Допрос и суд были короткими. Каратели имели указание уничтожить партизан на месте, без лишнего шума и огласки. А уж коль по воле случая были взяты живыми — не тащить же их с собой в уезд или волость по бездорожью, самим бы назад добраться, — так рассудил поручик Храпов.

При спешном допросе никто из восьми пленных не обмолвился, что основные партизанские силы находятся в Косманке. Твердили одно: было, мол, нас больше, да к весне разбежались по домам. Сеять скоро... Мы тоже, мол, направлялись в свои села.

Но если первый довод был поручику даже на руку, — где в такую пору искать в тайге остальных партизан? — то на просьбу мужиков отпустить их с миром, он отрезал:

— Пахать и сеять будете в раю!

Их вывели на поляну и поставили под огромным кедром. Долговязый парень, что пытался убежать, признал в толпе солдат деда Василька.

— Сколь заплатили тебе, иуда? — крикнул он. — Подойди ближе, а то отсель не доплюну!..

Каратели спешили. Храпов махнул перчаткой. Солдаты ощетинили винтовки. В наступившей мертвой тишине на кедре цокнула белка. Слетела пониже, удивленно уставилась на застывших в неестественно прямых позах смертников.

Дед Василек увидел белку, и сразу прошло оцепенение, будто прорвалось что-то в груди. Жив! Он будет жить под этим небом, среди тайги, и видеть эту белку и все-все остальное, ради чего давным-давно родился на свет... А вот те, что стоят под кедром... Но он ни в чем не виноват. Он готовил себя к смерти. А в чем виноваты они? И старик, расталкивая удивленных солдат, побежал к тем, что стояли под кедром. Встал рядом, заложил руки за спину.

— Ты очумел, дед?! — прохрипел поручик.

— Я с ними, — спокойно сказал Василек. — Стреляй теперя-ка...

К Храпову подскочил Вернер:

— Что он сказал? Чего хочет этот... безумный старик?

— Он хочет умереть вместе с партизанами, — раздельно сказал Храпов, видно, догадываясь о чем-то. И торопливо скомандовал:

— Огонь! Пли!

Нестройный залп рванул тишину. Стоявшие под кедром упали все, кроме деда Василька.

— Приготовиться!! — бешено заревел поручик.

Ошарашенные солдаты снова подняли винтовки, клацнули затворами. Но видно было — все целили мимо старика. Четыре польских легионера, с недоумением переглядываясь, воткнули винтовки штыками в землю.

— Пся крев! — заметался около них Вернер, крича еще что-то по-своему. Потом снова кинулся к поручику, заорал, выкатив глаза:

— Мы не понимает!.. Мои солдаты говорят: старик нашел партизанов, он должен жить!..

— Он должен умереть, — не разжимая челюстей, проскрипел Храпов. — Смотри, пся твоя кривь, как умирают русские люди! — и разрядил всю обойму своего маузера в деда Василька...

А Маркел Рухтин действительно заблудился в непроглядном тумане. Он метался по лесным чащобам, пока совсем не выбился из сил, и тогда упал на снег в отчаянии.

Но поднялось солнце, согнало туман. И Маркел сразу встал. Светел и звонок был весенний день. Капало с деревьев, с шуршанием оседали сугробы. Снег взялся стеклистыми козырьками, и каждый древесный ствол обтаял до самой земли. Синие тени мельтешили в глазах, глядеть на снег было больно до рези.

Маркел определил направление по солнцу и снова побежал, задыхаясь, чувствуя, как будто у самого горла колотится непомерно разбухшее сердце. Проплутал весь день и только к вечеру все-таки добрался до Пестровской заимки.

Одинокая изба сиротливо стояла средь лесной поляны, а неподалеку вздымался в меркнущее небо огромный мускулистый кедр. Под ним что-то чернело, и казалось издали — кто-то ползал там на четвереньках.

Маркел по-за стволами подкрался ближе и только теперь разглядел огромного волка и недвижных людей на снегу. Волк глухо рыкнул и оскалил беззубую пасть. Маркел шагнул к нему, взгляды их встретились — зверя и человека. Глаза человека горели безумием, он еще шагнул, слабый, безоружный, но готовый на все. И зверь не выдержал взгляда, попятился, пригнув лобастую голову. Был он страшен своей безобразной худобой — словно ожил полусгнивший труп в сивых клоках линючей опаршивевшей шерсти.

— Веста! — сказал Маркел.

Зверь прянул в сторону, исчез в кустах. На снегу отпечатался его кровавый след, дальше кровь вытерлась, исчезла...

Среди лежащих под кедром Маркел узнал сразу долговязого Ваньшу Коробова, своего односельчанина, которого видел пляшущим в пьяной компании, когда впервые заявился в Косманку.

Рядом лежал дед Василек. Ветер шевелил детский пушок на его темени, и будто улыбка застыла на темном, обрезавшемся лице. Маркел подобрал его шапку, надел, осторожно приподняв голову старика.

Солнце село. Красноватые сумерки заполнили тайгу. Сквозь слезы, застлавшие Маркелу взор, синие снега, черные деревья и все вокруг радужно дробилось и переливалось в этом странном, неземном каком-то свете...

ГЛАВА VIII

Половодье

Всю ночь лил тихий, но спорый дождь. Он влажно щелкал в оконные стекла, шебуршил по крыше, — на улице что-то фыркало, стонало, отплевывалось, будто захлебывалось в воде огромное живое существо.

На рассвете к этим смутным звукам примешался глухой треск, тяжкое уханье, доносившееся со стороны реки. Маркел растолкал спящего Русакова:

— Кажись, Тартас тронулся. Пойдем, Макар, поглядим.

Они вышли на волю, и было такое ощущение, словно нырнули в холодную воду. С неба сплошняком лились дождевые потоки, под ногами хлюпала вода, — все тонуло в серой водяной мгле, такой плотной и тяжелой, что хотелось загребать руками, отталкиваясь, как при плаванье.

С трудом добрались до берега. Под обрывом мощно ворочалась ожившая река. Ломались и скрежетали льдины, гудела меж ними бурливая вода. Порой раздавался звонкий треск и эхом уносился вверх по речным извивам, как лязг буферов тронувшегося поезда.

Когда дождь поутих и совсем развиднелось, на берег высыпали все обитатели Косманки, люди были возбуждены, К Маркелу подбежал Фома Золоторенко, непривычно растрепанный, до пояса заляпанный грязью.

— Бачишь, Маркелка?! — вопил он, перекрывая рев реки. — Пийшла, матушка, забунтовала, ридная! Вот бы нам так: сгарбузоваться та всей лавиною — на Колчака!..

Подошел всегда степенный Чубыкин. Но сейчас он тоже был весь мокрый, взлохмаченный и напоминал кряжистый пень-выворотень. Обнял Маркела за плечи, прогудел в ухо:

— Замерз? Иди домой, а то простынешь, парень: нитки на тебе сухой нет. Видел я, как вы тут с Макаром полуношничали...

Снова нагнало темную тучу и припустил дождь, но уже не тихий, а ливневый, как из ведра. Но люди и не думали разбегаться по домам. Они дурачились, гонялись друг за другом, устраивали потасовки, веселились, словно дети малые. Маркел понимал их радость: сломалась, наконец, долгая, осточертевшая всем сибирская зима, и река тронулась — единственная дорога, соединяющая глухие таежные села со всем остальным миром.

А Тартас на глазах взбухал и полнился шалой водою, гремел на всю округу, неся на пенистом, будто взмыленном загривке громадные крыги льда, рушил глинистые берега и, выплескиваясь из них, словно былинки, подминал льдинами вековые сосны и кедры, а толстые, железной крепости древесные коренья, что свесились с крутояра к воде, становились изжеванными, измочаленными в куделю...

Нет, не узнать сейчас родной реки! Тихая и неприметная в летнюю пору, справляла она свой буйный праздник пробуждения. Раз в году, во время ледохода, выказывала свою силушку, свой крутой и суровый норов. А летом-то... Кто бы мог подумать? Течет себе несуетно по лесистой равнине, выйдет на прогалину — в медлительных водах отразятся задумчивые облака, потом снова увильнет в зеленую чащу тальников и черемушника, к холодным омутам и мелким припойменным плесам. Водица темная, как чай, настояна на хвое и листьях, но чистая и прозрачная: каждый камешек на дне видно, словно через толстое бутылочное стекло. А тихоня-то, тихоня! Упадет с дерева хвоинка — и тонкая рябь долго идет кругами по воде, ломая отражения прибрежных камышинок...