— Перья-то заранее готовить надо, — глухо рыкнул на него Панин.

Граф не мог не признать яростного сопротивления турок. Но сейчас, описывая викторию, он сознательно стремился усилить трудности и тем самым возвысить важность одержанной им победы.

«L’ours est mort (медведь издох), — говорилось в реляции, — и сколь он бендерскую мерлогу ни крепку, а ногтей почти больше егерей имел, и сколь ни беспримерно свиреп и отчаян был, но Великой Екатерины отправленных на него егерей стремление соблюсти достоинство славы оружия её со врождёнными в них верностью, с усердием к своему государю, храбрость с бодрствованием, нашли способ по лестницам перелезть чрез стены его мерлоги и совершенно сокрушить все его челюсти, вследствие чего непростительно бы я согрешил перед моей государыней, если б этого не сказал, что предведенные мной на сию охоту её егери справедливо достойны высочайшей милости Великой Екатерины, в которую дерзаю совокупно с ними и себя подвергнуть...»

Подписывал реляцию Панин с видом самодовольным и важным. Он был уверен, что падение Бендер принесёт ему не только благодарность России, но и милость государыни — чин генерал-фельдмаршала.

«А почему бы и нет? — думал Пётр Иванович, бросив перо в руки писаря. — Иль я хуже Румянцева?.. Тот в чистом поле турок воевал. Эка невидаль!.. А вот расколоть бендерскую мерлогу, верно, зубы сломал бы... А я смог! И зубы целы!..»

Панину не хотелось вспоминать о громадном численном перевесе турок в битвах с Румянцевым и ещё меньше — о своих потерях.

«Война без убиенных не бывает... Прости, Господи», — мысленно покаялся он.

Сентябрь 1770 г.

В начале месяца Румянцев получил из Петербурга специальный пакет с письмом к великому везиру, «проэктированным» императрицей, с предложением о мирной негоциации. Пётр Александрович обратил внимание, что письмо адресовалось не на имя Мегмет-паши, сменившего Халил-бея, которому султан Мустафа не простил летних поражений, а на должность — великому везиру. (В Петербурге опасались, что, пока письмо дойдёт, у турок опять могут произойти перемены).

Румянцев отправил в турецкий лагерь секунд-майора Петра Каспарова. Тот вскоре вернулся с ответом Мегмет-паши.

Поблагодарив за послание и не высказав ни единого слова в пользу переговоров, паша указал, имея в виду Обрескова, что раз «помянутый министр задержан был по нашим законам и древним учреждениям, то для рассуждения и посылки его в ваш лагерь, также и для склонности вашей к миру, нужно было, чтоб послал я содержание письма вашего к его высокому величеству, высочайшему и страшнейшему императору, моему милостивейшему самодержцу и государю».

Румянцев повертел в толстых пальцах лист, спросил недоумённо:

   — Так он послал человека к султану или нет?

   — При мне не посылал, ваше сиятельство, — чётко ответил Каспаров.

   — Не хотят замирения?

   — Я бы не сказал... По разговорам, что довелось там слышать, я сужу так: народ турецкий, многие янычары желают мира, но султан и некоторые его приближённые упорствуют.

   — На французов, что ль, надеются?.. Хм-м... Ну тогда подождём, пока наше оружие убедит султана!..

Сентябрь — октябрь 1770 г.

Конец сентября выдался холодным и дождливым. В бендерском лагере — до сих пор палаточном — солдаты нещадно мёрзли: сырые дрова горели плохо и тепла почти не давали, промокшие мундиры сушить было негде. В госпитальных палатках не хватало мест, лекарства иссякли, поэтому лекари наливали захворавшим чарку водки и отправляли назад в роты. Стремясь сохранить полки боеспособными, Панин приказал генералу Гербелю отрыть землянки. Но больных меньше не стало.

Панин собрал генералов на совет и хмуро объявил:

   — Мы понесли изрядные потери. Материальная часть вся пришла в расстройство. Никаких наступательных действий армия более производить не может, ибо сил на это всё равно не хватит... Я принял решение отвести полки на винтер-квартиры... В крепости я оставлю гарнизон: три тысячи пехоты, четыре эскадрона гусар и пикинёр и три казачьих полка... Лучшие турецкие пушки со стен снят: Остальные будут подмогой гарнизону, коль турки попытаются отбить Бендеры... Местных жителей отпустить, а пленных турок поведём с собой... Вы, господин генерал. — Панин посмотрел на Эльмпта, — выделите два батальона для конвоирования...

6 октября пехотные и кавалерийские полки, артиллерия, обозы, пленённые турки двинулись на восток: 1-я дивизия генерал-поручика Ивана Ренненкампфа шла к Кременчугу, 2-я — Эльмпта — к Полтаве...

Перед тем как армия покинула бендерский лагерь, к Панину прибыли ногайские депутаты, готовые отправиться в Петербург для вручения Екатерине грамот об отторжении орд от Порты.

Когда переводчик Дементьев принёс русский текст грамот, Панин, едва взглянув на бумаги, сразу отверг его: текст был составлен не по надлежащей форме и без полного титула Екатерины[14]. Панин вызвал Веселицкого.

   — Негоциацию надобно завершить положенным формалитетом! — сказал он строго. — Чем быстрее мы объявим во всеуслышание об отторжении едисанцев и буджаков и закрепим сие необходимыми церемониями и актами, тем большее смятение посеем среди крымцев, упорствующих ещё в своей верности Порте. Последнее особенно важно, ибо депутаты утверждают, что джамбуйлуки и едичкулы имеют то же намерение и вскоре последуют по проторённой дорожке... Правда, эти сволочи составили прошение совершенно возмутительно и непочтительно! Вы видели?

   — Для сих диких и степных народов приличное обхождение не свойственно по самому образу существования... Но вряд ли, ваше сиятельство, оный недостаток следует за вину им ставить, — уклончиво заметил Веселицкий.

   — Столь важный документ должен быть составлен по всей форме и с полным титулом её величества!.. Во-первых, сей акт будет иметь значение историческое и храниться вечно, а по-другому, орды тем самым признают нашу государыню истинной владелицей всех тех земель, коими она повелевает ныне... Вам, господин советник, надлежит отправиться к тем ордам и убедить их подписать новое прошение. А чтобы не было с их стороны недовольства и подозрительности — объясните всё подобающим образом... Акт должен быть новый и по всем правилам!

   — Я привезу его, — заверил командующего Веселицкий. — Но, ваше сиятельство, в беседе со мной мурзы, бесспорно, затронут вопрос о переходе через Днепр... Как мне отвечать? Ведь при наступающей зиме для измученных лишениями и голодом ногайцев возвращение на свои земли есть предмет особой важности и необходимости. Они или выживут с нашей помощью, или сгинут!

   — Как подпишут новое прошение — можете моим именем разрешить. Я отписал её величеству о просьбе ногайцев, но ответ получим позднее.

   — Орды с переходом тянуть не станут — выступят тотчас, — предостерегающе сказал Веселицкий.

Панин недоумённо посмотрел на него.

   — Я имею опасение, — пояснил Веселицкий, — что могут быть стычки с запорожцами. Они-то указ тоже получат с запозданием.

   — Это не страшно, — сказал Панин. И постучал пальцем по запечатанному пакету: — Я уже уведомил в оном письме Фёдора Матвеевича Воейкова о скором переходе ногайцами Новороссийского края для поселения в степях от реки Каменки до Азова на старинных своих кочевьях. Он губернатор справный — распорядится... И приказал предупредить атамана Калнишевского о принятии соответствующих мер.

   — Ох, не устоят запорожцы от соблазна, — вздохнул Веселицкий.

   — Не устоят — примерно накажем! — грозно сверкнул глазами Панин...

3 октября Веселицкий отправился в путь.

Для охраны и должного представительства его сопровождал эскадрон Днепровского пикинёрного полка и свита — капитан Севского пехотного полка Завадовский, хорошо знавший многих доброжелательно настроенных мурз, переводчик Семён Дементьев и писарь Семёнов.