Выгрузившись из микроавтобуса и проскочив через подъезд, Никита пошел не торопясь. Сегодня было явно теплее, весна чувствовалась вовсю, и было ясно, что никаких зимних рецидивов, которые сыпались на Москву несколько дней назад, уже не должно повториться. Конечно, хотелось лета, солнца, жары, чтоб ходить в одной майке и шортах, загорать, купаться и не ходить ни на какие занятия вообще. Ни на нормальные в универ, ни на виртуальные в ЦТМО.

Впрочем, не признать того, что в ЦТМО учиться куда как плодотворнее, Никита не мог. Его путешествия по виртуальной реальности были просто-напросто занимательнее, нежели слушание лекций в аудиториях или дискуссии на семинарах. Но самое главное, прослушав два академических часа на обычной лекции, он запоминал — во всяком случае, так ему казалось — не более десяти процентов от того, что слушал. Самые общие моменты, да и то не всегда. А прослушав следующую лекцию, забывал примерно половину из предыдущей — опять же, по собственной оценке. Иными словами, у него создавалось впечатление, что полезность регулярного посещения лекций очень и очень эфемерная. А вот занятия в ЦТМО, хотя Никита посетил всего пять занятий, включая вводное, сказались почти сразу. Теперь он понял, что на обычных занятиях с преподавателем в университете он тратил время зря вот уже второй год. Больше того, и семь лет изучения языка в средней школе были полезны практически только тем, что там Никита освоил латинский алфавит.

Все занятия как бы намертво впечатывались в память. Соответственно, все слова, выражения, речевые обороты и прочее становились как бы родными, знакомыми чуть ли не с пеленок, и губы Никиты произносили их именно с теми интонациями и фонетикой, какую употребил бы человек, знающий этот язык от рождения. Точнее, с теми, которые употреблял высококультурный англичанин профессор Стюарт. Но он, однако, не без юмора мог продемонстрировать и то, как произнесет то же слово или фразу нешибко культурный East End cockney, насосавшийся пива в пабе или на футболе. Мог он изобразить и то, как индиец или пакистанец превратит твердое английское «уэлл» в мягкое «велль», а американец, наоборот, произнесет глубокое, горловое английское «r» в конце слова почти как русское «р». Стюарт заодно рассказывал о том, что в Англии адвоката назовут «advocate», а в Ирландии — «counsellor», что «lag» он и по-английски «каторга», что «dessert» — это «десерт», а «desert» — уже «пустыня», и еще кучу всяких занятных вещей, которые прочно впивались в мозг, зацеплялись некими «боковыми отростками» за уже знакомые слова, выражения, понятия и факты, и в результате получалась некая система, где все было прочно привязано друг к другу и мгновенно активизировалось, если требовалось что-то понять по-английски.

Пройдя со Стюартом всего через четыре темы — «Город», «Коммуникации», «Ландшафты» и «Население», Никита всего за 12 часов приобрел такой словарный запас, который раз в десять превосходил все, что устоялось у него в памяти за предыдущие 23 года жизни. В принципе, если бы он в данный момент по-настоящему попал за кордон, то сумел бы довольно уверенно объясниться и в магазине, и в офисе, и в полиции, и в музее, и в ресторане. У него вполне хватило бы познаний на то, чтобы общаться в поезде, автобусе, такси, самолете и на корабле, отправлять заказные письма и телеграммы, понимать прогноз погоды по радио и совершать массу всяких действий, необходимых в быту.

В общем, полезность обучения в ЦТМО Никите была видна воочию. Хотя он уже прекрасно понимал, что это далеко не безобидная научно-учебная организация, а нечто более серьезное, связанное как с криминалом, так и со спецслужбами. А потому надо держать ухо востро и свято исполнять все указания профессора Баринова. Ибо отклонение от них может привести к каким-либо нежелательным последствиям. Как предполагал Никита — вплоть до летального исхода. Причем «последствия» могли последовать не только со стороны Сергея Сергеевича, но и каких-то враждебных ему, но, вероятно, очень могущественных сил. И кто его знает, не вступил ли Никита в контакт с этими силами во время встреч с небритым оборванцем Николаем, который, должно быть, знает о Баринове и возглавляемом им заведении намного больше, чем Никита. Само собой, можно было догадаться, что если эти силы всерьез возьмутся за Ветрова, то могут доставить массу неприятностей и ему, и его родителям. Наверно, не следовало забывать и о том, что есть еще Света-Булочка со своим дружным коллективом (Никита был в полном неведении насчет того, что его госпожа насильно заточена в 8 секторе ЦТМО). Короче, любой на месте Ветрова имел основания, чтобы передвигаться, оглядываясь.

Именно так Никита в последние дни и ходил. Периодически ему начинало казаться, будто за ним кто-то приглядывает, что какие-то подозрительные типы слишком часто оказываются поблизости от него, что он на протяжении нескольких дней ездит в одном автобусе с одними и теми же рожами… Иногда Ветров воспринимал все очень серьезно, волновался. В других случаях — старался отогнать прочь все страхи, высмеивал самого себя: дескать, манию преследования нажил! Но в большинстве подобных ситуаций ему все-таки удавалось удерживать себя и от неоправданной паники, и от балдежного, наплевательско-шапкозакидательского настроения. То есть сохранять хладнокровие и бдить.

Однако в этот вторник Никита под воздействием весеннего воздуха и тепла малость расслабился. Помимо мечтаний о солнце и лете вдруг возникли размышления о всякого рода мирной романтике. То есть о девушках, которые не ругают матом мужиков, не стреляют из автоматов и не содержат пыточных подвалов… Поймав себя на этой мысли, Никита даже испугался, будто его мог кто-то подслушать. Например, Светка. Не то чтоб он очень боялся насчет того, что госпожа Булочка может его сурово наказать за эти изменнические размышления, а просто стало как-то неудобно. Все-таки Светка и Люська, то есть две бабы, которые дружными усилиями научили его любви в физическом и даже частично в нравственном смысле слова, собирались рожать. Конечно, как всякий мужик, Никита имел право сомневаться в своем отцовстве и уж, конечно, при всем благородстве помыслов, сразу на двоих жениться не мог — по крайней мере, официально. Такие браки небось только в Чечне регистрируют, а туда Ветров больше не собирался. Даже если б ему лично товарищ Масхадов гарантировал неприкосновенность личности. Ему и здесь-то, в Москве, каждое кавказское лицо внушало чувство беспокойства.

Впрочем, от него никто и не требовал бежать под венец. Хотя, можно было не сомневаться, что, если б Булочка позвонила сегодня вечером и объявила: «Пять минут на сборы, едем в загс!» или, допустим, приказала: «Завтра распишешься с Люськой!», Никита беспрекословно подчинился бы. Потому что знал — это ее право. И что взбредет в эту непредсказуемую золотистую головенку — тому и быть. Люська точно такое же всецело зависимое существо, как и он. Только ей гораздо хуже, потому что рожать надо, а Никиту, слава Богу, это делать не заставишь.

Но, хотя к алтарю и не гнали, Ветров все же полагал, что ему надо более конкретно поговорить с Булочкой на эту тему. Может, Светке хочется, чтоб он ей сам предложение сделал? У них много было случаев, когда Булочка обижалась из-за того, что Никита вел себя не как влюбленный сумасброд, а как исполнительный наемник.

Тем не менее это все были мысли трезвые, рациональные и правильные, а весенний воздух нашептывал нечто совершенно иное. Хмельное, иррациональное и неправильное. Но очень естественное для 24-летнего парня, который уже много знал о женщинах старше себя, строго говоря, предназначавшихся не ему, и очень смущался юных сверстниц, именно для него и заготовленных природой. А их, как назло, и навстречу, и параллельными курсами цокали многие десятки. В одиночку, парами, стайками все эти беззаботные и озабоченные, самоуверенные и закомплексованные, хитрые и простодушные, развязные и скромненькие создания перемещались в окружающем Никиту пространстве. И каждая вторая чем-то привлекала внимание. Одна тем, что звонко хохотала, заглушая смешки десятка подружек, другая — одухотворенным мечтательным личиком, третья — спортивной фигурой, четвертая — необычно высоким бюстом, пятая — тем, что, сидючи в метро, читала увесистую книжулю «Курс математического анализа. Том III». Нет бы Барбару Картленд или там Иоанну Хмелевскую! Как истый гуманитарий, Никита втайне завидовал тем мудрым людям, у которых помещаются в башке хотя бы алгебра и геометрия. А тут — аж до третьего тома такой непостижимой науки добралась! И при всем том, как это ни удивительно, смотрелась вовсе не «ботанически». Для забывчивых надо напомнить, что «ботаниками» или «ботанами» в конце 80-х — начале 90-х годов, то есть в те времена, когда Ветров учился в средней школе, именовали старательных, сосредоточенных на учебе и забывших о личной жизни учеников. Даже если они не ботаникой увлекались, а философией или химией.