— Вива-ат Россия-я!.. Вива-ат великая-я!.. Вива-ат!..

Под командой генерал-квартирмейстера Михаила Каховского первым в покорённую Кафу вошёл 2-й гренадерский полк. На крепостных башнях и стенах взвились овеянные славой побед русские флаги.

Крым пал!.. Турецкие янычары не пожелали умирать за чужую им крымскую землю. Татары же, понимая свою беспомощность перед регулярной вымуштрованной армией, на последний — смертный! — бой так и не решились.

30 июня — 13 июля 1771 г.

Несмотря на многочисленные обещания, татары не спешили объявлять о своём отторжении от Порты, депутатов с подписанным актом не присылали, и Долгоруков, желая показать им свою твёрдость, приказал занять все важные крымские города. К Акмесджиту и Балаклаве направился отряд генерал-майора Чарторижского, к Бахчисараю — лёгкая кавалерия князя Прозоровского.

Расчёт оказался правильным: уже 2 июля в лагере под Кафой появился буджакский Джан-Темир-мурза. В числе прочих ногайцев, не захотевших переселяться на кубанские земли, он отстал от орд и ушёл в Крым под знамёна Селим-Гирея.

Веселицкий, к которому привели мурзу, оценил его приезд как очередную уловку татар и не стал тревожить докладом командующего. Но сам допросил подробно. По словам мурзы, в Карасувбазаре собрались все крымские беи и мурзы и выговаривали хану Селим-Гирею за обман народа.

   — Да ну? — издевательски хмыкнул Веселицкий. — И как же?

   — Попрекали тем, что хан своими обнадеживаниями в храбрости турецкого войска привёл всех жителей в бедственное состояние. А из него выход ныне один — отторжение от Порты и подписание прошения к России о вступлении в союз и дружбу. Как это уже сделали ногайцы.

   — И что ответил хан?

   — Опасается мести Порты, которая предаст его проклятию. Кричал, что не хочет ходить по Крыму с сумой.

   — А Ширины?

   — Сказали, что ради него одного всё общество жертвовать собой не должно, и посоветовали уехать прочь... Меня прислали предупредить, что через несколько часов прибудут депутаты для ведения переговоров с Долгорук-пашой.

Действительно, спустя четыре часа в лагерь въехали знакомые уже Исмаил-мурза, Азамет-ага и Эмир-хан. Веселицкий отвёл их к Долгорукову.

Василий Михайлович, раздражённый татарскими проволочками, на их приветствие пробурчал что-то непонятное, потом заговорил медленно и сумрачно:

   — Я пришёл в Крым, дабы освободить татарский народ от постыдного рабства Порты и дать ему волю и свободу. И что же я вижу?.. Вместо скорейшего вступления в дружбу — непохвальные поступки!.. Мне вот генералы пишут, — он ткнул пальцем в стопку рапортов, — о вашем коварстве... Нападения на деташемент генерала Броуна! Нападения на форпосты под Козловом!.. Я оставил в Перекопе двух офицеров. Но стоило им выехать ко мне, как злодеи напали на экипажи, убили капитана Хотяинцева и пять казаков охраны... Здесь всё написано! — постучал он пальцем по бумагам.

Исмаил-мурза ответил спокойно, даже чуть небрежно:

   — Про офицеров мы знать не знаем. А что до нурраддин-султана, то к нему уже послали нарочного с запрещением атаковать впредь... Предводитель русского воинства может не волноваться.

   — Вы, крымцы, к обещаниям охочи! Только исполнять их не поспешаете... Акт привезли?

Исмаил оставил вопрос без ответа, сам спросил:

   — Крымское общество интересуется: будет ли избираемый хан подвержен переменам или останется в своём достоинстве на всю жизнь?

   — Хан, коего вы изберёте, как принято в просвещённых державах, будет бессменный, — властно сказал Долгоруков.

Исмаил кивнул, снова спросил:

   — Когда все крепости и пристани будут заняты русскими гарнизонами, останется ли в Крыму остальная армия?

   — Как прикажет её величество... Вы поскорее посылайте в Петербург своих послов с присяжным листом. Они и спросят государыню о том.

Ответ Долгорукова не удовлетворил мурзу. Он облизнул серые губы, сказал озабоченно:

   — Мы против гарнизонов ничего не имеем. Пехота нам не помеха. Но конницу свою и скот обозный уберите. Ибо за малым здешним кормом весь наш скот пропасть может.

Долгоруков смекнул, что мурза хитрит... «Эк куда хватил! Оставить армию без кавалерии, а гарнизоны без обозного сообщения с перекопским магазином...» Вслух же сказал:

   — Беспокойство ваше мне понятно. Но вы всегда, даже в годы нынешней войны, выводили скот кормиться за Перекоп... Подпишите акт, и я позволю вам — как союзникам! — перегнать скот туда.

   — А ваш?

   — Весь в Крыму не останется.

   — Значит ли это, что армия уйдёт?

   — Это значит, что скот, который состоял при обозе во время похода, теперь будет не нужен!.. Где акт?!

Мурза помолчал, ответил неохотно:

   — Акт подписан... Дня через два пришлём с нарочным.

   — С нарочным? А почему не с полномочными депутатами? И где требуемые мной аманаты?

   — Они приедут позднее.

   — Это почему же так?

   — Мы должны знать, как долго послы и аманаты будут при армии и при дворе?

   — Каждому понятно — до утверждения договора! Исмаил-мурза погладил чёрную с проседью бородку и, глядя в глаза командующему, спросил выжидательно и тревожно:

   — Можем ли мы быть уверены, что Порта, при её замирении с Россией, согласится оставить нас в таком виде, какой твоя королева обещает доставить?

Долгорукова всё больше злила недоверчивость мурзы, но он сдерживал чувства — сказал начальственно:

   — Свобода и вольность Крыма будет обеспечена на вечные времена!.. И покамест Порта не признает сего — мы с ней мир не заключим!

Татарские депутаты пошептались, затем Исмаил-мурза поблагодарил командующего за приятные слова и пожелал здоровья государыне.

Долгоруков приказал проводить гостей, а проходившему мимо Веселицкому шепнул в ухо:

   — Подарков не давать! Пусть часы вручённые оправдают.

К вечеру татары уехали в Карасувбазар. Провожавший их Веселицкий, подойдя к Эмир-хану, еле слышно шевельнул губами:

   — По дружбе нашей скажи: акт подписан?

   — Нет.

   — А послы приедут?

   — Да.

   — Так с чем же они приедут?

   — Говорить будут... О хане.

   — Он ещё в Крыму?

   — Где-то под Бахчисараем прячется... А вот едичкулы акт привезут!

Веселицкий незаметно сунул в худую руку Эмир-хана кошелёк с червонцами.

Едва депутаты уехали, в лагерь прискакал едичкульский Каплан-ага, который подтвердил, что через день приедут послы и аманаты от орды и привезут свой акт.

   — Давно бы так, — ответил Долгоруков. И добавил тише: — Но ныне мне более вашего крымский акт нужен.

Тем не менее ага был принят дружелюбно: ему подарили золотые часы, пятьдесят золотых и отпустили в орду.

Каплан не соврал: 4 июля аманаты и послы к высочайшему двору действительно привезли подписанный предводителями и знатными мурзами и пропечатанный печатями акт об отторжении Едичкульской орды от Порты и вхождении её в российскую протекцию.

Довольный содеянным, Долгоруков милостиво удовлетворил просьбу ордынцев — разрешил идти к другим ордам на Кубань, переправившись частью через Чонгар, частью через Ениш.

   — Так быстрее и сподручнее будет, — пояснил Василий Михайлович послам. — Я прикажу навести переправы. А в пути в наших тамошних крепостях припасы достать сможете...

8 июля в лагерь приехал Мустафа-ага, который привёз письмо, подписанное его отцом Багадыр-агой и ширинским Джелал-беем. Татарские начальники уведомляли Долгорукова, что поскольку Селим-Гирей не склоняется к благому их намерению отторгнуться от Порты и вступить под покровительство России, то крымское общество по общему рассуждению и согласию избрало их двоих главными во всём крымском направлении. Править же они будут до избрания нового хана.

Веселицкий поднял усталые глаза на агу:

   — Где акт?

   — Он ещё не подписан, — сказал Мустафа. И тут же поправился: — Не все мурзы ещё подписали. Как подпишут — сразу привезу!