Г. И. Головина, Н. С. Горбунов

БЕЛАЯ ТАЕЖКА

_{Повесть}

КАК РОДИЛАСЬ ЭТА ПОВЕСТЬ

В мире не найдется, наверное, мальчишек и девчонок, которые не мечтали бы о путешествиях. Ведь для них это лучшая школа, дающая право на самоутверждение.

Путешествие, экспедиция, поход — эти понятия обычно связаны с дальними краями, где человек попадает в непривычную обстановку, где все для него ново, неведомо и оттого таинственно.

А так ли уж обязательно отправляться за «тайнами» в дальние края? Может быть, неведомое, неоткрытое и попросту забытое рядом, в окрестностях родного города, села или даже на соседней улице.

В последние годы огромная армия школьников в летние каникулы уходит в краеведческие, исторические и геологические походы. Маршруты экспедиций чаще всего пролегают вблизи от тех мест, где ребята родились и живут. Походные дневники и отчеты школьников бесценный материал для ученых, специалистов, для нашей истории.

Сибирь, где живут герои повести «Белая таежка», таит огромные богатства, которые так необходимы нашему народному хозяйству. Может, поэтому так популярен у сибирских школьников поиск полезных ископаемых. Сибирскими школьниками найдены уголь, нефть, газ, железо, золото, строительные материалы, поделочные камни.

Один из авторов повести «Белая таежка», Н. С. Горбунов, много лет проработавший корреспондентом в Сибири, в небольшой таежной деревне под Киренском познакомился со школьниками, которые открыли залежи медной руды. А помог им в этом старинный церковный колокол. Было в нем двести пудов весу. Мальчишек озадачило: как же его привезли в деревню, если люди в нее попадали только пешком или водили лошадей в поводу?

«Колокол отлит у нас в деревне, — решили ребята. — Из местной руды». И начался поиск. Вскоре под развалинами рухнувшего от старости сарая следопыты наткнулись на остатки бороны с медными зубьями. Это укрепило догадку ребят. У них появилось много помощников и среди взрослых. И вот один из рыбаков принес однажды им кусок медной руды, найденный им на дне речки у порогов.

«Руду возили в лодках!» — был сделан вывод.

Речушка и вывела ребят к старинному рудничку в горах.

Н. С. Горбунов сфотографировал ребят и опубликовал очерк об этой истории под названием «Колокола в тайге» в журнале «Уральский следопыт».

Прошло с той поры десять лет. Будучи в командировке в Иркутске, Г. И. Головина готовила материал для радиостанции «Юность» о молодых иркутских геологах. Давая интервью, начальник геологической партии Леонид Востряков стал рассказывать о том, что определило выбор профессии геолога, и повторил чуть ли не слово в слово историю, описанную в очерке «Колокола в тайге». Оказалось, он был одним из героев очерка.

«А как сложилась жизнь ваших друзей по школьным походам?»

На этот вопрос корреспондента Леонид Востряков ответил, что лишь двое выбрали другую профессию, все остальные стали геологами. И еще он рассказал, как помогают в поисковой работе юные геологи-школьники.

«Вот это месторождение слюды — мусковита, которое мы сейчас исследуем, открыли наши добровольные помощники, школьники Мамско-Чуйского района, — сказал Л. Востряков. — А их соседи из Витима мечтают найти золотую жилу. Съездите к ним, познакомьтесь. Увлеченные ребята!»

Знакомство с этими ребятами, их рассказы, дневники и отчеты о геологических походах и легли в основу повести «Белая таежка».

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Шел по тайге охотник, согнувшись под тяжестью поняги-заплечницы[1]. Впереди бежала его собака, весело помахивая хвостом.

Иногда она присаживалась на задние лапы и начинала тихонько скулить, умоляя хозяина поторапливаться. Долгое зимнее одиночество наскучило и ей.

Шел охотник и радовался. Весне радовался, молодости своей, удаче. Никогда он еще не возвращался домой с такой богатой добычей. В поняге соболь, лиса-чернобурка, лиса-огневка, горностай, куница. Белку он даже не бил. К чему она, когда натакался на соболиные да лисьи места. Теперь и про него в деревне скажут: «Эвон как пофартило парню! Видать, в рубашке родился».

Только бы не продешевить, сбыть пушнину купцам по своей цене — и куча денег! Поедет он на ярмарку в город Иркутск, обновок брательникам наберет, справит себе хромовые сапоги со скрипом, матери привезет полусак бархатный, отцу подарит берданку-централку… Всех в деревне одарит конфетами, ребятишкам отвалит по пригоршне лампасеек… И погулеванит славно. Пасха скоро.

Стало смеркаться. Синеватые тени легли на снег. Потянуло холодом, и кедровник опять пробила седина. Тайга весной как капризная франтиха то и дело меняет свой наряд. Утром она стоит вся бело-белая. В жесткую щетину на боках крутолобых гольцов, как зовут таежники горы за их лысые макушки, густо набивается туман. А днем проглянет подобревшее солнце, сметет с хвои пушистую стынь ночную, и все вокруг зальет густой темно-зеленый цвет. Тайга покрасуется, пофарсит в этом наряде часок-другой и сызнова начнет во все белое обряжаться…

Поднялся охотник на изгорь по редкому ельнику и стал спускаться к согре[2], залитой уже потемками.

— Пробежим этот ложок и на взлобке в пихтарнике заночуем, — сказал он собаке. — Там сушняка много.

Вдруг под лыжами зачамкал мокрый снег. Шумно рухнул наст. Образовалась широкая промоина. Одна лыжа у охотника слетела и закружилась в воде.

— Как бы под снег не задернуло! — испугался охотник, торопливо сбросил понягу. — Пропадем, Черня…

Собака тревожно взвизгнула, приплясывая у его ног. Нагнувшись, он изловчился и поймал лыжу. Перед глазами тускло блеснули камушки на дне ручья, отдавая желтизной.

— Уж не золото ли?! — жарко вырвалось у охотника.

Золото в этих местах никому еще не попадалось, но разговоров о нем было много: прииски не так уж и далеко — на Лене и на Витиме. Старатели и сюда забредали, везде шарили. «Что ни лывка[3], то промывка». Трясли в лотках песок на берегах речушек и озерков, били дудки на склонах гольцов, булькались в таежных болотах-калтусах… Но уходили ни с чем.

Охотник сдернул с рук мохнашки[4], засунул их за опояску и достал со дна вымоины камушек с фасольку величиной. Повертел его в пальцах, покачал на ладони. Тяжелый! На зуб попробовал. Поддается, как свинец…

— Золото, Черня! — задохнулся он от счастья.

Осеневал и зимовал охотник один в тайге и, чтобы не разучиться говорить, привык думать вслух, советоваться с собакой.

— Золото!

Он спрятал самородочек в кисет и решительно шагнул в воду, не думая о том, что промочит ичиги, а впереди ночь. Забрел подальше и начал судорожно шарить руками по дну ручья. Ворошил галечник, ломая ногти, выковыривал камни, вмерзшие в песок, метался по широкому ручью, почти не чувствуя холода.

— Золото! Зо-ло-то! — повторял он на все лады, охмелев от счастья.

Набитый самородками кожаный кисет все больше оттягивал карман шубенки с изодранными полами, а тяжесть эта еще сильнее будоражила его. Собака, не выдержав, жалобно и надсадно завыла, чувствуя неладное. Но охотник ничего не слышал и не видел, кроме сверкающих у него в глазах золотых червонцев, в которые превращался каждый самородочек, ложившийся в кисет. А когда уж совсем стемнело и силы оставили его, он вылез из воды и в изнеможении рухнул на снег, застонал от боли.

— Черня, заколею тут! — натужно выдавил из себя.

Он весь промок, одежда залубенела, схваченная вечерним заморозком, тело бил озноб.

«Пропаду», — устало и безразлично подумал о себе как о ком-то постороннем.

Но не было сил подняться. Ни рукой, ни ногой не мог пошевелить. Собака вцепилась зубами в его обледеневшие ичиги и стала остервенело рвать и грызть их, пытаясь поднять хозяина.