Да, за два месяца проделана огромная работа: созданы большевистские ячейки во многих цехах оружейного и патронного заводов, главным образом из молодых рабочих (не напрасен был его приезд в Тулу летом шестнадцатого года!), значительное число депутатов в Тульском Совете начинает разделять их взгляды. Основная проблема, однако, остаётся острой и сейчас: молодые члены партии, вступившие в неё недавно. Многие колеблются в понимании решающего вопроса: отношение к войне. Вон и Саша Кауль упёрся: «В войне с Германией надо победить. Революция в стране, потерпевшей поражение, превратится в хаос».
...У подъезда Дворянского собрания толпится народ. Много знакомых. Пожимают руки. Улыбаются. К нему подошли Шурдуков и Кауль.
— Вот текст нашей резолюции об отношении к войне, — сказал Михаил Фёдорович. — Мы добавили один пункт. Посмотри.
— Я подчиняюсь партийной дисциплине, — холодно сказал Кауль, — но остаюсь при своём мнении.
— Ладно, Саша! — хлопнул его по плечу Каминский. — Пошли! Все постепенно встанет на место... — Он помедлил. — В твоей голове.
Белоколонный зал оказался заполненным до отказа — пришли не только члены объединённой социал-демократической организации Тулы, но и сочувствующие, среди них преобладала молодёжь.
«Тем более важно, — подумал Григорий, оглядывая зал, — довести дело до конца».
Именно сегодня.
Большевики занимали несколько средних рядов с левой стороны.
Вёл собрание Сергей Родионович Дзюбин. Держался он, как всегда, уверенна, подчёркнуто корректно, чувствуя свой вес, влияние на людей, интеллигентное обаяние.
На повестке дня стоял один вопрос: текущий момент и сегодняшние задачи. Потом прения.
— Слово для основного доклада, — сказал Дзюбин, установив тишину стуком карандаша по графину с водой, — предоставляется товарищу Лейтейзену. Прошу вас, Гавриил Давидович!
Доклад был коротким, тезисным. Главная идея его заключалась в следующем: чтобы революция победила, необходима единая социал-демократическая партия, в которую должны слиться все организации страны, исповедующие социалистическую идею. Для создания такой партии нужна общая платформа.
Вот эта платформа, говорил Лейтейзен, три её составные части: самостоятельная борьба пролетариата, исключающая его сотрудничество с буржуазией; свои задачи пролетариат осуществляет революционным путём, не допуская решения их половинчатыми мерами, которые предлагает мелкобуржуазная среда; интернациональная борьба пролетариата, которая положит конец империалистической войне, после чего начнётся восстановление Интернационала.
Если же платформа устраивает социал-демократические фракции России, уверял докладчик, есть все основания объединиться в монолитную партию.
Доклад Лейтейзена, судя по реакции зала, не удовлетворил никого, ни правых, ни левых.
«Эх, Гавриил Давидович, Гавриил Давидович! — сокрушался Каминский. — Надо же так умудриться: обойти все, буквально все вопросы, по которым мы ломаем копья!»
Начались прения. Было много эмоций, восклицаний, призывов, но в целом острых выступлений не было, особых разногласий тоже не обнаруживалось — большевики не выступали.
Правда, большинство ораторов, возникавших на трибуне, или критиковали Лейтейзена, или вовсе отвергали его тезисы.
Приступили к голосованию. Против тезисов доклада поднялась сто шестьдесят одна рука, «за» — сто тридцать одна, шестнадцать человек при голосовании воздержалось.
На невозмутимом лице Дзюбина всё-таки читалась некоторая растерянность.
— Что же, товарищи, — сказал он в вялой тишине, — к вопросам, поставленным в докладе Гавриила Давидовича, мы ещё вернёмся. Их надо бы обдумать. А теперь... Перейдём к текущим делам. Кто хочет получить слово?
— Пора! — прошептал Каминский на ухо Шурдукову.
— Я хочу получить слово, — спокойно, но громко сказал Михаил Фёдорович, поднимаясь со своего места.
— Прошу! — В голосе Дзюбина прозвучало плохо скрытое беспокойство.
Шурдуков появился на трибуне.
— Наша большевистская фракция, — сказал он, — предлагает уважаемому собранию принять резолюцию об отношении к войне...
Шумок прокатился по залу.
— Вы на каждом собрании предлагаете ваши резолюции о войне! — прозвучал негодующий возглас.
— Верно, предлагаем, — невозмутимо откликнулся Михаил Фёдорович. — И будем предлагать. Думаю, теперь уже не вам, товарищи дорогие, а, скажем, Совету, когда к нему перейдёт власть.
— Провокация! — послышались крики.
— Большевики специально заводят в наших рядах склоки!
Шум нарастал. Сергей Родионович Дзюбин стучал карандашом по графину.
Неохотно установилась тишина.
— Итак, «Резолюция о войне, — начал читать с листа Шурдуков, и голос его был подчёркнуто крепок и спокоен. — Первое. Настоящая война была начата командующими классами воюющих стран за преобладание на внешних рынках...»
В средних рядах затопали ногами, зашикали; шум в зале нарастал.
А Михаил Фёдорович читал...
Его демонстративно не слушали, громко переговариваясь, раздавался смех; не мог укротить зал и председательствующий карандаш, барабанящий по графину с водой.
— «...Четвёртое, — перекрывал шум громкий голос Шурдукова. — Настоящая война не может быть закончена ни дезорганизацией армии, ни заключением сепаратного мира, ни поддержкой захватнической политики командующих классов...»
— Демагогия!
— Пустая трескотня!
— Большевикам наплевать на воинскую честь России!
— «...но только общими революционными усилиями международной демократии, то есть прекрашением так называемого гражданского мира и восстанием народов воюющих стран против своих империалистических правительств...»
Григорий Каминский наблюдал в третьем ряду в профиль Лейтейзена, — похоже, лишь он один да ещё сосед Степанов, кроме большевиков конечно, внимательно слушали Шурдукова; на породистом аристократическом лице Гавриила Давидовича отражались страдание и растерянность.
— «И пятое, последнее, — с железным самообладанием продолжал Михаил Фёдорович уже в полном хаосе и шуме. — Необходима неустанная и последовательная борьба за международный мир. Необходимо вести самую усиленную агитацию за создание Третьего Интернационала, отказывать в поддержке военным займам правительства, требовать перемирия и начала мирных переговоров, а также опубликования и расторжения договоров царя и Временного правительства с империалистическими правительствами союзных с Россией стран. Революционная оборона совершенно немыслима, когда власть находится в руках буржуазного министерства. Только переход власти в руки революционной демократии может решительно начать борьбу за мир».
Михаил Фёдорович Шурдуков сошёл с трибуны под аплодисменты большевиков, многих молодых рабочих, пришедших на собрание (и это обстоятельство с радостью отметил Каминский), под иронические возгласы, выкрики, шиканье большинства зала.
Поднялся за своим председательским столом Дзюбин.
И мгновенная тяжёлая тишина пала на зал.
— Что же, товарищи, — сказал Сергей Родионович, — будем голосовать. — Кто за то, чтобы принять резолюцию о войне, предложенную большевиками? Прошу поднять руки.
Руки взметнулись в той части зала, где сидели Каминский, Шурдуков и его единомышленники.
— Посчитаем... — Дзюбин пытался скрыть радость в голосе, всеми силами стремясь продемонстрировать демократическую объективность.
— Восемьдесят девять — за, — констатировал председательствующий. — Кто против?
Взметнулось множество рук. Подсчёт длился долго.
— Против, — сказал в торжественной тишине Сергей Родионович, — двести семнадцать. Кто воздержался?
Поднялось две руки. Воздержались двое, сидящие рядом: Гавриил Давидович Лейтейзен и Сергей Иванович Степанов.
...Этого человека не мог понять Григорий Каминский: в дни, когда решается судьба революции, идти против Ленина, оставаться в одной партии с меньшевиками?! К Степанову он относился с не меньшим уважением, чем к Лейтейзену, хотя был знаком с Сергеем Ивановичем очень поверхностно: разговаривали и непримиримо спорили — всего несколько раз.