Можно было идти дальше. Теперь уже окончательно на аэродром, где, по словам Бархударова, располагался целый взвод красноармейцев.

И Орлов заспешил по булыжнику, осыпанному снегом, скользкому, сбивающему с шага. Сойдя на обочину, пошел твердо, ходко. И через полчаса был уже возле шлагбаума контрольно-пропускного пункта аэродрома.

Из полосатой будочки навстречу вышел красноармеец в короткой шинели и с птичками пропеллеров на голубых петлицах. На плече его висела тяжелая винтовка.

— Стой, кто идет… — не крикнул, не спросил, а сугубо машинально, бесстрастно произнес боец.

— Комиссар Орлов идет, — еще спокойнее, чем красноармеец, произнес Орлов. — Давай показывай, где тут ваш лейтенант прячется. Воробьев, говорю, где?

— А вон диспетчерская… Домик с антенной. Там и прячется.

Орлов пригляделся к бойцу, обратил внимание на его не по годам старческое выражение лица.

— Зовут-то как, служивый?

— Так что, красноармеец Лапшин, товарищ комиссар.

На взлетной полосе робкий сырой снег потаял, не уцелел. Бетонка в раме белых полей выделялась, чернея гудронными швами.

Овальная крыша ангара, складские помещения да барачного типа казарма поодаль, а чуть в стороне, ближе к кустарнику, огороженное хозяйство горюче-смазочных материалов. На мачте метеостанции матерчатый сачок, полный встречного ветра. Вот и весь аэродромный пейзаж.

Орлов, срезая расстояние, утрамбованным полем направлялся к диспетчерской. Никто его не остановил. Никто не проверил документов. Это и удивляло, и умиляло, и настораживало одновременно. Похоже, что и здесь он внушает некоторое к себе почтение. Три дня назад он даже немецкому часовому зубы заговорил. Вот так же, не торопясь, солидно вышел на расположение какой-то немецкой части второго эшелона. «Хальт! — крикнул молодой, в деревенских веснушках немчик. — Пропуск!» Орлов подошел к нему вплотную, посмотрел в заячьи, несерьезные глаза часового и, мрачно проговорив по-немецки: «К полковнику!» — прошел мимо. Своей дорогой. Туда, куда ему требовалось. А требовалось Орлову — в Москву.

В диспетчерской, стоя перед осколком зеркала, укрепленного в раме окна, посуху, без мыла, брился молоденький лейтенант Воробьев. Румяный блондин городского обличия.

Когда под тяжестью Орлова заскрипели доски диспетчерской, лейтенант круто и довольно живо развернулся лицом в сторону вошедшего. В руке беспомощно посверкивал станочек безопасной бритвы. Орлов обратил внимание на широкую грудь малого. Должно быть, физкультурник. Десяток значков облепили гимнастерку лейтенанта. Здесь и «Ворошиловский стрелок», и «ГТО», и «Осоавиахим»…

— Моя фамилия — Орлов!

Воробьев на это заявление прореагировал сдержанно. Загнутый на время бритья воротничок не суетясь разогнул.

— Извините, товарищ… Не вижу знаков различия.

— Вот мое различие… — Орлов потянул из кармана красную книжечку, оправленную в желтоватый целлулоид. Поднес к самым глазам молодого человека.

— И все же…

— Немцы в городе, лейтенант!

— Нету в городе немцев… Мне бы позвонили.

— Кто? Мама, что ли?

— Телефонистка.

— Ладно. Допустим, нету пока в городе фрицев. Так ведь и наших нету. Почему тогда на пустом аэродроме сидишь, а город, солидный населенный пункт, безо всякого надзора оставлен?

— А потому, товарищ… странный комиссар, сижу, что мне сидеть приказали. Мои непосредственные начальники. У которых непременно знаки различия имеются. Скажем, три шпалы. И… Ни с места! — звонким, мальчишеским тенором пропел вдруг лейтенант.

Сзади Орлова схватили за руки. Каждую руку двумя сильными, горячими ладонями стиснули. А сам Воробьев безопасной бритвой на Орлова замахнулся:

— И чтобы ни с места!

— Забавно… — Орлов движением головы как бы отбросил волосы назад. — Торопишься, лейтенант. Нельзя комиссара Орлова руками трогать. Боюсь, как бы извиняться не пришлось…

С этими словами Орлов еще раз как бы отбросил назад волосы, попутно чуть присев. В следующее мгновение оба красноармейца, что держали Орлова за руки, перелетели вперед, ударили своим весом лейтенанта, который тоже не устоял, и все трое мягко рухнули, как мешки с горохом.

Орлов успел направить на лежавших оба револьвера.

— Вот так, ребята… Я на вас не в обиде. Хотя любая гражданская старушенция безошибочно определит во мне своего, русского человека. Знаки им подавай! Я ему самый… главный документ предъявил, а ему все мало… Знаки его интересуют.

— А вы как думали! — обиженно сопел Воробьев. — Я военный. Для меня знаки прежде всего… Приходят неизвестно откуда. Приемы шпионские применяют…

В наступившей тишине деловито зазуммерил телефон.

— Ага! У вас тут прямая связь… Вот и хорошо. Берите трубку, лейтенант. И попросите свое высокое начальство, которое со знаками различия, попросите справиться вот по этому телефончику… В кадрах РККА! Насчет полковника Орлова Сергея Александровича. А я покуда обожду… Вот здесь, на лавочке.

Минут через пять Воробьеву ответила Москва.

— С какого вы года, товарищ полковник? — не отводя трубки от уха, справился у Орлова лейтенант. — Месяц, день рождения?

— Пятое октября тысяча девятьсот одиннадцатого года.

— Урра! — завизжал восторженный юноша, но там, на другом конце провода, его, вероятнее всего, одернули. — Есть повторить: до соприкосновения с противником! Есть действовать по усмотрению! — Воробьев положил трубку, виновато улыбнулся Орлову. А затем ринулся на него, порываясь обнять.

— Смирно! — подал команду Орлов. — Садитесь… Вот сюда, на лавку.

Лейтенант робко примостился на краешке скамьи, словно и не он здесь хозяин, а этот чернявый кудряш умопомрачительный…

— Вы меня напугали, товарищ комиссар… И никакой вы не комиссар… а комполка! Мне о вас подробно… И про награды… Лихо вы нас побросали! А ведь мы тоже ребята не промах…

Красноармейцы сидели на полу, обняв колени руками, глядя во все глаза на сумасшедшего дядьку в длинной шинели.

— Что предпринимать будешь, лейтенант?

— Дано указание… Взорвать бомбозапас и горючку. У нас тут десять тонн. В стокилограммовых штучках. И — до соприкосновения с противником — держаться… А затем отходить. К Москве. Автоколонной.

— Теперь слушай меня, Воробьев. Потому как я — выше тебя. И по званию, и по сантиметрам… Сейчас ты организуешь заградительные посты. Возле шоссе. На выходе из города. Притом с двух сторон: на западе и востоке. Так как немцы могут появиться отовсюду. И в первую очередь — с неба. А значит, и за небом наблюдать. Транспорт у тебя имеется? Который на ходу?

— Так точно! Две полуторки и три «ЗИСа».

— «ЗИСы» поставь под погрузку имущества части. Для отхода. А полуторки — одну мне, другую тебе. И чтобы мелькать, курсировать по городу. Чтобы люди знали: в городе Красная Армия. В городе жизнь! С Москвой связь вот-вот прекратится… Нам здесь самим командовать. И тебе, лейтенант, в первую очередь. Назначаю тебя военным комендантом города!

— Слушаюсь, товарищ… э-э… полковник!

— Теперь — Лена… Рассчитывать на нее можно?

— Лена… золотая девушка. Ей в городе оставаться никак нельзя. Расстреляют ее немцы. Узнают, что комсомолка, и расстреляют! Вы хоть видели ее, товарищ полковник? Красоты неописуемой! Артистка. Мне даже кажется, что я ее где-то в каком-то фильме видел… Она нездешняя. Она уже в войну в этот город переехала. С дядей своим. Который истопником в райкоме.

— А почему станция молчит? Почему твоя неописуемая заткнулась?

— Станция работает в определенное время. Движок теперь у них. Это я им устроил. И бензин, и все остальное. Да вы не беспокойтесь! У меня свой туда проводок протянут!

Воробьев вызвал станцию. Сказал в трубку.

— Привет, Леночка! С тобой полковник Орлов хочет поговорить. Генерал? Она вас генералом себе представляет почему-то… — протянул Воробьев трубку.

— Алло! Здравствуйте, Лена. Соедините меня с Бархударовым. Товарищ Бархударов? Орлов на проводе. Какие новости? Вот и хорошо, что похоронили. Царствие ему… Хотя, говорят, самоубийц в это царствие не пускают. А Туберозова за помощь поблагодарите. От меня лично. Если пожелает, угол ему в машине устрою до Москвы. Решил в городке отдохнуть? Пусть отдыхает. Кто, кто звонил? Слюсарев? Обещал? Вот это уже дело! Я к нему в тринадцать ноль-ноль.