— Наши народы избрали также депутатов, кои повезут сию грамоту её величеству, — добавил Абдул Керим. — От едисанского народа — Сутинис-мурза и Мамбет-мурза, от буджакского — Мамбетшах-мурза, от всего мира — Тинай-ага, Акай-ага, Акали-ага, Эль-Булду-ага и Казак-мурза.

   — Все благие дела творят люди умные и достойные, — сказал Веселицкий, возвращая грамоту эфенди. — И вы один из первых в этой когорте!

Абдул Керим непритворно улыбнулся, услышав приятные слова в свой адрес, и попросил Веселицкого прислать переводчика для снятия копии с новой грамоты.

   — Грешный мир непостоянен, — туманно объяснил эфенди. — Одна-две копии сего важного документа не помешают.

Веселицкий понял: ногайцы опасаются, что Россия станет нарушать их права, отмеченные в грамоте, и, очевидно, хотят обезопасить себя снятыми копиями.

«Бог с ними, — подумал он беззлобно. — Грамоты — вещи полезные и важные. Однако они никогда не защищали надёжным образом от обид и притеснений...»

Но Дементьева прислать пообещал.

   — Джан-Мамбет-бей и хан Хаджи-мурза хотели бы иметь вас уполномоченным по своим делам, — сказал Абдул Керим, удовлетворённый ответом канцелярии советника. — Не могли бы вы обратиться к его сиятельству с просьбой о позволении именно вам принимать и опекать татар?.. К другому человеку нам трудно будет привыкать.

   — В представительских делах должно последовать решение высочайшего двора, — уклончиво пояснил Веселицкий.

   — От нового человека польза дела может пострадать, — предостерегающе заметил эфенди.

   — Я отпишу его сиятельству о вашей просьбе, — сказал Веселицкий, — а там уж как получится...

Орды начали переправу через Буг без промедления, растянувшись по берегу почти на шестьдесят вёрст.

Не имея леса для устройства паромов, ногайцы, со свойственной им находчивостью, использовали высокий сухой тростник. Из него вязали фашины, клали одна на другую в четыре ряда, крепко связывали по краям и в середине; сверху плот застилали четырьмя воловьими шкурами, сшитыми так плотно, что вода не проходила сквозь швы; к краям — спереди и сзади — прикрепляли прочные верёвки, с помощью которых паромы перетаскивали с берега на берег. Кибитки вязались друг с другом — по десять штук в связке — и также перетаскивались верёвками.

Лошадиные табуны, прочий мелкий и крупный скот загоняли в реку — они переправлялись вплавь.

В бытность свою при армии Веселицкий не раз наблюдал, как проходило форсирование рек войсками. За невероятным шумом и внешней неразберихой, царившей у переправ, там, однако, прослеживался определённый порядок, позволявший достаточно быстро переводить через самые широкие реки людей, артиллерию, обозы. Здесь же, у Буга, его поразила безалаберность, с какой переправлялись ногайцы.

Движущиеся со всех сторон тысячи людей и кибиток, табуны лошадей, овечьи отары, верблюды, волы — всё это колеблющейся чёрной массой скапливалось на берегу, сползало в речную зыбь, оглашая окрестности тягучим, густым гулом. У паромов вспыхивали короткие злые ссоры: каждый юрт стремился поскорее переправиться на левобережье. Сносимые вниз течением тяжело груженные паромы двигались медленно, нередко накрывая, к ужасу хозяев, плывущие рядом стада скотины. В холодных бурлящих водах Буга слабые и больные животные быстро выбивались из сил и тонули десятками. Были утопшие и среди ногайцев.

Глядя на такой бедлам, Веселицкий высказал сомнение в скорых сроках переправы.

   — За три дня управимся, — невозмутимо ответил Хаджи-мурза. — Только б погода не помешала...

Спустя три дня переправа действительно закончилась. Орды перешли на левый берег, потянулись к Днепру.

Миссия Веселицкого была исчерпана — он тепло попрощался с предводителями орд и мурзами и направился к Екатерининскому ретраншементу, чтобы оттуда проследовать к штабу Панина.

Октябрь 1770 г.

В озябшем, иссечённом дождями, затуманенном Петербурге победу Петра Панина под Бендерами — против его ожидания — восприняли весьма холодно.

Екатерина, правда, поначалу обрадовалась очередной виктории над турками. Но когда Захар Чернышёв прискорбно и правдиво доложил о числе погибших за время осады (6236 офицеров и солдат — пятая часть армии!), императрица, привыкшая к блистательным, с малыми жертвами сражениям Румянцева, не на шутку вспылила.

   — Граф, видимо, задумал всю армию под бендерскими стенами положить! — звеняще воскликнула она, загораясь гневным румянцем. — Чем столько потерять — лучше бы вовсе не брать Бендер!

Захваченные трофеи — пушки, знамёна, несколько тысяч пленных — восторга у неё не вызвали:

   — Я ими свои полки не наполню!.. Басурманы мне русских солдат не заменят!..

О красочной реляции Панина, о негодующих словах Екатерины стало известно многим. Уже на следующий день злые языки из числа недругов Паниных, пересмеиваясь, с удовольствием иронизировали над полководческими способностями Петра Ивановича.

   — Вы слышали, господа, он ещё о награде мечтает. Прямо так и пишет: жду, дескать, государыня, от вас высокой награды.

   — В фельдмаршалы метит Петька!

   — А как славно он про охоту и егерей описывал. Будто сам из леса вышел.

   — Вот-вот, господа, с таким изящным слогом ему не в генералах ходить, а водевильчики пописывать...

Пока в лучших петербургских домах состязались в остроумии, Екатерина ответила Панину кратко и сухо: одной строкой поблагодарила «за оказанную в сём случае мне и государству услугу и усердие» и наградила Георгиевским крестом 1-го класса.

«Всем, при вас находящимся, — говорилось далее в рескрипте, — как генералитету, так и нижним чинам, объявите моё признание за мужественное и отлично храброе их под предводительством вашим поведение...»

Ноябрь 1770 г.

Панин получил высочайший рескрипт в крепости Святой Елизаветы, где задержался на несколько дней: хотелось отдохнуть от ежедневных изнуряющих маршей. Сдерживая волнение, он сломал печати на пакете; взгляд торопливо побежал по каллиграфически выписанным строчкам, замер на знакомой размашистой подписи Екатерины.

«И это всё?.. — Пётр Иванович бездумно повертел в пальцах рескрипт, как будто от этого движения могло измениться его содержание. — Бездарный дурачок Голицын за проваленную кампанию получил фельдмаршала. А здесь Бендеры! И только орден?..»

Кровь прилила к лицу; сжавшееся на миг, ставшее невесомым сердце поплыло в груди... Тяжело дыша, Панин грузно опустился в кресло, обмяк и тоскливо затих: разочарование, постигшее его, было ошеломляющим.

Остаток дня Пётр Иванович делами не занимался — ходил мрачный, подавленный. А вечером — в спальне, при свечах, — торопливо царапая пером бумагу, написал Екатерине лаконичное письмо, в котором, сославшись на подагрическую болезнь, попросил отставку. Он полагал, что этот демарш (вместо благодарности за орден — прошение об увольнении со службы), пусть даже под благовидным предлогом, должен произвести впечатление на Екатерину. Да и брат Никита, верно, слово замолвит на Совете, что негоже обижать генерала, взявшего такую сильную крепость.

Утром, отправив в Петербург нарочного офицера, Панин, всё ещё суровый, замкнутый, продолжил чтение почты, оставшейся со вчерашнего дня.

Джан-Мамбет-бей уведомлял генерала, что Едисанская и Буджакская орды благополучно переправились через Буг и теперь двигаются к Днепру. Кроме того, выполняя данное ранее обещание, орды отправили в Крым пять депутатов, которые вели переговоры с предводителями и знатными мурзами Едичкульской и Джамбуйлукской орд и убедили их отторгнуться от Порты. Депутаты привезли с собой письма от этих орд и послали их в Елизаветинскую крепость.

Панин отложил письмо бея в сторону, одной рукой полистал лежавшие перед ним бумаги, выбрал нужные письма.