— Вот, сэр, — сказал он, передавая листок отцу. — Я настоятельно рекомендую вам вложить в это каждый пенни.

И в самых ясных выражениях, которые пришли в голову, он подчеркнул анонимную, совершенно конфиденциальную природу этих сведений. Он предупредил, что не может ответить на вопросы, и подчеркнул, что дал слово, пообещав не распространять эту информацию дальше двух ближайших друзей. Это дело чести.

Генерал смотрел на него проницательным, испытующим взглядом, пока Джек не закончил, потом открыл было рот, но до того, как из него вылетело хоть слово, лакей возвестил о прибытии его гостей.

— Оставайся тут, Джек, — скомандовал генерал, опуская пустой бокал.

Несколько минут спустя он привел в комнату троих. С упавшим сердцем в одном из них Джек узнал биржевого маклера отца, а двое других оказались вычурно одетыми типами того сорта, который он слишком часто лицезрел в доме своего детства. Он вспомнил, что когда отец хотел впечатлить подобных приятелей, то приводил их сюда — показать герцога-другого.

— Это мой сын, — воскликнул генерал, — хотя по его возрасту не догадаешься. Первый раз я женился очень молодым, совсем юнцом. Он пост-капитан в королевском флоте и только что вернулся домой из плавания. Вчера высадился в Дувре с картеля, и уже дает старику советы насчет инвестиций, ха-ха-ха. Джеймс, большую бутыль того же вина!

— Мы с капитаном — старые друзья, — влез в разговор брокер, потрепав Джека плечу явно против его воли. — И хочу сказать вам, генерал, в инвестициях он разбирается очень хорошо.

— Так вы прибыли с картелем, сэр, — произнес один из гостей. — Тогда, может, расскажете нам последние парижские новости? Господи, а вдруг Наполеон все-таки умер? Господи, а вдруг война подошла к концу? Только подумайте!

— С картелем? — встрепенулся маклер, пропустивший первое упоминание этого факта.

— Разбирается в инвестициях? — удивился генерал, и они оба уставились на Джека.

Вино прибыло, пробка вылетела.

— Всегда говорил, ничто не сравнится с шампунем, — пробормотал один из генеральских гостей.

Джек сидел, пил вино наравне с другими и уворачивался от вопросов до тех пор, пока бутылка не опустела. Когда спросили его мнение о ходе войны и ее возможной продолжительности, он пробормотал серию банальностей. Себя он слышал как бы со стороны, и не без удовлетворения. Но когда отец предложил всем отправиться в Воксхолл [12], Джек наотрез отказался.

Сыновняя почтительность имела свои пределы (и они были давно превзойдены), к тому же имелось прекрасное оправдание.

— Я не вполне подобающе одет для выхода в город, — ответил он, — и уж тем более не для Воксхолла в пристойной компании.

— Может, и нет, — подтвердил один из гостей, тот что был попроще, пьянее и богаче одет. — Но все прощается нашим славным морякам. Пойдемте. Там же так весело, только подумайте!

— Спасибо за вино, сэр, — поблагодарил отца Джек. — Доброй ночи, джентльмены. — Он поклонился и, четко зафиксировав взгляд на двери, вырулил прямо на свежий воздух, выпрямившись, закостенев, не дыша и ни на дюйм не отклоняясь от выбранного курса.

Глава пятая

Стивен Мэтьюрин свернул со Стрэнда вниз к вольностям округа Савой. Дорога была знакомой, настолько знакомой, что ноги сами избегали самых крупных трещин в мостовой, чугунной решетки, как-то раз провалившейся под его скромным весом прямо в угольный подвал, и полных грязи сточных канав. Тем лучше, поскольку разум Стивена унесся вдаль: он, как Джек подметил, очень сильно беспокоился насчет Дианы, так беспокоился и опасался, что отправился в «Грейпс», дабы переодеться и побриться, прежде чем предстать на Халф-Мун-стрит. Заодно здесь он мог услышать о ней хоть что-то — Диана и домовладелица миссис Броуд были хорошими подругами, и обе уделяли слишком много внимания белью Мэтьюрина.

Стивен задумался и потому, завернув за угол к гостинице, потрясенно замер, не увидев ничего, кроме отгороженной от улицы обгорелой дыры. В подвале сияла дождевая вода, несколько обуглившихся балок обозначали уровень пола, а в нишах стенных шкафов выросли трава и папоротник.

Жилые дома с обеих сторон с виду не пострадали, равно как и магазины на вестминстерской стороне улицы — оживленные, деловые, с торопящимися туда-сюда людьми, будто бы в ужасном зрелище не было ничего необычного. Стивен перекрестился, дабы проверить свой курс и точно убедиться — это руины «Грейпс», а не пространственная иллюзия. И пока стоял, он почувствовал мягкий нажим на ногу. Обернувшись, он увидел грубую уродливую шавку, виляющую хвостом, с пастью, растянутой в такой гримасе, которая могла обозначать как радость, так и ярость.

Стивен сразу же узнал дворняжку мясника. Пес не был беспризорным, он принадлежал только мяснику, но частенько проводил время со Стивеном, и между ними образовалась прочная, проверенная временем привязанность.

— Так это ж сам доктор, — услышал он мясника. — Я так и подумал, увидев, как пес трясет головой и расшаркивается, будто Панч и Джуди [13]. Вы ищете бедный старый «Грейпс», я подозреваю.

Пожар случился примерно в то время, когда «Сюрприз» отбыл из Гибралтара. Никто не пострадал, но страховая компания оспорила выплату, а миссис Броуд не может отстроиться заново, пока не получит страховку. Пока что она уехала к друзьям в Эссекс, и вся округа по ней скучает.

— Каждый раз, как смотрю в эту сторону, — пожаловался мясник, указывая ножом, — так чувствую, будто весь Савой ранен.

Да, это рана, и рана неожиданная, размышлял Стивен по пути на север. Он и не подозревал, как много это тихое место для него значит, да и в «Грейпс» оставались довольно важные коллекции, в основном птичьих шкур, много книг... Гораздо более глубокая рана — «Миссис Мэтьюрин здесь больше не живет», — нанесенная на Халф-Мун-стрит, оказалась не столь внезапной и меньше его шокировала.

Стивен уверенно направился в сторону улицы Сент-Джеймс, заверяя себя «Я не буду ничего чувствовать до тех пор, пока не получу подтверждений: есть тысячи возможных объяснений».

В клуб Джека Стивен по своей воле не вступил бы, но Диана настаивала: она заставила многих своих друзей и Джека поддержать его кандидатуру, и вот уже какое-то время Стивен состоял членом этого клуба.

— Доброе утро, сэр, — поприветствовал его швейцар. — У меня для вас несколько писем и чехол с мундиром.

— Благодарю, — ответил Стивен, забирая письма.

Единственное из них, имевшее значение, лежало сверху, и он сломал печать, поднимаясь по лестнице. Начиналось оно так:

Зачем давнишний и пустой

Супружеский обет

Все связывает нас с тобой,

Коль страсть сошла на нет? [14]

Плотный текст со множеством подчеркиваний, втиснутый между стихами и последним абзацем, сложно было разобрать при таком освещении. В последнем же абзаце строчки отстояли друг от друга, писали его спокойно и другим пером: «Твой парадный мундир пошили сразу, как только ты отбыл, и чтобы не оставлять его в «Грейпс», где мыши и моль множатся непомерно, несмотря на все старания славной миссис Броуд, я пошлю его в клуб.

И, Стивен, умоляю тебя, не забывай носить в Англии теплую фланелевую нательную рубашку и кальсоны. Несколько ты найдешь поверх мундира, а несколько — под ним».

Эти слова он проглотил еще до того, как поднялся на лестничную площадку. Письмо Стивен положил в карман, вошел в пустую библиотеку и стал просматривать остальные.

Одно оказалось просьбой о займе, который надлежало передать с посланником, два — приглашениями на давно уже переваренные обеды, а в двух рассказывалось о малых буревестниках. Эти Стивен прочел внимательно, после чего вернулся к письму Дианы. Ему следовало знать, писала она, что выставлять напоказ свою рыжую дамочку по всему Средиземноморью и даже не пытаться как-то завуалировать свое поведение, означает наносить ей прямое и открытое оскорбление. О моральной стороне дела она не говорила — это не в ее обыкновении, да и в любом случае пустословия о морали можно спокойно оставить окружающим, но подчеркивала, что не ожидала от Стивена такого неделикатного поступка. Или, раз уж он наделал в припадке сумасбродства таких глупостей, то она ожидала бы оправданий, которым можно хотя бы на словах поверить. На этом месте Стивен остановился и попытался найти дату письма — ее не было. Любая женщина с характером, продолжала Диана, негодовала бы на ее месте.