Мое сердце выбивает миллион ударов в минуту. Я вытаскиваю себя из постели и выпиваю воду, которую заранее набрала. Затем встаю рядом с кроватью Клары и наблюдаю, как она спит.

Мне хорошо видно, когда я сажусь на краю, поджав под себя ногу. Даже когда мои глаза приспособились к темноте, я не могу разглядеть ее лицо. Это не имеет значения. Я знаю ее лицо так же, как и свое. Я вижу, что покрывало поднимается и опадает. Вот что важно. Может быть, это жутко — смотреть, как она спит. Мне все равно. Пока она дышит, пока она в безопасности, все то, что я делаю, стоит того. Я стою чего-то.

Должно быть, она чувствует меня, потому что начинает ерзать. Она перекатывается на бок, лицом ко мне. Ей снится плохой сон?

Клара открывает глаза. Они такие яркие в темноте. Хотя не зеленые. Не страшные.

— Хонор, — говорит она, и голос звучит сонно.

— Возвращайся ко сну, — говорю я, успокаивая. — Все в порядке.

Надеюсь, я ее не испугала. И да, не испугала. Она верит, что я защищу ее. Единственная проблема — я не знаю, как это сделать. Моя жизнь никогда не была в безопасности. Это далекая идея, как вроде той, чтобы ступить на луну. Или влюбиться. Все, что я знаю — это то, как выживать.

— С тобой все в порядке? — спрашивает она тихим голосом. Она, должно быть, уже наполовину спит.

— Я в порядке, — обещаю я, и знаю, что должна оставить это, но что-то толкает меня вперед. Сейчас она уязвима. Она честнее, чем когда-либо. — Ты в порядке, Клара? Ты счастлива здесь?

— Не счастлива. Я не могу быть счастливой.

Я вздрагиваю. Мне стоило знать ответ — возможно, я знала его все это время, но не была готова услышать. Не посреди ночи, так скоро после кошмара.

— Боже, Клара, — шепчу я. — Что я наделала?

Я знаю, что мы не могли остаться там. Я никогда бы не позволила Байрону или его друзьям прикоснуться к ней. Но то, что у нас есть сейчас — тоже плохо. Комната в дерьмовом мотеле. Я не могу быть счастливой.

— Ей больно, — шепчет Клара. — У нее всё болит.

О ком она говорит? О себе? Я ищу свой голос, чтобы успокоить ее, как смогу.

— Никто тебя не обидит, детка.

— Они убьют его.

Я содрогаюсь.

Ее рука тянется через одеяло и захватывает мою. На ощупь она как лед. Я сжимаю ее. В такие определенные моменты она полностью честна. Я чувствую, как она снова ускользает сон. Это к лучшему. Вероятно, она даже не вспомнит об этом завтра.

Они убьют его.

По правде говоря, они, вероятно, уже убили его. Молодой человек, который жил в поместье нашего отца, сын одного из охранников помог нам сбежать. Прежде чем встать, я жду, пока ее дыхание выровняется, ​​и хватка вокруг моей руки ослабнет. Мне до сих пор не удалось уснуть, поэтому я бреду к окну. Шторы в комнате мотеля тяжелые и широкие. Они блокируют большую часть света. Поэтому, когда я отталкиваю их в сторону, чтобы взглянуть в окно, даже слабый лучик света слепит мои глаза.

Тротуар пуст. Все тихо и спокойно.

Рукой прохожусь по статуе Мадонны, и она пошатывается на подоконнике. Она светлая, пустая. Изготовлена из пластика. Я не уверена, кто купил бы такую ​​статую в качестве религиозного символа, ведь это слишком непочтительно, но именно этим она для нас и является — символом.

Она смотрит на нас: мать, держащая ребенка. Она защищает нас. До сих пор это работало.

Я прикасаюсь кончиком пальца к ее голове. Еще немного. Как только я получу доказательства против моего отца, я могу использовать их в качестве рычага. Тогда мы будем свободны от него.

Нам больше не понадобится защита Мадонны с перегоревшей лампочкой внутри.

Мой отец — потомок одной из первых ведущих семей в Лас-Вегасе. Из-за нашего генеалогического древа и политики криминального мира, он не играл важной роли в более крупной организации. Но его все еще уважали. Его все еще боялись.

Он рассказывал мне истории на ночь о delitto d'onore. Почетных убийствах. О мужчинах, которые не уважали свои семьи и которых нужно было устранить. Я не понимала, пока позже не осознала, что такое delitto d’onore стало причиной, по которой он убил мою мать. Не понимала, пока позже не осознала, что поэтому он может убить и меня… если найдет.

Может быть, однажды я пойму, какая честь действительно имеется в виду, потому что я не могу быть такой, как он. Не могу отдать Клару одному из друзей Байрона. Не могу допустить, чтобы ее продали монстру — все во имя семейной чести.

Как и случилось со мной.

Я покончила с честью. Я готова быть плохой. Нарушать правила не только за деньги. Вот только, конечно, человек, с которым я хочу нарушать их, не возвращается в течение пяти ночей. Пяти долгих ночей, на протяжении которых я танцевала в задымленной комнате и избегала лапающих рук. Девушки понимают, что со мной что-то происходит.

— А я говорила не встречаться с ним, — говорит Лола.

Я не поднимаю головы, пока натягиваю спортивные штаны и майку. Я голая под ними, но ощущения от мягкого флиса — словно облегчение после резких движений, и даже более резких огней на сцене.

— Кто сказал, что я встречалась?

— На тебе лица нет. Дай угадаю. Он купил тебе обед, ты ему отсосала, а потом он не позвонил.

Настолько близко к истине, что я не могу опровергнуть ее. Но это не вся правда. То, что он, кажется, хочет больше, чем просто секса, не берется во внимание. Как и то, что я не могу дать ему это.

— Это не имеет значения, — говорю я. — Все кончено.

Лола закатывает глаза.

— Конечно, все кончено. Мы не те девочки, которых они забирают домой познакомить с мамой. Мы не те, кого они удерживают рядом.

Я содрогаюсь. Я была девушкой, которую удерживали. Если мне повезет, мне не придется возвращаться.

— Возможно, это я не позвонила. Не только мужчины хотят секса без привязанности.

Она смеется.

— О, милая, ты так запуталась, что никогда не выберешься.

Мое сердце сжимается, потому что она права. Я сбегаю и сбегаю, пытаясь оставаться в безопасности, отчаянно пытаясь сохранить Клару в безопасности, но терплю неудачу. Легко понять, что это — мой крах, пока я стою в раздевалке стриптиз-клуба, чувствуя себя жалкой из-за какого-то парня. Из-за какого-то простого клиента. Я работаю изо всех сил, отказываясь от всего — даже от моего достоинства — и этого недостаточно.

Ты никогда не выберешься.

В горле образуется комок. Я не могу говорить, даже если бы знала, что сказать.

Лола меняется в лице.

— Дерьмо. Я не хотела….

— Не волнуйся об этом, — с грустью отвечаю я и проталкиваюсь мимо неё прежде, чем она сможет остановить меня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На следующий день я вхожу в раздевалку, тут же понимая, что у меня крупные проблемы. Комната пуста. Ни Кенди, ни Лолы, ни других девушек. Только Иван, сидящий на моем табурете.

Он ждет меня.

Я вижу это по напряженности его тела, и, несмотря на его обычную позу, он не сводит с меня глаз. Мужчина выглядит огромным на этом стуле, огромным рядом со столиком, который я использую. Это напоминание о том, сколько у него власти — я говорю не только о физической силе — и я предполагаю, что он планировал это.

— Хонор.

Я вздрагиваю, даже не знаю, почему. Здесь больше никого нет, но больно слышать, как он произносит мое настоящее имя. Я на самом деле не Хани — это просто фасад. Но я и не Хонор. Не девушка, которая жила ранее в запертом доме. Я — некто другой, некто без имени.

— Что-то не так?

— Видимо, да, — он делает паузу, наблюдая за мной, как будто хочет, чтобы я призналась.

— Ты что-то нашел о моей матери?

— Не уверен, почему ты ожидаешь, что я сдержу свою часть соглашения, если ты не сдерживаешь свою.

Страх сковывает мою грудь.

— Я танцую для тебя. Это было нашим соглашением.

— И как одна из моих танцовщиц, ты делаешь то, что я тебе говорю. Поэтому, если я говорю тебе держаться подальше от Кипа, ты держишься подальше.