30 октября в два часа дня откроется заседание Тульского Совета рабочих и солдатских депутатов третьего созыва, на котором будет решаться вопрос о власти: поддержать или отвергнуть решения Второго съезда Советов в Петрограде.

А в ночь с 29 на 30 октября во двор бывшего ресторана «Хива» на Миллионной улице в Заречье еле втиснулись четыре грузовых автомобиля, прибывшие из Москвы. Тут же состоялось краткое совещание. Грузовики сопровождал Нацаренус, представитель Московского военно-революционного комитета; с ним, кроме шофёров, было ещё трое, все, как и Нацаренус, в чёрных кожаных куртках, с воспалёнными бессонницей глазами, стремительные и нетерпеливые. «Скорей!» — вот что было написано на их лицах.

— Необходимо оружие, — сказал Нацаренус. — Как можно быстрее. Не привезём из Тулы винтовки и пулемёты, патроны — восстание в Москве захлебнётся. Сейчас все решают уже не дни, а часы. Вот письмо Ногина. Просил, товарищ Каминский, передать вам лично.

На этом совещании были Кауль, Степанов, Шурдуков, Иван Михеев, бывший унтер-офицер, огромный, медведеподобный, но быстрый в решениях — в последние недели он работал от большевиков среди караульных частей арсенала.

   — Оружие будет, — сказал Григорий Каминский, — любым путём достанем. Недавно командиром арсенала стал наш человек, Павел Сергеев, мы его недавно в партию принимали.

   — Трудность одна, — сказал Александр Кауль, как всегда невозмутимый и спокойный, — среди солдат караула много меньшевиков...

   — Надо подавить! — сказал Нацаренус. — Преодолеть любое сопротивление, если оно возникнет!

   — Подавим. — Каминский повернулся к Степанову. — Верно, Сергей Иванович?

   — Сейчас обмозгуем, как всё это провернуть. — Степанов потёр большой лоб ладонью. — Пока ясно одно: оружие надо вывозить ночью. Это раз. А второе — меньшевики и эсеры в Совете ничего не должны узнать. Поэтому сегодняшнее заседание надо затянуть до глубокой ночи.

   — Затянем! — засмеялся Григорий. — В этом деле опыт у нас имеется.

   — Тем более, — сказал Кауль, — что дебаты предстоят жаркие. Хотя наша фракция на этот раз и самая представительная, имеем сведения: меньшевики и эсеры объединились, они предложат совместную резолюцию о власти, заранее можно сказать какую...

   — И всё-таки, — опять перебил Нацаренус, — сегодня дело пролетарской революции решается в Москве. Поэтому действуйте, товарищи! И немедленно.

   — Операцию по изъятию оружия из арсенала, — сказал Сергей Иванович, — предлагаю поручить Ивану Михееву.

...Ещё с утра в Народном доме, где заседал Тульский Совет, под самыми стенами оружейного завода, набилось народу — не протолкаться. Кроме делегатов тут было много приглашённых рабочих, солдат, демократической интеллигенции, и люди всё шли и шли.

В половине второго уже, как говорится, яблоку негде было упасть. Стоял возбуждённый гул голосов, чувствовалось крайне нетерпение — ждали...

В боковой комнате рядом со сценой, с единственным окном, за которым большими серыми хлопьями лепил мокрый снег, уединились два человека — Сергей Родионович Дзюбин, лидер тульских меньшевиков, и глава тульских эсеров Константин Александрович Восленский, высокий, представительный брюнет лет сорока, с офицерской выправкой и бледным лицом, на котором глубоким светом мерцали умные внимательные глаза.

До начала заседания оставалось десять минут.

   — В целом, Константин Александрович, — говорил Дзюбин, — абсурдная ситуация. Меньшевиков в Туле — две тысячи триста тридцать человек...

   — Эсеров по всей губернии, — перебил Восленский, — более пяти тысяч.

   — Но от вас откололись левые...

   — Ерунда! — отмахнулся Константин Александрович. — Их ничтожная кучка!

   — Большевиков в городе еле наберётся тысячи полторы, и то с натяжкой. — В голосе Дзюбина смешались возмущение и негодование. — И поди ж ты, верховодят в Совете!

   — Да, их фракция насчитывает около ста человек. Но, Сергей Родионович... — Восленский скупо улыбнулся, его щёки чуть-чуть порозовели. — Сегодня мы окончательно вместе. Потом... В ближайшие дни многое будет решаться. Увы, увы! Военной силой. Сейчас я вам покажу, какова ситуация. — Он достал из внутреннего кармана карту Тулы, выполненную от руки умело и точно. — На данный момент мы имеем вооружённую дружину, эсеровскую, а у нас, батенька, и кадровые офицеры, и члены групп экспроприаторов. Молодцы своё дело знают. Дружина уже взяла под свою охрану банк, почту и телеграф. — Он показал на карте: — Здесь, здесь и здесь. Далее. Наш бронированный поезд с вооружённым отрядом патрулирует Курский вокзал и железнодорожный узел...

   — А в гарнизоне? — перебил Дзюбин.

Константин Александрович помрачнел.

   — В гарнизоне хуже. На собраниях полковых и ротных комиссаров прошла большевистская резолюция о поддержке Петроградского военно-революционного комитета. Притом — восемнадцатью голосами против восемнадцати. Факт, будем правде смотреть в глаза, тревожный...

   — А что у нас в арсенале? — спросил Дзюбин.

   — Вам, Сергей Родионович, лучше знать. Эсеров среди солдат караула там нет, а вот меньшевики, если я правильно информирован, имеются.

   — Да, да! — поспешил Дзюбин. — Положение в арсенале мы надёжно контролируем, хотя я и не знаю подробностей. Надо спросить у Астахова, он ведает военными делами.

Восленский взглянул на часы:

   — До начала заседания остаётся три минуты. Я убеждён... — Голос Восленского дрогнул от волнения. — Коли мы вместе, большевики не устоят. И у нас в руках два козыря, на пленарном заседании цеховых комитетов оружейного завода резолюция большевиков о поддержке Советов Петрограда отклонена семьюдесятью шестью голосами против пятидесяти трёх. То же на патронном заводе: там мы провалили резолюцию большевиков ста шестьюдесятью тремя голосами против семидесяти трёх...

   — Но в низовых партячейках, — перебил Дзюбин, — картина совсем иная: там главенствуют большевики.

   — Не будем сейчас, Сергей Родионович, — поморщился Восленский, — вдаваться в эти подробности. На этот исторический час мы имеем пусть формальный, но козырь: рабочие оружейного завода и патронного — против перехода власти к Советам. К это — главное!

Явственно прозвенел колокольчик, послышался зычный голос:

   — Товарищи депутаты! Прошу занять свои места!

...На последнем заседании Тульского Совета Константин Александрович Восленский был избран председательствующим, и сейчас ему предстоит вести заседание.

   — Пора! — сказал он дрогнувшим голосом.

Дзюбин молча пожал ему руку, и оба вышли из комнаты.

Стол президиума был длинный, во всю сцену. Его освещало несколько керосиновых ламп. Меньшевики, эсеры, большевики сидели кучно и в президиуме, демонстрируя раскол Совета на фракции. Впрочем, Восленский оказался рядом с Дзюбиным, а по бокам Каминского сидели Кауль и Степанов.

Рядом со сценой, уже в зале, два справа, один слева, стояли небольшие столы для секретарей основных трёх фракций Совета, и за столом, который стоял слева, сидела Ольга Розен, разложив перед собой чистые листы бумаги и отточенные карандаши; она неотрывно смотрела на Каминского, надеясь встретиться с ним взглядом, но Григорий о чём-то горячо говорил с Сашей Каулем, упрямо встряхивая головой.

...Посмотрев на наручные часы, Восленский зазвонил в колокольчик. Переполненный зал, слабо освещённый керосиновыми лампами, поставленными на стульях в проходах, неохотно смолк.

   — Слово для доклада о событиях в Петрограде и Москве, — сказал председательствующий, — предоставляется товарищу Максимовскому, члену Московского комитета Российской социал-демократической партии... — Константин Александрович выдержал паузу. — ...Фракция большевиков. — По залу прокатилась волна невнятных голосов, и непонятно было, что в ней преобладает: одобрение или осуждение. — Затем для оглашения текста резолюции большевиков о власти будет предоставлено слово товарищу Каминскому.

На трибуну поднялся совсем молодой человек, которому очки на длинном носу и густая чёрная борода придавали строгий академический вид. Он зашуршал стопкой листов бумаги, потом отложил их в сторону, посмотрел в глубину зала, тонущего в тусклом желтоватом свете.