Глаза Кипа находят мои, темные и знающие.

— Ты заслуживаешь лучшего, — бормочет он.

Когда я отвечаю, мой голос хрипит.

— Ты все, что я хочу.

Он закрывает глаза. Когда снова открывает их, я вижу в них решимость, новую открытость. Нет никаких сорняков, нет шипов. Существует только широкое пространство, бесконечная земля.

— Ты появился там, — мягко говорю я. — Как?

— Я сказал тебе, что мой отец обеспечивал твоему безопасность. Я был просто ребенком, бродил по территориям, по которым мне не разрешалось бродить. Видел, как ты играешь. Ты выглядела одинокой. Красивой. Даже тогда, я думаю, что любил тебя.

— Когда ты понял, что это я? — спрашиваю я. Мне немного больно, что он не сказал мне. Мы оба выглядим иначе теперь, старше, но он ясно осознал это в какой-то момент.

— Я всегда знал, — говорит он. — Это то, что я имел в виду в комнате. Я всегда знал, что это ты. В ту первую ночь, когда я увидел тебя на сцене и в приватной комнате, я точно знал, кто ты.

Мой желудок переворачивается. Может, то, что он знал, не должно ничего означать. Он мог потянуть меня за волосы и заставить меня трахнуть его сапог, если бы я была незнакомкой. От этого было бы легче. Знать, что я для него почти семья, и позволять себе унижаться перед ним.

— Я ненавижу то, что мне нужно было сделать в комнате в мотеле, но я не жалею об этом. Байрон всегда... слетал с катушек. Когда он стал старше, стало еще хуже. Жалобы от других детей. Мертвые животные во дворе. Мы водили его на консультации, но я отправился в армию, был слишком занят, пытаясь не получить пулю в задницу, чтобы беспокоиться о том, что происходит дома.

— Кип...

— Затем я возвращаюсь, чтобы узнать, что он теперь является частью гребаной семьи. Я чертовски гордился, когда услышал, что он стал копом, и тогда я узнаю, что он так же коррумпирован, как и они. У него всегда был этот ебаный пунктик по поводу драгоценностей, и он думал, что они наши, что он заслужил их. — Кип проводит рукой по голове. — Я должен был остановить его раньше. Должен был усыпить его, как бешеное дикое животное, которым он стал.

— Это ты и сделал, — говорю я, чувствуя головокружение от того, как мой мир рушится вокруг меня. Вроде рассказов моего отца. Delitto d'onore. — Почетное убийство.

Одно дело думать, что он планировал использовать меня, когда я была ему не знакома. Другое — то, что он знал меня все время, что пришел ко мне и позволил мне испугаться. Сейчас я в отчаянии. Достаточно, чтобы оправдываться. Я не хочу потерять то, что у нас было в спальне. Блядь, я тебя люблю.

Он смеется неуверенно.

— Значит, ты и это простишь? Забудешь о том, что я не сказал тебе, кто я? Забудешь то, что я не защищал тебя с первого дня? Ты все спустишь мне с рук, не так ли? — Он берет прядь волос в ладонь, протирая ее между большим и указательным пальцами, точно так же, как в старом открытом бальном зале. — Ты моя собственный мученик.

Я отклоняюсь, пораженная.

— Я знаю, ты не причинишь мне вреда.

— Но позволил, чтобы тебе причинили боль, Хонор. Мы оба знаем это. Я позволил тебе работать в этом гребаном клубе. Я должен был вытащить тебя в ту же секунду, когда нашел.

— На каком основании? Что знал меня пятнадцать лет назад? Я бы не позволила тебе.

Взгляд, которым он на меня смотрит, говорит, что у меня не было бы выбора.

— Я позволил Байрону остаться с тобой, хотя знал, что он тебя использует. Он видел это как какое-то кармическое возмездие за то, что наш папа оставил нас. Я был так рад, когда узнал, что ты сбежала. Даже когда я узнал, что за твою голову назначено вознаграждение, и я искал тебя...

Я жду, затаив дыхание. Мое сердце ощущается тяжелым, словно камень, который тянет вниз. Уже под землей.

— Что?

— Я думал, что смогу оставаться хладнокровным с тобой. Не я один таил обиду. Думал, что смогу использовать тебя, чтобы встретиться с твоим отцом, убедить его увидеть Байрона таким, каков он есть. И я думал, что смогу использовать тебя, чтобы добраться до Клары, чтобы наверстать все упущенное время. — Он качает головой. — Но я увидел тебя на этой сцене, и мне пришлось ждать. Я сказал себе, что лучше подождать, чтобы получить доверие. Было и дополнительное преимущество — я мог прикоснуться к тебе и трахнуть, погрузиться пальцами в твою мягкую щелку.

Теперь эта щелка сжимается, мускулы напряжены и источают желание.

— У меня были принципы, Хонор. Были планы. Но когда я посмотрел на тебя, все, о чем я мог подумать, это удержать тебя возле себя, неважно какой ценой. Я бросил все, чтобы иметь тебя, и единственное, о чем я сожалею, это то, что тебе причинили боль. Если бы не это, я бы сделал так снова и снова. Я бы связал тебя сексом и деньгами, и что бы там еще не понадобилось, даже не думая о том, чего хочешь ты.

Я тянусь к краю рубашки и поднимаю ее над головой. Она задевает раны под тканью, и я вздрагиваю, скрывая их, потому что знаю, что Кип воспротивится больше, чем я.

— Тогда скажи мне, чего я хочу сейчас, Кип. — Мои пижамные штаны идут следом, я спускаю их насколько могу, а дальше они сами скользят вниз по ногам. Далеко не сексуальный стриптиз. Всего лишь тускло освещенное крыльцо — противоположность сцене. Но Кип все равно в восторге, наблюдает за мной, тяжело сглатывая. Я вижу выпуклость на его джинсах.

Сегодня вечером не будет никаких танцев на коленях. Я не могу извиваться телом, даже если бы захотела. И, может быть, он прав, в конце концов. Может быть, я должна быть в постели. Мне все равно, если я разорву швы. Мне все равно, больна ли я. Болит хуже, когда я не здесь с ним, вот так. Когда не ощущаю этих толстых пальцев внутри моей киски, готовой для него. Я всегда была к нему готова.

Кип скользит рукой по моему бедру, обхватывая мою задницу. Его стон — все, что мне нужно. В чем разница между хваткой и прикосновением, между раздеванием и этим? Темный жар в его глазах. Остановки в его дыхании. Или, может быть, то, как он говорит:

— Так хорошо? Тебе больно от этого?

То, как он заботится.

— Я в порядке, — выдыхаю я. Мне на самом деле больно, но не потому, что он прикасается ко мне. Я в огне, горю, но его рука на мне — успокаивающая прохладная вода. Я не хочу, чтобы он когда-нибудь останавливался.

Но затем он замирает, когда его темный взгляд падает на мои бледнеющие синяки. Его челюсти сжимаются.

— И ты думаешь, что мне чертовски жаль, что я убил его? Единственное, о чем я сожалею, что его нет в живых, чтобы я мог сделать это с ним, прежде чем пристрелить.

Но это будет означать лишь больше боли для Кипа, больше чувства вины.

— Я рада, что это было быстро.

— Ты и должна, — мрачно отвечает он. — Ты всегда была слишком прощающей.

Может быть, так, но я знаю, что он никогда не простит себя. Ни за то, что позволил мне получить травму, ни за то, что оставил Клару в детстве. Ни за убийство монстра, которым был его брат.

Хотя я сделаю все, что могу для него. Я дам ему безусловную поддержку лучшим способом, который знаю. Любая практика в раздевании пригодится. Я пробегаюсь руками по груди, привлекая его внимание, предлагая себя.

Он смотрит на мою грудь с голодом, с нуждой. Его взгляд опускается ниже.

И я замираю, зная, что он увидит.

Обычно я ухаживаю за собой. Я полностью брила киску, когда работала в клубе. И до этого, с Байроном, я пользовалась воском. Я не смогла сделать ничего из этого, пока восстанавливалась последние несколько дней. Там, в области паха, короткие, колючие волоски, которые я не обрезала и не ухаживала Поняв это, я сдвигаюсь, чтобы прикрыть себя.

Рукой он хватает меня за запястье.

— Не надо, — грубо произносит он.

— Что не надо?

— Не прячься от меня.

Я закрываю глаза, и опускаю руку. Доверие. Вот что это значит. Он знает это, и я тоже. Доверие в том, что ему понравится мое тело, когда я перестану быть гладкой, скользящей стриптизершей, которую он видел на сцене. Доверие в том, что он хочет меня для большего, не только для секса. Я мало знаю о доверии. Это язык, на котором я не говорю, но слышу его звучание, когда нахожусь рядом с Кипом. Хочу его достаточно, чтобы попробовать. Нуждаюсь в нем достаточно, чтобы попробовать.