Если бы, в своё время, я нуждался именно в таком человеке, то он и по сей день остался со мной.

***

Наверное, вы думаете, что мне весьма крепко досталось от жизни, и пора бы злой судьбе оставить меня в покое?

Мол, хватит с меня жизненных катастроф!

Увы, вы ошибаетесь!

Заключения мои лишь набирали обороты. И следующим для меня испытанием, стало обвинение в махинациях с налогами.

Была у меня одна догадка о том, что кто-то очень заинтересован, чтобы устранить меня подобным образом, чтобы я не путался под ногами, но докапываться до истины, и, тем более, доказывать свою невиновность у меня не было абсолютно не какого желания.

Сказать по правде, я был так подавлен, что мне совершенно не было дела до того как идет судебный процесс.

А процесс получился резонансным. Показательным!

Общественный защитник под частую слил дело (мне кажется, что будь я даже парализован, и стопроцентно прикован к постели, итог был бы тем же) и теперь, после конфискации личного имущества, по выходу из больницы меня ожидало тюремное заключение, сроком на четыре года.

Вот она — обратная сторона толерантности, равенства полов, расового равноправия, религиозных концессий, прав сексуальных меньшинств и прочего говнображения, то есть, я хотел сказать, борьбы за права человека: всем не только равные права, но и равная ответственность. В том числе и перед законом. В том числе и людям с ограниченными возможностями, то бишь инвалидам.

Неотвратимость наказания меня не пугала, совершенно.

Похоже, что после пережитого в этой жизни, меня уже больше ничего не могло ни напугать, ни удивить, ни, тем более, обрадовать.

Мне было всё равно.

Глава 2

Автозак тронулся с нервным рывком. Моё увечное тело наверняка повалилось на пол, если бы не меня намертво не сковал силовой ремень. Будь такой современный ремень безопасности установлен на «Телеге», я совершенно точно был бы сейчас гораздо целее. Естественно, что средства, для того чтобы оснастить машину для государственных нужд подобными атрибутами безопасности, нашлись с легкостью. Как раз из тех налогов, которые я, якобы, наворовал в умопомрачительном количестве.

Я не оправдывался на суде, да и сейчас не собираюсь, потому как вовсе не ангел, и кое-какие грешки за мной, конечно, имелись, но, похоже, на меня свешали всё, что только можно.

От нечего делать, стал разглядывать пассажиров нашего «весёлого» рейса.

Кстати, на счёт весёлого, я совершенно не преувеличил — парочка разрисованных до ряби в глазах индивидуумов уже громко травили байки и в голос ржали сальным шуточкам. Глядя на них, я совершенно не сомневался в том, что эти ребята ни единожды посещали конечный пункт нашего следования и чувствовали себя там как дома.

Конечно, не все оказавшиеся здесь вели себя более сдержанно.

Были и те, кто на общем фоне выделялся, как белое на чёрном.

Последнее примечание относилось к молоденькому щупленькому белобрысому пареньку, пугливому, как трепетная лань. Не нужно было иметь стопроцентное зрение, чтобы понять, как он боится, то резко вздрагивая, то вжимая голову в узкие плечи.

Вот он-то прекрасно понимал, куда сегодня попадёт — в место своих ночных кошмаров, только наяву.

Хотелось бы верить в то, что тюрьма это уже не то ужасное место, каким оно было показано в, так фильмах любимых мною когда-то фильмах прошлого, иначе уже к концу этого дня этого несчастного будут жестоко насиловать в душе или туалете.

***

Знакомство с начальником тюрьмы было коротким, во весьма содержательным, и смысл его можно было сократить, примерно до пары предложений: «Все мы, заключённые — говно, и общество вынуждено терпеть наше никчёмное существование, хотя, гораздо лучше было бы избавиться от нас к едрене матери!».

Получив такой «заряд бодрости» я начал сильно сомневаться в том, что в наших тюрьмах что-то изменится даже ещё через пару сотен лет.

Лишним подтверждением моих худших прогнозов был инцидент, который произошёл уже через несколько минут после того, как мы оказались в мрачных недрах исправительного заведения.

Парнишку, того что я приметил в автобусе зажала в угол троица мордоворотов.

Его не били. Пока. Но и выпускать из западни его никто не собирался.

Было видно, что он едва не плачет. Троица же продолжала во всю глумиться над пареньком. Лысый качок, сально улыбаясь, уже наматывал светлый локон его волос на палец.

Я-то думал, что вместе со значительной частью своего тела полностью утратил способность вообще что-либо чувствовать, однако, в очередной раз ошибся.

Оказалось, что чужое страдание всё ещё может меня зацепить.

Совершенно не задумываясь о последствиях, я подкатил к любвеобильным зэкам.

— Эй, вы, отпустите пацана!

Лысый, резко развернувшись, сначала поискал говорившего на верхнем уровне, и лишь мгновение спустя, с удивлением обнаружил дерзкого говоруна в инвалидной коляске значительно ниже.

— А если мы его не отпустим, ты что, нас переедешь на своей коляске?! — Заржал он, явно чувствуя себя хозяином положения.

— Отпустите, пацана, — не менее настойчиво, повторил я.

— Может быть, мне послышалось, — приставил широкую ладонь, что твоя лопата к уху лысый, — но, кажется, ты сказал: «- Опустите пацана!». Ну, что же, в самое ближайшее время мы постараемся выполнить твою просьбу.

Дружки лысого хохотали до слёз.

Возможно, это меня и спасло — привлечённые громким шумом, в нашу сторону двинулись охранники.

Паренёк, почувствовав, что сейчас самое время делать ноги, вырвался из западни, и поспешил подальше от этого места.

— До вечера, блондинчик! — на первый взгляд, очень дружелюбно, бросил ему в спину лысый, однако у меня от мысли, что же произойдём вечером, те немногие волосы, что ещё остались на моей голове, встали дыбом.

***

— Я припаркуюсь? — поинтересовался я у паренька, сидящего в тюремной столовой, за потёртым пластиковым столом.

Он, как всегда, пугливо дёрнулся, но увидев возле себя своего недавнего защитника, суетливо закивал.

— Звать-то тебя как? — Поинтересовался я, подкатывая кресло к столику и перекладывая на него поднос, полученный на раздаче от расторопного зека.

— Петро…, - он смутился и продолжил, чем немало меня озадачил, — Павел.

Конечно, я был в курсе того, что богема частенько присваивает своим детям двойные именам, но чтобы их отпрыск оказался в местах не столь отдалённых, было для меня внове.

— Неужто и вправду Петропавел?!

— Да нет же, — густо покраснев, замотал головой паренёк, — Просто Павел. Павел Петров.

— А-а-а! — понял я.

— Но, и Петропавел, в принципе, тоже неплохо, — улыбнулся паренёк, и я понял, что он совсем ещё пацан. Должно-быть ему едва исполнилось восемнадцать, и вот теперь он здесь. Чего же он сделал такого, чтобы с ним обошлись так жестоко?

Спрашивать здесь, в стенах тюрьмы, об этом, было всё равно, что в приличном обществе при всех поинтересоваться у дамы о её возрасте. Если захочет, сам когда-нибудь расскажет.

— Спасибо вам, что подъехали тогда и вступились за меня, — произнёс паренёк, и вновь засмущался.

Не хотелось его расстраивать, но защитник из калеки-колясочника тот ещё.

Здесь жестокое место, в котором собрали жестоких людей, понимающих лишь закон силы. Слабым здесь будет нелегко. Если не сказать, невыносимо. И, так уж вышло, что мы здесь самые слабые. И, то, что мы можем себе в этом признаваться, или нет — сути дела это абсолютно не меняет.

Именно поэтому, я ничего ему не ответил, а лишь махнул единственной действующей рукой, мол, проехали.

Еда была постной, и совершенно безвкусной, но я и не ожидал, что здесь меня будут ожидать королевские яства. Меж тем, хоть и без какого-либо аппетита, я съел всё.

Петропавел (честно признаюсь, называть его, про себя, иначе, я уже не мог) вызвался отнести наши подносы в мойку, я же направился к выходу из столовой.