Екатерина нетерпеливым жестом остановила Голицына и, глядя на Чернышёва, сказала уверенно:
— Что касаемо Крыма, то здесь я остаюсь чистосердечна: сию область я признаю свободной и независимой! Как относительно меня, так и Порты. И мир с турками мы подпишем лишь тогда, когда султан Мустафа признается в таком положении татар!.. Следует ознакомить князя Долгорукова с нашими рассуждениями, дабы он хорошо понимал, каким образом следует себя вести с крымцами и какую предосторожность соблюдать противу турок...
Июль 1771 г.
Обстановка в Крыму, прояснившаяся после согласия Селим-Гирея вступить в союз с Россией, во второй половине июля вновь стала неопределённой. Письмо Долгорукова хану вручено не было: Селим сбежал.
Отсиживаясь в деревне Альма, он узнал о движении отряда Прозоровского к Бахчисараю, решил, что русские хотят пленить его, и, не долго думая, усадил всё своё семейство на коней, лесными дорогами через горы перевёз в Ялту, где его ждали несколько кораблей. Приняв на борт хана, его жён, детей, слуг, корабли вышли в море, держа курс на Румелию.
Крымское ханство осталось без хана!
Это вызвало замешательство среди татар, помнивших угрозу Долгорукова покорить оружием всех, кто останется верным Порте. Теперь угроза становилась вполне реальной, ибо без подписи хана просительный акт не имел должной силы. Все понимали, что брошенный турками Крым не устоит перед мощью российской армии, готовой по первому приказу предать огню города и селения, истребить всех непокорных.
По призыву хан-агасы Багадыр-аги 25 июля в Карасувбазар съехались беи и мурзы знатных крымских родов, члены дивана, духовенство, чтобы обсудить сложившееся положение.
Разговор был острый. Некоторые мурзы предлагали продолжать уговаривать русских принять акт без подписи хана, что при необходимости давало возможность объявить его недействительным и вернуться под протекцию Порты. Но большинство выступило против этого. Особенно резок был Шагин-Гирей.
— Упрямство не есть добродетель, когда речь идёт о судьбе ханства, — восклицал он с юношеской горячностью. — На ваши пустые уговоры у русских есть хороший ответ — пушки! Они заговорят ранее, чем вы дождётесь помощи от Порты...
Узнав, что русская королева дала согласие ногайским ордам на избрание его ханом, Шагин-Гирей, чувствуя такую весомую поддержку, сильнее прежнего осмелел в речах и поступках. Он уже видел себя не только ханом ногайцев, но и властелином Крыма и не считал нужным скрывать свою приверженность к России, на негласную помощь которой надеялся.
— Против кого вы собираетесь выступать?! — кричал Шагин. — Против державы, что не только дружбу свою предложила, но и защиту от турецких происков обещает?!
Его неожиданно поддержал ширинский Джелал-бей, слово которого по неписаной традиции было решающим. Он ненавидел русских, был предан Порте, но понимал, что теперь иного выхода нет.
— Вспомните нашу пословицу, — сказал бей бесцветным, расслабленным голосом. — «Нельзя играть со львом...» Лев под боком, а клетки для него нет. Так не станем дразнить зверя... Не время... Надо избрать нового хана! Он подпишет бумагу.
Несколько мурз, близких к Шагин-Гирею, выкрикнули его имя. Остальные сдержанно зашумели, поглядывая на Джелал-бея, словно испрашивая его совет...
Шагин-Гирей был не худшим претендентом на ханство, но многих мурз, даже из числа его сторонников, настораживали неуёмные прорусские настроения султана, рьяное отстаивание тесного союза с Россией. И хотя в манифесте Долгорукова, разосланном по крымским селениям, содержались клятвенные обещания обеспечить независимость ханства, сохранить жизнь и управление по древним татарским законам и обычаям, мурзы боялись, что, сменив покровителя, они попадут в другое рабство — русское.
Знатных крымцев не устраивала также излишняя, по их мнению, самостоятельность Шагина, его чрезмерное честолюбие. Все ханы, за исключением некоторых сильных личностей — вроде Керим-Гирея, — всегда прислушивались к советам беев и дивана. Было очевидно, что, став ханом, самолюбивый Шагин не допустит, чтобы кто-то им управлял.
Было и другое опасение: получив своим ласкательством к России поддержку императорского двора, Шагин отдаст Крым русской армии. А затем, подавляя с помощью пушек и штыков сопротивление недругов, продержится у власти бесконечно долго.
...Убелённый сединами Джелал-бей тонко намекнул на молодость претендента, его неопытность в государственных делах.
Все дружно поддержали бея, и ханом избрали Сагиб-Гирея, более умеренного и покладистого, чем его младший брат Шагин.
Когда приступили к выбору калги-султана, снова раздались голоса:
— Шагина хотим! Шагина!
И опять все обратили свои взоры на Джелал-бея.
Бей был мудр. Он раньше других понял опасность нового состояния ногайцев и угрозу, исходившую от их близкого соседства. Он всегда презирал ордынцев за продажность, готовность к предательству, за пренебрежение к порядку и нежелание подчиняться законам. Но после их измены и перехода под покровительство России к презрению добавился ещё и страх.
Бей понимал, что если Шагин-Гирей останется сейчас без реальной власти, то, обидевшись, уйдёт к ногайцам, которые сразу изберут его своим ханом. И тогда Шагин может отомстить, ввергнув Крым в жестокую междоусобную бойню, которая вконец ослабит ханство, сделает его игрушкой в руках России, а со временем, возможно, ещё одной губернией. Этого бей страшился больше всего! Шагина следовало удержать в Крыму, бросив сладкую кость, а ордам на будущее запретить вступать в крымские границы.
— Лучшего катги, чем Шагин, нам не найти, — сказал бей.
Все, как по команде, закричат:
— Шагин! Шагин!..
Дальше дело пошло быстрее: нурраддин-султаном избрали Батыр-агу, племянника Сагиба и Шагина, выбрали депутатов к российскому двору, составили письмо об отторжении от Порты — и под зорким оком Шагин-Гирея все присутствовавшие подписали бумагу.
Через три дня Мегмет-мурза и Али-ara привезли Долгорукову присяжный лист, подписанный ста десятью мурзами.
— Этим актом весь крымский татарский народ объявляет, что он отстаёт от Порты Оттоманской, принимает предлагаемую Россией независимость и вольность и поручает себя покровительству российской королевы, — провозгласил Мегмет-мурза, передавая грамоту Долгорукову. — Этим актом мы клятвенно обещаем никогда более не переходить на сторону Порты, многие годы угнетавшей нас.
— Подписи по всей форме? — спросил Долгоруков.
— Да, ваше сиятельство, — ответил Якуб-ага, просмотрев акт. — Подписи, печати — всё как положено.
— Кто избран послами ко двору её величества?
— Калга-султан Шагин-Гирей, Исмаил-ага, Азамет-ага, Мустафа-ага, — перечислил Мегмет-мурза. — Им поручено на упомянутых основаниях иметь переговоры о заключении формального трактата.
— А где аманаты?
— На днях прибудут и останутся при вас до самого постановления трактата.
Все, кто был в палатке командующего, стали шумно поздравлять друг друга...
А через несколько дней подоспела новая радость: из Петербурга прибыл специальный курьер, в портфеле которого лежали рескрипты и письма Екатерины, указы Совета и Военной коллегии, а в небольшом сундучке, обтянутом внутри синим бархатом, — ордена, медали и деньги, предназначенные для награждения отличившихся в сражениях воинов, указы о пожаловании очередных званий.
Долгоруков нацепил на мундир Георгиевскую звезду, на шею — крест, натянул через плечо черно-оранжевую ленту, а затем, весь сверкающий и торжественный, именем её величества стал награждать генералов и офицеров.
Князь Прозоровский и граф Мусин-Пушкин получили ордена Святой Анны (третий орден пришлось спрятать назад — он предназначался покойному Броуну); орден Святого Георгия 3-го класса — Максим Зорич, подполковники Михельсон и Филисов, 4-го класса — полковники Бринк, Хорват, подполковники Василий Долгоруков, Ганбоум, Бедряга, майор Дрейпс, поручик Чекмарёв; медали достались донским казачьим полковникам Себрякову, Кутникову, Краснощёкову, братьям Грековым, запорожскому полковнику Колпаку, донскому есаулу Денисову. Генерал-квартирмейстер Каховский получил 3000 рублей, майор Плотников — 1000...