, в грязи весенней вымазанного, не отряхнув, в спешки затараторил:

— Корабли плывут, княжич! Наши по Днепру возвращаются, а там льды не сошли окончательно, что делать то? — И будто нет судьбы горше, чем ныне, чуть не рыдая, гонец вновь челом в грязь падает, да там и затихает.

— Не утоп он там, в жиже этой? — Добрыня, друг Святослава верный, да дружинник ратный, со смешком спрашивает.

— Такие не тонут. — В тон ему княжич отвечает. — Вставай, скаженный, хорош блажить, будто беда приключилась. Пошли мужиков, пусть лед рубят, да кораблям дорогу освободить помогают. — Сказав то, сам к терему выдвигается, надо бы чернушек кликнуть, пусть княгиню встречать готовятся.

Добрыня, новости услыхав, тоже оживляется, с тоской о сестре любимой, что к Ольге на службу приставлена, подумав. Как уплыла Малфушка вместе с княгиней к греку, так не покойно на сердце брата было. А ныне возвращаются, и коль Семаргла* в душе сберечь сумели, то во здравии и благополучии явятся.

Три дня еще корабли на Днепре стояли в ожидание, покуда молодцы бравые лед разобьют. Ольгу же со слугами приближенными, на берег санями переправив, по земле к терему перевезли. Там, с дороги отдохнув, да после качки к почве твердой попривыкнув, княгиня, дел в дальний ящик не откладывая, сына к себе призывает.

Целует Святослава, на миг залюбовавшись, как хорош да пригож княжич стал. Жаль нет времени, посидеть вот так рука об руку, о пустяках сплетничая. Помнит Ольга, как дитем не разумным будучи прибегал Святослав в покои ее по среди ночи темной, на кошмары ночные сетуя, да засыпал сном покойным, у груди материнской пригревшись. А старше став, перестал в ночи бегать, но привыкнув к беседам полуночным, стала Ольга сама в покои сына заглядывать, где однажды увидела, как прячется Святослав под перинами, грозы разгулявшейся боясь. Не стала тогда княгиня, говорить сыну о том, что видела, но седмицу спустя, повела его в поле, давешней грозой вспаханное, да борозды выжженные показывая, рассказала, что не стоит боятся гнева Перуна, молнии мечущего, коль заветов его не нарушал, да до предательства не опускался. В день тот долго беседу вели мать с сыном, опасениями своими делясь, да страхи друг друга рассеивая. Чудно время то было, а ныне как не встретятся они со Святославом все о делах, да в спешке разговоры ведут. Но грустить долго не приученная, Ольга, сына еще разок обняв, разговор важный заводит:

— Хороша ли Предслава для тебя сынок? Послушной ли женой стала?

— Все в порядке, матушка, не пойму я заботы той, ты ж сама для меня ее выбрала?

— Печалит меня, что не дала до сих пор тебе жена наследников. Аль разлад меж вами, о котором я не ведаю и не гость ты более в ее покоях? — Ольга с прищуром на сына смотрит, углядеть обман надеясь, коль решится княжич утаить чего.

— Полно, матушка, не здесь и не с тобой о таком судачить. Пустое волнение твое, коль милостив Род ко мне будет, появятся вскоре детишки. — Святослав хмурится, правоту материнскую в тайне признавая. Давно к жене молодой не ходок он. Наскучила, разговорами глупыми, да холодностью в делах супружеских. То ли дело, Малфушка, что у дверей Ольгиных его улыбкой встречает. Хороша девица, как цветок весенний, с грудью полной, да бедрами крутыми. Лицо здоровьем румяно, коса толще руки Святослава будет. Предслава подле бабы такой, куропаткой заморенной морозами зимними кажется. Вот только Малфред в сторону княжича и глаз не кажет, а упорством взять дружба с братом ее не позволит. Вот и ходит Святослав, о девке, как мальчишка грезя, на жену от того еще меньше внимания обращая. Да и злит его степенность та, которой дочь барская славится, словно рыба глазами в пустоту глядит, да голову послушно склоняет, когда княжич к ней обращается. Кровь горячая, что в жилах Святослава течет, не приемлет покорности такой, оттого и не ходок он более в покои супруги законной, все более девками продажными потешаясь.

— А коль в немилости ты у него? До каких пор дитя ждать?… Ладно, не о том я говорить хотела. Нынче поездка к грекам тяжелой была. Из-за мыслей о благополучии княжества, да страшась сватовства царского, окрестилась я, веру в Иисуса приняв, дочерью духовной Константину стала. Ну да то, тебе уже известно, из вестей, что я в Киев слала.

— Ты знаешь, не любы мне разговоры длинные, не надо присказку, сказку давай. — Нутром Святослав чует, не сулит разговор этот блага ему.

— Не сказка то, но быль. У Константина внучка есть. Годков десяти будет, но то не проблема, вырастет. Хотела бы я, тебя ей сосватать, что б Византию крепче привязать. Что б о жизни внучки, да дочери печалясь, вперед дел вражеских, крепко думали. — Ольга замолкает, на сына поглядывая, тот молчит, лишь желваки на лице еще сильней надуваются.