Воинственный Штофельн потребовал примерно наказать зачинщиков бунта и провести атаку тет-де-пона силами пехоты.

   — Возьмём батарею, — запальчиво говорил он, — у казаков меньше страха будет. А как в Крым войдём — в татарских аулах сыщем и воду, и корм, и провиант.

   — Хорошая вода, хорошая трава в этой земле только у рек, — хмуро заметил Берг. — До ближайшей из них — Салгира — вёрст до восьмидесяти. При нашей нынешней слабости — это два-три дня пути. Дойдём ли?.. Особливо ежели татары бросят противу деташемента свою конницу и навяжут нам беспрерывные стычки.

   — Дойти-то, видимо, дойдём, — неуверенно сказал Романиус. — Только вот вернёмся ли назад?

   — Да уж... — неопределённо протянул Берг. — Мне, господа, конечно, зазорно давать приказ о ретираде. Но чтобы не сгубить весь деташемент — я переступаю через гордыню и поворачиваю полки назад...

В рапорте Румянцеву Берг так объяснил причину невыполнения ордера командующего:

«Степь была выжжена, корму для лошадей достать было не можно, а при том не было иной воды, кроме колодезной гнилой, вонючей и горькой, да и той недоставало для всех...»

А чтобы гнев командующего был не слишком велик, пространно похвалился хорошей добычей, захваченной у ногайцев: 5 тысяч лошадей, 200 верблюдов, 3 тысячи голов скота и 10 тысяч овец.

Июль — сентябрь 1769 г.

Генерал-аншеф Голицын, встревоженный неожиданной резкостью рескрипта Екатерины и не желая быть посмешищем Петербурга, снова перевёл свою армию через Днестр. Но на этот раз осмелевшие турки не спешили отступать — попытались остановить её движение на подступах к Хотину, атаковав авангард генерал-майора Прозоровского. Тот смело принял бой, отбил наскоки янычар и сипахов, а затем удачной контратакой принудил неприятеля бежать в крепость.

Эта не имеющая большого значения победа тем не менее очень порадовала Голицына. Он похвалил Прозоровского за отвагу и приказал начать обстрел Хотина из орудий. А генералам пояснил:

   — Сия бомбардирада производится для единого токмо покушения — не сдастся ли неприятель страха ради?..

В полночь 4 июля, разрывая густой мрак яркими всполохами огня, раскатисто загрохотали армейские пушки, мортиры, единороги, бросая ядра и бомбы на крепостные стены. С бастионов Хотина тотчас ответила турецкая артиллерия, стараясь поразить русские батареи.

Канонада гремела всю ночь, пропитав днестровский воздух кислыми запахами сгоревшего пороха.

А поутру Голицын прекратил обстрел, долго рассматривал в зрительную трубу крепостные башни в поисках белых флагов или каких-либо других признаков готовности турок сложить оружие, затем сказал досадливо:

   — Коль страха не имеют для сдачи — попробуем осадой Хотин достать.

Он приказал блокировать крепость с трёх сторон (с четвёртой естественным рубежом окружения стал Днестр), но, опасаясь подкрепления осаждённого гарнизона переправившимся через Дунай войском нового великого везира Али Молдаванжи-паши, послал Румянцеву письмо с прежним требованием двигаться к Бендерам, чтобы угрозой штурма этой стратегически важной крепости оттянуть на себя часть турецких сил.

Покинувший в середине июня Крюковый шанец Румянцев перевёл свой штаб в Святую Елизавету. Сюда и примчался нарочный офицер от Голицына.

Бегло прочитав письмо генерала, Румянцев раздражённо засопел носом, порывисто сунул бумагу в руки сидевшего рядом Долгорукова, прошипел сквозь зубы:

   — Вот, князь, полюбопытствуйте, к чему толкает меня Голицын.

И, не дожидаясь ответа, бухнув кулаком по столу, воскликнул огорчённо:

   — Господи, ну как же можно так упорствовать в заблуждении?! Ведь даже слепой узреет, что ежели я пойду за Буг, то открою все наши здешние границы от Бендер до Очакова! И путь на Киев открою!

   — Князь пишет, будто везир неподвижно стоит между Хотином и Бендерами, — сказал басовито Долгоруков.

   — А вот на сие я сомневаюсь полагаться!.. Маскируя нынешним недолгим стоянием своё намереваемое прямое движение, Али-паша может вдруг повернуть на восток и ударить внезапно... Что тогда делать?.. Князь-то ответчиком перед государыней не будет!

   — Но, согласитесь, ему нужна подмога. Берг выпустил татар из Крыма, и они, по сведениям конфидентов, держат путь к Хотину.

   — С татарами Голицын управится сам, коль будет смел и решителен... А я должен свою службу справить — границы защитить от турок!

Но, подумав, всё же отправил к Бендерам гусарский полк генерал-майора Максима Зорича, а к Очакову — отряд запорожцев.

Тем временем положение под осаждённым Хотином изменилось — к крепости подошёл хан Девлет-Гирей с 25-тысячной татарско-ногайской конницей. Хан попытался прорвать кольцо окружения, но, напоровшись на разящий картечный огонь полевой артиллерии, его атака быстро захлебнулась. Понеся тяжёлые потери, хан увёл конницу на юг, решив дождаться подхода Али Молдаванжи-паши.

   — Уж теперь-то злопыхатели прикусят языки! — радовался ободрённый успешным боем Голицын. — Не всё мне за Днестр бегать!

Однако радость его была недолгой. Разбитые татары соединились с конницей великого везира, стоявшего у Рябой Могилы, и спустя три дня — 25 июля — многотысячное войско грозно надвинулось на Первую армию.

Когда посланные на разведывание казаки донесли Голицыну о числе неприятеля, он упал духом и велел немедленно собрать генералов на военный совет.

   — Устоять противу такого войска мои полки не смогут, — сказал он блёклым голосом, стараясь не смотреть в глаза генералов — И чтобы сохранить армию, я приказываю снять осаду и отойти за Днестр...

Повторного бесславного отступления князю в Петербурге не простили! На собравшемся 13 августа Совете все без исключения — даже Чернышёв — поносили Голицына за трусость.

   — В рассуждении моём, — говорил Никита Иванович Панин с неподдельным волнением, — когда неприятель видит свои земли избавленными от пребывания войск вашего величества, имеет свободные руки и не потерпевшие ещё урона собранные силы, то следует ожидать, что теперь он устремит свои действия против наших собственных границ... И получается, что, решив на Совете вести войну наступательную — и начав оную! — мы станем защищаться.

Екатерина сама понимала, что огромная турецкая армия на месте стоять не будет. Но она чувствовала свою личную вину за то, что, вняв протекции Чернышёва, ошиблась в назначении командующего. Поэтому, высказав резкое неудовольствие метаниями Голицына, предложила заменить его на более решительного генерала.

Оживлённый обмен мнениями враз притих: предложение императрицы явилось для всех неожиданным.

Екатерина первой нарушила тишину.

   — Есть ли у нас генералы, способные не дать поблекнуть славе моего оружия, или нет? — с досадой спросила она Чернышёва.

Захар Григорьевич мог назвать несколько имён, но не знал, какое нужно назвать.

А Екатерина снова спросила:

   — Не кажется ли вам, граф, что весьма разумные доселе действия Румянцева могут поспособствовать изменению постыдных ретирад?.. Не следует ли ему поручить предводительство Первой армией?

Чернышёв отозвался сразу — уверенно и громко:

   — Граф Пётр Александрович хорошо известен своей отвагой и умением, кои он с доблестью проявил в минувшую войну с Пруссией. Я как раз собирался предложить вашему величеству и Совету сего именитого генерала.

Екатерина быстро оглядела собравшихся.

Все, соглашаясь, одобрительно кивали напудренными париками.

   — Граф прекрасный воин, прекрасный!

   — Конечно, господа, Румянцев!.. Вспомните, как он пруссаков бивал!

   — Да-да, граф сможет добиться виктории!

Только Пётр Панин, опять обойдённый вниманием, смолчал, с преувеличенной заботливостью поправляя шёлковый галстук, тугой петлёй обтягивавший жилистую шею.

   — Тогда я сегодня же подпишу рескрипт, — сказала Екатерина властно. — А вы, Захар Григорьевич, издайте указ по своей коллегии.