Доктор справлялся. В его черепной коробке пульсировала нейронная сеть, следящая за правильным течением мыслей и карающая любые недоработки легким, но неприятным шоком. Но это случалось нечасто, его умений было уже достаточно для того, чтобы выполнять все задания хозяина. И он совершенствовал свои навыки и возможности. Постоянно совершенствовал.

Шли годы. Возвращались запросы из информ-сети, исполосованные месяцами аптайма, результаты поисков приносили на своих грязных спинах лишь виртуальный песок и ракушки. Звездолеты приходили и снимались со своих стоянок в космосе — сверкающие и изящные, словно дорогие женщины, поводящие острыми скорпионьими жалами плазменных орудий и прямоугольными паутинками локаторов. Они приносили один и тот же ответ. Не найдена. Не обнаружена. Нет соответствий.

Она могла бежать, это было очевидно, прятаться и скрываться, забившись в нору где-то на периферийных планетах, застывших в вечном сне середины девятнадцатого века — он надеялся, что она была достаточно умна, чтобы поступить именно так. Годы поисков не давали результатов, и судя по всему, Мику, его несчастная Мику окунулась в жестокую прозу реальной жизни, равнодушной и жестокой — и утонула в ней. Не исключено, что она была мертва, возможно — уже не первый год. Все указывало на это. Само ее отсутствие на поверхности информ-сети указывало на это. Но Доктор продолжал искать — лично и через своих осторожных посредников, никогда не выказывая интереса, но упорно и неуклонно. Он надеялся и ждал.

Ждал возможности найти свою девочку с бирюзовыми волосами.

Задания заносили его в разные места. Ему довелось слышать и грозную песню органических водопадов на Окси-Три, и сухой вой пустынного хамсина на Новом Леванте, и стон миллионов перелетных птиц, опадающих в лазерные силки в сезон охоты на странной планетарной системе Омикрон. Он доставлял оружие и наркотики в место, где среди раскаленных песков горели нефтяные месторождения, а на спекшемся в мутное стекло горизонте вырастали грибы далеких ядерных взрывов, и ходил по улицам городов, где штабелями лежали упакованные в целлофан тела начавшейся чумы, и оранжевый дым болотных испарений пожирал внутренности, сжигая легкие напалмом. Он был в мире, где во мраке опадающей от гамма-радиации листвы по выжженным пространствам континентов путешествовали добрые сказочники с оскаленными клыками железного волка, а преждевременно постаревшие дети с ужасом вглядывались в пыльные смерчи, ожидая очередного нашествия пепельно-серых кочевников.

Он как-то оказался проездом на планете, чьи обитатели в конечном счете уничтожили всю местную фауну, заселив планету дешевыми генномодифицированными версиями самих себя — встреча с людьми-рыбами, людьми-пустынными грызунами и даже людьми-орбитальными спутниками были тем опытом, который он и много лет спустя вспоминал без симпатии.

Хватало заданий и на самой Ганзе — как пояснял Хелайн, который изредка бывал в болтливом настроении, планета была чем-то вроде его временной оперативной базы. «Паршивое место, парень, — сказал он однажды молчаливому по своему обыкновению Доктору. — Но не я его выбирал — этой чести мне никогда не доставалось, таков уговор. Выбирают люди, запомни это. Выбирают всегда люди.»

Доктор запомнил эту фразу, хотя и не понял ее.

Через девять лет он впервые узнал о возможности путешествий во времени. Хелайн показал ему, как это делается. Все оказалось очень сложно в теории — но он никогда не любил теорию, и потому пропустил большую часть сказанного техно-жрецами мимо ушей. Главное было ясно: для путешествий нужна была энергия, и она имелась. К источнику энергии имел доступ только хозяин, но он был склонен делиться ей. Путешествия в прошлое были дороги, но возможны. Существовали запретные годы, места и периоды — например та же Уратха за несколько лет, во время и сразу позже своей гибели в конце двадцать второго века. Путешествий в будущее не существовало.

Несмотря на невероятные возможности, предоставляемые темпоральными прыжками, чаще всего они использовались с сугубо утилитарными целями, во избежание парадоксов времени, вызываемыми сверхсветовыми скоростями космических кораблей. Возможность прыгнуть назад на несколько лет сразу после выполнения заказа позволяла существенно экономить на оперативных расходах, и все это работало на повышение прибылей корпорации, которой руководил Хелайн.

Забавно, что возможность повелевать неумолимым временем, о которой так долго мечтали поэты и писатели всех без исключения разумных цивилизаций, в конце концов обернулась способом извлечения дополнительной прибыли. С другой стороны, это было единственно разумно, а значит, неизбежно.

Он прыгал в прошлое, близкое и совсем далекое, с целями как простыми и ясными, так и запутанными, смысл которых от него ускользал. Однажды с помощью гравитационной пушки он сбил космический корабль, который как раз входил в атмосферу неизвестной кислородной планеты, тот упал в тайгу и поджег ее. В другой раз вколол сильный галлюциноген шестерке туристов, ночующим на заснеженном перевале. Уничтожил какой-то редкий вид вьющихся растений в душных, пропахших порохом джунглях. Все это было странно, иногда противно, но обычно не слишком сложно.

— Но как же эффект бабочки? — спросил он как-то у Хелайна. — Изменения в прошлом неизбежно затронут настоящее. По крайней мере, так это всегда объяснялось. Объяснение было ошибочным?

— Не совсем, — протянул Хелайн. Он полулежал на кушетке, протянув ноги на специальный стульчик, и курил длинную папиросу. Витиеватый дым не поднимался к потолку, а отчего-то витал вокруг его обряженной в восточный халат фигуры. — А может, и да. Так сразу не объяснишь.

В вязком воздухе исступленно били крыльями бабочки и парили лепестки роз. За пределами их шатра кто-то, кажется, пел что-то тягучее низким вибрирующим голосом, по стенам ползли тяжелые тени.

— Мир меняется, — сказал наконец Хелайн. — От наших путешествий во времени — да, конечно. Каждый раз. Другое дело, что эти изменения не особенно влияют на Вселенную. Не тот масштаб. Понимаешь?

— Нет.

— Ну… если ты прыгнешь в прошлое и убьешь изобретателя сверхсветового двигателя до того, как он его придумает, то эту чертову железяку все равно изобретут. Не в тот год, так чуть позже. Если зарезать какого-нибудь Калигулу, на его место придет точно такой же ублюдок с похожим именем. Если отправить во времена Второго Рима десяток современных винтокрылов или армейский артиллерийский батальон, или даже целую чертову армию — не изменится ровным счетом ничего. Время чудовищно устойчиво, парень. Оно бесконечно, бескрайне — и плевать хотело и на тебя, и на всех остальных. Оно поступает так, как считает нужным, давит массой, выворачивает нам руки. Все произойдет как должно произойти — но мы можем самую чуточку повернуть форштевень этого неповоротливого ледокола. Совсем немного изменить ситуацию в нашу пользу.

В тот раз он не убедил его, конечно — такие вещи вообще требуют долгого осмысления. Но Доктор не торопился. Он продолжал путешествовать по несущему в никуда свои воды Стиксу.

Один случай особенно запомнился Доктору. Он попал тогда в странное место — на этой планете, кажется, не было смены дня и ночи, да и светило не просматривалось сквозь толстый слой грязно-сиреневых облаков, стелящихся низко-низко над каменистой, пустой землей. По разрушенным храмам на горизонте бродили гигантские свирепые вихри, а наэлектризованная реальность словно кровоточила, сочилась неизвестной фосфоресцирующей жидкостью, благоухала эфиопским ладаном.

Везде были люди. Некоторые стояли, другие обессилено лежали на обломках скал и самодельных циновках, но большинство занимались чем-то, на первый взгляд бессмысленным. Кто-то хлестал своих соседей плетками свитыми, кажется из бесконечного количества извивающихся жил, кто-то, отдуваясь на манер лошади и держа волосяной хомут языками, волочили за собой плуги, бессильно цепляющие мелкие камешки. Доктор заметил также тех, кто, стоя полностью обнаженными на четвереньках, что-то вынюхивал в грязных прибрежных камышах. Эти казались самыми занятыми. Влажная каменистая земля была разделена столбами с колючей проволокой на неравные квадраты со слабо мигающими маяками, темный воздух разрезали лучи прожекторов с вышек, установленных где-то высоко наверху, на скалах.